Встреча с родственниками

Встреча с родственниками

Народ простить может. Вопрос в том, можешь ли ты сам стать порядочным человеком. Я понял эту истину из проведенной экскурсии. И не только эту истину. Отправляясь на экскурсию, я по-прежнему считал, что у любого правительства не может быть с народом такого единства, такого взаимодействия, о которых пишут в книгах. Я всегда думал, что такая мощная армия и сильное правительство, возглавляемое коммунистической партией, есть результат искусных приемов и умения заманивать народ на свою сторону. Вот я и боялся пасть жертвой народного возмущения. Теперь я понял: народ поддерживает партию, верит ей именно потому, что она для народа сделала очень много добрых дел. На протяжении всей истории страны этого не смогла и не хотела сделать ни одна династия. Организовать для шахтеров, которых раньше называли не иначе, как "черномазыми", усиленное питание; объявить войну газу во имя безопасности шахтеров, для чего мобилизовать все силы партийной организации; превратить "гостиницу для высоких чиновников" в место, где можно играть в шахматы и любоваться цветами; сделать так, чтобы 80 % холостяков переехало в новые квартиры; убрать публичные дома, игорные дома, опиумные курильни. Какое правительство в прошлом могло и желало все это сделать?

Раньше я думал, что в новом обществе только бедные получат преимущество. Те же, у кого есть деньги, кто в старом обществе занимал определенное положение, кто поддерживал связь с такими, как я, кто относился к национальным меньшинствам, вряд ли будут довольны. Вскоре после экскурсии я собственными глазами увидел своих домочадцев и понял, что я в своих суждениях и выводах несколько поторопился.

Моя переписка с родственниками началась летом 1955 года. Люди узнавали из писем, присланных из дома, что их родственники не стали изгоями из-за того, что в свое время совершили преступление. Сообщалось, что их дети кто учится, кто работает, некоторые обзавелись семьями, кто-то стал комсомольцем, а кто-то даже вступил в партию. Письма многих воодушевили, и люди ощутили на себе значение осуществляемых преобразований. Однако были и такие, которые ко всему относились с подозрением и даже с предвзятостью, считая информацию недостаточно убедительной, строили абсурдные догадки. Бывший чиновник маньчжурского правительства Лао Чжан впервые получил письмо от сына. Первая фраза в нем звучала так: "Господин Чжан, прощу прощения, но могу вас называть только так, ибо не могу использовать другое…" Прочитав письмо, Лао Чжан был настолько огорчен, что чуть не лишился рассудка. Многие переживали за него, а некоторые втайне поговаривали: "Вот вам и молодежь, воспитанная новым обществом. Выходит, что если отец находится в тюрьме, то сыну он больше не нужен". Я невольно вспомнил слова Чэнь Баочэня, который сказал однажды: "Компартия жестока и бессердечна". Лао Лю, бывший военачальник в маньчжурском правительстве, который был с Пу Цзе в одной группе, вообще с недоверием относился к новому обществу. У него в мыслях была только дочь, и он очень боялся, что к ней будут относиться с презрением. Она написала ему, что живет хорошо, вступила в комсомол, на работе о ней заботятся, у нее много друзей. Ее мечта осуществилась, как она и хотела, государство распределило ее в школу искусств. Он прочитал письмо, покачал седой головой и сказал: "Скажу честно: если сам не увижу, ни за что не поверю". Начиная с 1956 года, все эти вопросы получили свое разрешение. С моей точки зрения, подобные проблемы были разрешены не только в каждой семье, но и во всей стране, во всех последующих поколениях.

10 марта, т. е. на третий день после возвращения с экскурсии, надзиратель велел мне и Пу Цзе, а также мужу третьей сестры, мужу пятой сестры и трем племянникам явиться к начальнику тюрьмы. Войдя в кабинет, мы к своему изумлению встретили там дядю Цзай Тао, третью и пятую сестер, с которыми расстались более десяти лет тому назад.

Увидев дядюшку, как и раньше, в полном здравии и сестер в форменной одежде из хлопчатобумажной ткани, мне показалось, будто бы все это происходит во сне.

Цзай Тао был моим единственным родственником из старшего поколения. В 1954 году во время выборов он как представитель двухмиллионного населения маньчжуров был избран во Всекитайское Собрание Народных Представителей. Он являлся также членом Народного Политического Консультативного Совета. Он сказал мне, что за несколько дней до того, как приехать сюда, чтобы повидаться со мной, он на заседании Второй сессии ВСНП видел председателя Мао. Премьер Чжоу Эньлай представил его Мао Цзэдуну, сказав, что это господин Цзай Тао — дядя Пу И. Председатель Мао поздоровался с ним за руку, сказав: "Я слышал, что Пу И неплохо учится, можете поехать навестить его…"

Здесь голос дядюшки задрожал, и он не удержался от слез. У меня тоже текли слезы, все расчувствовались, а племянник Жуй просто разрыдался…

Из этой встречи с родственниками я понял, что не только я сам спасен, но и весь мой маньчжурский род Айсинь Гиоро также спасен.

Дядюшка сказал мне, что до освобождения, согласно переписи, маньчжуров было 80 тысяч, а сегодня их в тридцать раз больше.

Мне эти цифры говорили о многом. Я знал, в каком положении находились маньчжуры после Синьхайской революции 1911 года при господстве правительства северных милитаристов и Гоминьдана. В те годы если маньчжуры не изображали из себя ханьцев, работу им найти было очень трудно. С тех пор дети и внуки рода Айсинь Гиоро стали получать такие чисто ханьские фамилии, как Цзинь, Чжао, Ло. Семья моего отца в Тяньцзине носила фамилию Ло. После освобождения признававших себя нацменьшинствами становилось все больше и больше. После опубликования конституции все маньчжуры встали на учет, вот откуда получилась цифра два миллиона четыреста тысяч, которая оказалась неожиданной даже для самих маньчжуров.

Помню скорбь и возмущение, вызванные "событием на могилах Дунлин", помню, как клялся отомстить за своих предков. Я считал себя потомком великого рода и человеком, который должен возродить маньчжурскую нацию. Однако я не только не мог предотвратить судьбу своей нации, постепенно скатывавшейся вниз, но и стал тем, кто ускорил этот процесс. Лишь после того, как японцы и я, заявлявшие о поддержке маньчжуров и считавшие восстановление монархии своим святым долгом, потерпели крах, у потомков рода Айсинь Гиоро появилось надежное будущее. Численность маньчжуров тому подтверждение!

Дядюшке в тот год исполнилось 69 лет. Он был здоров и полон сил. Я даже не заметил, чтобы он постарел. Разговаривал со мной он так же, как и раньше, сохранив свои привычки. После освобождения уже на склоне лет он работал какое-то время в системе вооруженных сил, а затем трудился на Северо-Западе страны. Когда он об этом рассказывал, лицо его светилось счастьем. Еще он мне рассказал, что хотел бы поездить по стране и посмотреть, как работают представители малых народов. Таковы возложенные на него обязанности как члена ВСНП. Тут лицо его засияло еще больше.

Когда Народно-освободительная армия вошла в Пекин, многие маньчжуры, приверженцы свергнутой династии, чувствовали себя неспокойно, в особенности потомки рода Айсинь Гиоро. Даже когда они ознакомились с установленными правилами, обязательными для всех, они по-прежнему чувствовали себя неспокойно. Старики, которые жили в Пекине, в большинстве своем не относились в "высшей знати" времен Маньчжоу-Го и правительства Ван Цзинвэя. Но были и те, кто не мог забыть своего "божественного" происхождения и отказаться от моего обожествления, поэтому после того, как я оказался преступником, они забеспокоились еще больше. К тому же снижение численности маньчжурского населения, их собственная беспросветная жизнь не вызывали особых надежд на помощь со стороны Народно-освободительной армии. Первое, что их поразило, это то, что народное правительство Северо-Востока организовало специальные школы для детей-маньчжуров. Потом они увидели, что маньчжурские представители вошли в зал Хуайжэньтан и вместе с представителями различных слоев населения участвуют в заседании Народного Политического Консультативного Совета и обсуждают общую программу развития страны. Вслед за тем многих из них посетили кадровые работники народного правительства и предложили стать представителями местных НПКС, чтобы они имели возможность высказывать свои пожелания по поводу дальнейших перспектив развития маньчжурской нации и вносить лепту в строительство нового общества. В Пекине потомки моего прадеда (императора Даогуана), а также принцы Дунь, Гун и Чунь, кроме нескольких младших братьев седьмого дядюшки, которые были еще достаточно молоды, уже были людьми почтенного возраста, им перевалило за шестьдесят. Мой двоюродный брат Пу Синь (второе имя Сюэчжай) увлекался живописью, каллиграфией и игрой на цитре. Он и предположить не мог, что снова возьмет в руки давно не звучавший инструмент, и будет в общении со своими новыми друзьями наслаждаться древним искусством. В молодежи он видел перспективы возрождения древнего национального искусства. Его выбрали заместителем председателя научно-исследовательского общества древней музыки, а также председателем общества каллиграфов. Потом пригласили участвовать в местный НПКС, предложили преподавать живопись в Академии художеств. Родной брат Пу Синя — Пу Сянь также был приглашен преподавать живопись в Пекинскую академию живописи. Уже далеко не молодой человек взялся вести занятия с молодежью, передавая ей свой опыт и мастерство. Его двоюродный брат Пу Сю в прошлом тоже служил при дворе. Я, когда находился в Чанчуне, поручал ему присматривать за нашими домами в Пекине. Позднее он потерял зрение и не смог больше самостоятельно передвигаться, жизнь стала для него невыносимой. После освобождения его жизненный опыт и исторические события, свидетелем которых он был, заинтересовали новое общество, и он стал сотрудником Института литературы и истории. Такого рода институты были широко распространены по всей стране. Там работали ученые прежней династии с высокими научными степенями, свидетели самых различных событий времен правления северных милитаристов и эпохи Чан Кайши, участники Синьхайской революции и члены более раннего общества Тунмэнхуэй, а также те, кто был личным свидетелем закулисных игр и дворцовых интриг старого феодального режима. Так был получен бесценный исторический материал, а сами они на старости лет смогли принести пользу новому обществу. У потерявшего зрение Пу Сю снова проявился интерес к жизни, и он с удовольствием диктовал свои воспоминания.

Все эти явления, ставшие для нового общества делом обычным, в моем сознании казались чем-то совершенно невероятным. Но самое сильное впечатление на меня произвели те перемены, которые я заметил в моих младших сестрах.

Полгода тому назад я переписывался со своими младшими братьями и сестрами и тогда уже понял, что в нашей семье происходят какие-то перемены, но я никогда об этом всерьез не задумывался. Во времена Маньчжоу-Го, кроме брата и двух сестер, остальные родственники проживали в городе Чанчуне. Когда произошло крушение, они вместе со мной сбежали в Тунхуа. Попав в плен, я стал волноваться, не станут ли их третировать за то, что их родственник стал изменником. Муж второй сестры был внуком Чжэн Сяосюя, а мужья третьей и пятой сестер были младшими братьями императрицы, один из них был сыном начальника штаба у Чжан Сюня, оба в звании подполковника. Отец мужа четвертой сестры был правителем области в Шаосине и стал известен тем, что был связан с убийством известной поэтессы Цю Цзинь. Мужья сестер были при марионеточном правительстве либо военными, либо служили там чиновниками. Лишь у шестой и седьмой сестер мужья были обыкновенными людьми из ученого мира. Пострадают ли они из-за того, что старший брат их жен предатель родины, я не знал. И это меня очень беспокоило. Опасения были у всех, с кем я сидел в тюрьме, но больше всех это касалось меня. Однако письма говорили о том, что мои опасения совершенно напрасны. Младшие братья, как и сестры, имели возможность работать, их дети, как и все дети, ходили в школу, продолжали свое образование и в дальнейшем получали стипендию. Четвертый брат и седьмая сестра по-прежнему оставались учителями начальной школы, шестая сестра стала человеком свободной профессии — художником, пятая — швеей, третья — общественным деятелем, уличный комитет избрал ее членом комитета по охране общественной безопасности.

Сказанное, может, кому-то покажется делом заурядным, но для меня это было удивительно. Ее жизнь в прошлом была еще более "изысканной", чем у пятой сестры. Ее с утра до вечера занимали только игры, я ее баловал. Каждый раз, как узнает, что я кому-то сделал подарок, тут же расспрашивала обо всем и сама требовала "вознаграждения". Кто мог подумать, что эта избалованная и изнеженная девица, вечно выпрашивавшая подарки, станет общественным деятелем? Сразу и не поверишь. Я стал понимать, почему впоследствии она так рьяно пропагандировала новый закон о браке, почему она, читая вслух соседям газеты, могла заплакать. Я поверил ее словам, когда она как-то заметила: "Чем я была раньше? Безделушкой!"

Она хоть и обладала определенным культурным уровнем и именовалась аристократкой, однако в действительности жизнь ее была пустой и обедненной. Когда она вместе с третьей сестрой жила в Японии, я просил их в письме описать свою жизнь. Вот что она ответила: "Я сейчас сижу в комнате, служанка рядом гладит одежду, садовник во дворе поливает цветы, собачка сидит рядом и уставилась на коробку со сладостями… больше не знаю, о чем писать". Нынче жизнь ей открыла глаза, обогатила ее мысли. Когда соседи в нетерпении ожидают, когда она начнет им читать газету, она понимает, что у нее теперь появился смысл жизни.

Как-то уже потом она поведала такую историю: "Однажды в Тунхуа за мной пришел ополченец и сообщил, что народ на собрании хочет, чтобы я им рассказала о себе. Я испугалась. Мне казалось, что критика предателей страны — это самое страшное, что есть. Я попросила, чтобы меня простили, я, мол, готова на любую работу. Мне сказали, что не нужно бояться, народ у нас самый справедливый. Пришлось идти и рассказывать все как есть. Народу в тот раз было очень много, так как пустили слух, что можно будет увидеть сестру императора. После моего выступления присутствующие стали вполголоса обмениваться мнениями. Наконец кто-то встал и сказал: "Сама она ничего дурного не сделала, у нас нет критических замечаний". Народ отнесся к сказанному одобрительно, и все разошлись. Только тогда я поняла, что народ у нас действительно самый справедливый".

На следующий день после нашей встречи я получил письмо от второй сестры, в котором она сообщала, что ее старшая дочь, студентка второго курса института физкультуры, уже стала преподавателем автовождения. Недавно она на мотоцикле провела тренировочный заезд от Тяньцзиня до Ханькоу. Она с радостью сообщила мне, что не только ее дочь, в прошлом кисейная барышня, стала мастером спорта, но и другие ребята тоже стали отличниками. Когда я все это поведал сестрам, они не удержались от слез и стали рассказывать мне о своих детях. Вот уж где действительно произошли настоящие перемены в судьбе представителей рода Айсинь Гиоро.

В 1937 году на основании материалов, предоставленных мне моими младшими братьями и сестрами, я провел статистическое исследование. Начиная с принца Чуня и тех, чья фамилия начиналась с иероглифа Цзай, смертность младенцев и детей, не достигших совершеннолетия, в конце эпохи Цин составляла 34 %. Во времена республики эта цифра составляла 10 %, а после освобождения — 0 %. Если подсчитать смертность несовершеннолетних детей всего нашего рода, то цифра окажется еще более поразительной. Если взять потомков моего прадеда, то здесь эта цифра для мальчиков составит свыше 40 %, а для девочек — чуть менее 50 %. Другими словами, среди потомков императора Даогуана из каждых десяти умирали четверо с половиной, при этом большинство умирало, не достигнув и двух лет.

Когда я встретился со своим дядюшкой и сестрами, я таких подсчетов еще не проводил, но когда они стали перечислять по пальцам тех, кого уже нет, я стал вспоминать ушедших из жизни родственников и пришел в ужас. И вопрос здесь не только в этих цифрах. Ведь когда дети вырастали, они ничего не умели, разве что держать в руках клетку с птицами. С обучением и работой они тоже были не в ладах, поэтому ничего интересного в жизни у них не было. Судьба маньчжуров по времена республики в большинстве своем была именно такой. Старшее поколение, кроме того, что каждый день прогуливалось с птицами в клетках возле задних ворот дворца, еще попивало чай спозаранок и так до обеда, во время которого подавалось 18 блюд с различной снедью. После обеда нужно было перед домочадцами продемонстрировать свое величие. А больше и делать было нечего. Те, что помоложе, умели кланяться, прислуживать старшим, во всем им подражать, и мало кто задумывался над тем, что хорошо было бы чему-то и научиться. В конце концов они оставались неучами и оказывались в тупике, не имея ни таланта, ни желания работать. Теперь все изменилось! После этой встречи я понял, что нынешнее поколение ждет совершенно иная судьба. Об этом мы не смели и мечтать. В Пекине у моего брата и шестерых сестер народилось 27 детей. Кроме самых маленьких, все остальные учились в школе, старшие поступили в университет. У моего дядюшки 16 внуков и правнуков. Старший из них, которому 28 лет, работает техником на гидростанции; внучка учится в военно-медицинском институте; одна внучка была народным добровольцем и, получив три боевых награды, возвратилась из Кореи домой и поступила в вуз; другая работает в ансамбле НОА. Да и остальные не сидят сложа руки. Теперь на прогулки с птичками и катание на лошадях смотрят с улыбкой.

Судьба у молодых людей нынешнего поколения имеет и другие примеры. Например, у Пу Цзе было две дочери, которые вместе с матерью в то время жили в Японии. Старшей исполнилось 18 лет. Спустя девять месяцев после моей встречи с родственниками жена Пу Цзе прислала из Японии письмо с печальной вестью. Старшая дочь и ее друг покончили с собой из-за любви. Позднее были всякие разговоры, но как бы там ни было, я верю, что оба они были глубоко несчастны.

С тех пор к нам в тюрьму постоянно приезжал кто-нибудь из родственников. Стоит сказать, что упрямый и вечно во всем сомневающийся Лао Лю все-таки встретил свою дочь-искусствоведа. Она приехала к нему вместе со своим мужем.

Дочь сказала отцу: "Папа, ты продолжаешь сомневаться? Я в Академии искусств! А это мой друг!" Отец сказал: "Теперь я верю".

Дочь сказала: "Понимаешь, если бы страной не руководил председатель Мао, разве я могла бы поступить в Академию? Разве я могла бы быть такой счастливой, как сегодня?" Он ответил: "Это я тоже понял!"

Дочь сказала: "Раз понял, то ты должен хорошенько учиться, как следует перевоспитываться!"

То, что понял Лао Лю, понял и Лао Чжан. Из-за того, что сын назвал его господином, он чуть с ума не сошел. А тут к нему приехала дочь и привезла письмо от сына. Он потом показывал его чуть ли не каждому:

"Папа, теперь я все осознал. У меня были "левацкие" настроения. Воспитательная работа, проведенная комсомолом, и критика товарищей была совершенно правильной. Я был к тебе несправедлив… Может, тебе нужна в чем-нибудь моя помощь? Думаю, что для занятий тебе наверняка пригодится золотая авторучка, я купил такую и теперь прошу сестру передать ее тебе…"