Мои подозрения, страх и иллюзии

Мои подозрения, страх и иллюзии

Мы были первой партией военных преступников Маньчжоу-Го, прибывших в Советский Союз. Вместе со мной находились Пу Цзе, мужья двух младших сестер, трое племянников, доктор и слуга. Уже стемнело, когда наш самолет прилетел в Читу. Нас посадили в автомобили, и мы выехали с аэродрома. По обеим сторонам дороги, насколько хватало глаз, простирались бескрайние просторы. Вскоре показались перелески, машины переползли через несколько сопок; дорога стала уже и извилистей. Внезапно мы остановились, и я услышал китайскую речь.

Я невольно вздрогнул и тут же подумал, что это приехали китайцы, чтобы вернуть нас обратно. На самом деле говорившим оказался советский офицер — китаец по происхождению. Моя болезненная подозрительность изрядно попортила первую половину моей жизни. Ведь было совершенно ясно, что я только что на советском самолете прилетел из Китая в Советский Союз; зачем же здесь меня стали бы передавать китайцам? Этого я боялся больше всего. Попав к иностранцам, я еще мог надеяться на спасение, но оказаться в руках китайцев означало верную смерть.

После короткой остановки мы сели в машины и продолжали путь еще около двух часов. Въехав в горное ущелье, машины остановились у залитого яркими огнями красивого здания. Кто-то вполголоса сказал:

— Ведь это гостиница!

Все обрадовались.

В "гостинице" нас встретил человек лет сорока в штатском, его сопровождала группа советских офицеров. Официальным тоном он объявил нам:

— Именем Союза Советских Социалистических Республик вы арестованы.

Это был начальник военного гарнизона города Читы — советский генерал-майор. Затем он вежливо сказал нам, что мы можем спокойно здесь жить в ожидании дальнейших распоряжений. Указав на бутылки с водой, стоявшие на столе, он добавил:

— Это знаменитая минеральная вода, напиток, очень полезный для здоровья.

Сначала минеральная вода показалась мне не очень вкусной, но в дальнейшем она стала моим любимым напитком. В подобных "санаторных" условиях началась наша жизнь под арестом. Три раза в день нас кормили сытной русской пищей и один раз днем поили чаем. Доктора и медицинские сестры постоянно осматривали и лечили нас. В нашем распоряжении были радиоприемник, книги и газеты, настольные игры, а на прогулках нас постоянно кто-нибудь сопровождал.

Через некоторое время мной овладела несбыточная мечта. Я подумал, что коль скоро Советский Союз, Англия и Америка — союзники, то, может быть, я еще смогу отсюда перебраться в Англию или Америку и стать иммигрантом. У меня имелось еще немало драгоценностей и украшений, которых вполне хватило бы до конца жизни. Однако для этого прежде всего следовало выяснить, смогу ли я остаться в Советском Союзе. В течение пяти лет моего пребывания в СССР, кроме устных просьб, я трижды обращался к властям с письменными заявлениями, испрашивая разрешение остаться здесь навсегда. Один раз это было в Чите и дважды в Хабаровске. Все они остались без ответа.

Остальные арестованные с самого начала придерживались в этом вопросе совершенно противоположной точки зрения.

Через несколько дней после нашего приезда в Читу прибыла вторая партия чиновников Маньчжоу-Го, среди которых находились Чжан Цзинхуэй, Цзан Шии, Си Хэ и другие. Кажется, на второй день они пришли навестить меня и неожиданно обратились ко мне с просьбой. Первым заговорил Чжан Цзинхуэй:

— Мы слышали, что вы хотите остаться в Советском Союзе; У нас же у всех на Северо-Востоке живут семьи, заботиться о них некому. К тому же имеются и дела, которые нужно завершить. Мы просим вас, поговорите с русскими, пусть разрешат нам поскорей вернуться домой. Как вы считаете?

Что у них были за дела, требовавшие завершения, я не знаю. Да это меня и не интересовало. Получив отказ, все они наперебой стали слезно умолять:

— Вы поговорите, они вас послушают… Это общее мнение нас избрали представителями, чтобы просить господина Пу И… Кого же просить, как не вас, почтенного?

Они теперь не могли обращаться ко мне, как раньше: "ваше величество", "император", и потому каждый обращался ко мне по собственному усмотрению. Деваться было некуда, и мне пришлось пойти к подполковнику Волкову, который ведал нашими делами. Выслушав мое ходатайство, он сказал:

— Хорошо, я все передам.

Но, как и в моем случае, ответа не последовало. Однако ни чиновники, ни я не унимались. После того как нас перевели под Хабаровск, я снова подал заявление с просьбой остаться, а они — с просьбой возвратиться на Северо-Восток.

Я тогда еще не понимал, что бывшие чиновники лучше меня разбирались в закулисной политике Гоминьдана и знали, что Гоминьдан особенно нуждается в таких людях, как они.

Поэтому они верили, что возвращение не только безопасно, но и сулит им немалые выгоды. Возможно, соблазн был слишком велик, ибо те, кто хотел вернуться, чуть ли не лишились рассудка. Уже под Хабаровском с одним из пленных случился припадок; вдруг он повалился на пол и стал городить всякую чушь. Один весьма набожный чиновник решил, что произошло отделение души от тела, бросился на колени и стал отбивать земные поклоны, испрашивая у Неба, когда он сможет вернуться домой.

Кроме последних новостей, о которых нам регулярно рассказывали советские переводчики, мы имели возможность постоянно читать китайскую газету "Ши хуа бао", издававшуюся Советской армией в Люйшуне (Порт-Артуре); из нее мы узнавали о военных событиях в Китае. Я мало обращал на это внимания, ибо считал, что кто бы там ни победил, у меня все равно потребуют жизнь. Единственным моим желанием было никогда не возвращаться на родину. Бывших маньчжурских чиновников, однако, очень волновали события в стране. Свои надежды они возлагали на власть Чан Кайши, веря, что с помощью американцев он сможет нанести поражение Народно-освободительной армии. Однако позднее их надежды стали рушиться в связи с новыми победами Народно-освободительной армии. После образования Китайской Народной Республики один человек, вероятно считавший себя умудренным опытом, предложил послать поздравительную телеграмму. Его идея получила всеобщее одобрение.