Глава I
Глава I
Громкий гудок электростанции долго, низко и глухо пробасил шесть часов. По всему широко раскинувшемуся городу-лагерю Магнитогорску рабочие вскакивали с постелей или коек, одевались, готовились к своему рабочему дню.
Я выкарабкался из своей постели и включил свет. Пока я будил своего соседа по комнате Колю, я наблюдал, как мое дыхание становится облачком пара в холодном воздухе комнаты. Мне каждое утро приходилось трясти его за плечо несколько секунд для того, чтобы он проснулся.
Мы застелили постели нашими грубыми коричневыми солдатскими одеялами и быстро оделись, — к счастью, у меня было американское хорошее длинное шерстяное белье, у Коли же не было ничего, кроме хлопчатобумажных трусов и трикотажной майки. Потом мы натянули на себя армейские рубашки, стеганые ватные штаны и куртки, теплые стеганые хлопчатобумажные брюки и поношенные овчинные полушубки, обмотали шею теплыми тяжелыми шарфами, а на ноги надели хорошие русские «валенки» — войлочные сапоги, доходящие до колен. Мы ничего не стали есть. У нас не было никаких продуктов, кроме нескольких картофелин и чая, и не хватило бы времени разжечь огонь в нашей маленькой самодельной железной печке. Мы заперли дверь и отправились на работу.
Это было в январе 1933 года. Температура воздуха была около тридцати пяти градусов ниже нуля. Низинки были припорошены легким снежком, а на возвышенностях голая земля была тверда, как железо.
Несколько звезд потрескивало в холодном небе, на доменных печах мерцали электрические лампочки. Весь остальной мир был уныл, холоден и погружен в почти непроницаемый мрак.
Доменные печи находились на расстоянии двух миль, дорога была каменистой и неровной. Ветра не было, поэтому носы у нас не мерзли. Я всегда радовался, когда утром не было ветра. Это была моя первая зима в России, и я еще не привык к холоду.
У подножия доменной печи № 4 находился деревянный сарайчик. Это было нехитрое сооружение из досок, крыша которого была сделана из кусков рифленого железа, прибитых как попало. Большую часть единственной комнаты в этом сарайчике занимала огромная железная печь, укрепленная на основании из полудюймовой стали и находившаяся на равном расстоянии от каждой стены. Не позже половины седьмого мы с Колей бодро подошли к двери сарайчика и распахнули ее. В комнате было темно и холодно. Несколько мгновений Коля шарил в темноте, прежде чем нащупал выключатель и зажег свет. Комната освещалась большой пятисотваттной электрической лампочкой, свисавшей с потолка и заливавшей каждый уголок ослепительным светом. У стен стояли деревянные скамьи и старый стал, а в углу — две колченогие табуретки. Напротив входной двери находилось огромное подсобное помещение, где на стенах висели ацетиленовые сварочные аппараты, шланги и брандспойты, гаечные ключи и другие инструменты. На грязном полу в полном беспорядке валялись электроды и карбидные генераторы. В подсобке были два косоглазых окошка. На одной из стен подсобки висел телефон. Коле, мастеру-сварщику, было двадцать два года. Это был широкоплечий парень, довольно худой, и лицо его имело мертвенно-бледный оттенок, который, впрочем, был у многих людей, увиденных мной в Магнитогорске в 1933 году. Его взлохмаченные длинные волосы цвета древесных опилок выбивались из-под меховой шапки. Овчинный полушубок на нем был во многих местах порван, так как ему приходилось часто ползать, извиваясь как червяк, по узким проходам и трубам. Из прорех торчала овечья шерсть, напоминавшая усы польского таможенника. Подметки валенок протерлись. У него грязные, мозолистые руки, а лицо его и манера вести себя чрезвычайно энергичны.
Зазвонил телефон. Коля поднял трубку и хрипло сказал: «Кого вам? Да, это я. Нет, не знаю. Пока еще никого нет. Позвоните через полчаса». Он повесил трубку, расстегнул полушубок и высморкался на пол. Я пошел в подсобку и достал нашу аварийную плитку-обогреватель. Это было приспособление, состоявшее из железной рамы, обмотанной кое-как асбестовыми прокладками и трехмиллиметровой стальной проволокой. Я поставил ее рядом со столом, а Коля взял два конца проволоки и присоединил их к общей электропроводке на стене. Свет электрической лампочки слегка померк, раздалось гудение, по которому можно было понять, что у спирали низкое сопротивление — и меньше чем через минуту спираль раскалилась докрасна. Коля удовлетворенно хмыкнул, перевернул патрон от лампочки, служивший чернильницей, и поставил его на пол рядом с обогревателем. Ожидая, чтобы чернила оттаяли, он выдвинул ящик стола и вытащил оттуда какие-то грязные ветхие бумаги.
Дверь отворилась, и на пороге появились две фигуры в овчинных полушубках. «Привет, ребята, как насчет огонька?» — сказал Коля, не поднимая головы. «Мы же не можем обогревать всю комнату электричеством». Два вошедших монтажника размотали шарфы, укутывавшие их до носа, сняли рукавицы и стерли налипший на ресницах иней. «Холодно, — сказал один из них. — Надо закурить». Они подошли к электроплитке, достали старую газету и мешочек с «махоркой» — очень дешевым сортом табака — и свернули из газеты самокрутки, по размеру напоминавшие гаванские сигары. Я сделал то же самое, и мы прикурили от электроплитки. Монтажники были довольно молоды. Их голубые крестьянские глаза смотрели ясно и простодушно, но на давно небритых щеках и на лбу виднелись шрамы, оставшиеся после обморожения, руки огрубели и были покрыты грязью. Дверь снова отворилась, и в комнату вошел бородатый человек лет пятидесяти с небольшим. Он был такой высокий, что ему пришлось нагнуться, чтобы не стукнуться о притолоку. «Доброе утро, товарищи», — пророкотал он добродушно.
— Слушай, Кузьмин, — Коля поднял голову, — разожги печку, а? Если придет начальник и увидит, что здесь тепло, а включена только электрическая плитка, он такой шум поднимет!
— Кто это видел, чтобы начальник приходил сюда в половине седьмого? — сказал один из монтажников, перекатив свою огромную самокрутку в угол рта.
Кузьмин добродушно улыбнулся. «Ладно», — сказал он, не обращая никакого внимания на последнее замечание монтажника, и открыл дверцу большой железной печи. Видя, что Кузьмин и в самом деле собирается развести огонь, оба монтажника присоединились к нему, и через пять минут печка наполнилась дровами, большая часть которых была взята из кучи железнодорожных шпал рядом с сарайчиком. Когда Кузьмин вылил в печку около пинты бензина из горелки, Коля отвернулся и стал смотреть в другую сторону. Один из монтажников бросил спичку в поддувало, окна задребезжали от глухого взрыва, и в печи заревел огонь.
Один за другим приходили рабочие и тут же спешили к печке согреть замерзшие руки, ноги и лица. Примерно без двадцати семь вошел Иванов, мастер монтажников, пожал руку Коле и поднял телефонную трубку. Это был широкоплечий мужчина средних лет; на лице, изборожденном глубокими морщинами, в уголках рта застыло удивленное выражение. Поляк по национальности, он три года сражался в рядах Красной Армии, вступил в партию, а потом работал на строительстве мостов от Варшавы до Иркутска. После неудачной попытки дозвониться до склада и получить какие-то необходимые ему болты, Иванов повесил трубку и, взяв за руку Колю, сказал: «Пойдем посмотрим, что надо делать». На ходу запихивая в карман свернутые в рулон планы и добродушно поругивая мороз, начальника склада, иностранцев, запроектировавших стальные конструкции с полуторадюймовыми болтами, и телефонистку, оба мастера вышли из сарайчика.
Тем временем железная печь раскалилась чуть ли не докрасна, а рабочие, окружавшие ее все более плотным кольцом, курили и разговаривали.
— Не знаю, что нам делать с нашей коровой, — сказал один молодой парень с паяльной лампой, которая была заткнута за пояс, сделанный из куска старой веревки. Он грустно потер подбородок тыльной стороной огрубевшей руки. Сквозь стены сарайчика, фундамент доменной печи, груды стропил и двухсотмильное пространство заснеженной степи он видел маленькую деревеньку, из которой уехал шесть месяцев назад.
— Мы две недели сюда добирались, — серьезно рассказывал он сварщику с бакенбардами, сидевшему рядом с ним. — Шли по степи, мешки несли на спине и гнали эту проклятую корову, а теперь она не дает молока.
— Чем же ты ее кормишь? — спросил сварщик задумчиво.
— Вот в том-то и дело, — сказал молодой подмастерье, стукнув по колену. — Надо же, пройти весь этот путь до Магнитогорска из-за того, что на строительстве есть хлеб и работа, и обнаружить, что мы даже корову прокормить не можем, не то что себя. Кто-нибудь ел в столовой сегодня утром?
— Да, я пытался, — ответил один симпатичный парень, — только 50 граммов хлеба и этот чертов суп, который, кажется, сварен из спичек. Он пожал плечами и сплюнул на пол между коленями.
— Ну что же, если мы собираемся строить доменные печи, то, я думаю, придется некоторое время есть поменьше.
— Конечно, — сказал другой сварщик на ломаном русском, — а ты думаешь, что где-нибудь лучше? У нас в Польше мы уже сколько лет ни разу хорошо не ели. Вот вся наша деревня и перешла советскую границу. Смешно — мы-то думали, что здесь побольше еды.
Владек — сварщик-поляк — был одним из множества людей, недовольных своей жизнью в Польше Пилсудского и буквально горевших энтузиазмом строить социализм. Это слово пересекло территорию Белоруссии и миновало заслон польских пограничников и цензуры. Все эти люди отправились в путь, взяв с собой только то, что могли унести, чтобы трудиться бок о бок с советскими рабочими. Когда Владек заговорил, все рабочие, стоявшие рядом с ним, повернулись и стали с интересом слушать.
— Послушай, — обратился к нему один молодой рабочий, — а почему вы в Польше не совершили революцию?
— Ты что же думаешь, они не пытаются это сделать? — спросил грузный монтажник. — Комсомол в Польше — организация замечательная.
Владек наморщил нос:
— Да, но это не так просто, как кажется, — заметил он спокойно. — Тебя сажают в тюрьму, тебя бьют, вот и попробуй — соверши революцию.
— Ну мне-то ты это не рассказывай, — сказал Кузьмин. — Наш полк на галицийском фронте восстал, мы перебили офицеров, освободили наших товарищей из тюрьмы, а потом вернулись домой и забрали землю.
В этот момент в комнату с шумом ворвался молодой атлетического сложения сварщик и протолкался к печке.
— Ну и мороз! — сказал, он, обращаясь ко всем находившимся в комнате. — Я думаю, мы сегодня не будем работать наверху. Один клепальщик замерз там вчера вечером. Кажется, он был в одной из труб рядом с предохранительным клапаном, и его так и не смогли найти до сегодняшнего утра.
— Правда? — сказали все в один голос. — А кто это был?
Но никто не знал. Это был просто один из тысяч крестьян и молодых рабочих, приехавших в Магнитогорск за хлебной карточкой, или потому, что жизнь в деревнях после коллективизации была довольно тяжела, а может потому, что они были полны энтузиазма и хотели строить социализм.