Семья великого князя

Семья великого князя

Всего у меня было четыре бабки. Так называемая главная жена князя Чуня, Ехэнала, не была мне родной бабушкой и умерла за десять лет до моего появления на свет. Рассказывают, что эта старушка представляла полную противоположность своей старшей сестре — Цы Си. Она строго следовала общепринятой морали и никогда не отступала от нее. После смерти императора Тунчжи Цы Си по-прежнему смотрела театральные представления и веселилась; она же — нет. Присутствуя однажды во дворце на театральном представлении, она сидела перед сценой с закрытыми глазами. На недоуменный вопрос Цы Си Ехэнала, не открывая глаз, ответила: "Сейчас государственный траур, я не могу смотреть представление!" У нее было очень много табу — запретных слов; поэтому домочадцам в ее присутствии приходилось вести себя весьма осторожно и избегать в разговоре, например, таких слов, как "конец" и "смерть". Всю жизнь она рьяно поклонялась Будде, жгла благовония, выпускала на волю животных, а летом не гуляла по саду, потому что боялась, как она говорила, раздавить муравьев. Она была очень "гуманна" к муравьям, но когда била слуг, не знала никакой пощады. Говорили, что неизлечимый нервный тик на лице одного из старых евнухов княжеской резиденции был следствием ее побоев.

Ехэнала родила пятерых детей. Первая дочь дожила до шести лет, а первый сын — до неполных двух. Они умерли друг за другом в течение двадцати дней зимой пятого года правления императора Тунчжи. Вторым ее сыном был император Гуансюй, которого взяли от нее в четырехлетнем возрасте. Когда Гуансюй уже был во дворце, она родила третьего сына, прожившего всего полтора дня. Четвертого сына, Цзай Гуана, она лелеяла и берегла: то боялась, что он простудится, то — что переест. В богатых домах вина и мяса обычно бывало так много, что оно начинало даже портиться, и дети в таких семьях постоянно болели от несварения желудка. Система "однодневного поста", применявшаяся в семье Цзя, о которой рассказывается в романе "Сон в красном тереме", была для того времени типичной системой воспитания. Моя бабка следовала этой системе и всегда недокармливала своего ребенка. Даже одну маленькую креветку она делила на три части. И в результате ее четырехлетний сын умер от дистрофии. Старый евнух по имени Ню Сян из резиденции князя говорил: "Если бы ваша бабка не "любила" своих детей настолько, что они умерли, разве стал бы Цзай Фэн, мой отец, наследником деда?"

Мой отец не был ее родным сыном, но по законам предков она должна была его воспитывать. В отношении пищи ограничений у моего отца и его братьев не было, чего нельзя сказать об остальном. Тот же старый евнух рассказывал: "Ваш отец и его брат в ее присутствии даже смеяться не смели. Если они смеялись в голос, тут же раздавался окрик: "Что смеетесь? Невоспитанные!""

Первая наложница великого князя Чуня, Яньчжа, умерла очень рано. Моей родной бабкой была вторая наложница — Люя. После смерти первой жены деда она стала главной в семье. Люя была не такой упрямой, как Ехэнала, но у нее часто происходили приступы нервного расстройства. Причина этой болезни была связана с судьбой ее детей и внуков. Она тоже потеряла двухлетнюю дочь. Но больше всего подействовало на ее психику и лишило ее рассудка усыновление младшего сына. У нее было три сына — Цзай Фэн, Цзай Сюнь и Цзай Тао. Цзай Тао с малых лет рос при матери. Когда ему исполнилось одиннадцать лет, Цы Си издала указ, по которому Цзай Тао должен был стать приемным сыном князя императорской крови четвертой степени И Мо — двоюродного брата моего деда. Получив высочайший указ, моя бабка рыдала до полуобморочного состояния. С тех пор у нее стали появляться нарушения психики.

У И Мо не было детей, поэтому, получив приемного сына, он, естественно, неописуемо радовался, словно у него самого родился сын. На третий день было устроено пышное торжество и приглашены многочисленные гости и друзья. И Мо обычно не очень умел услужить Цы Си, что давно вызывало у нее недовольство. Увидев его таким радостным, она еще больше разгневалась и решила ему отомстить. У Цы Си было "известное изречение": "Кто мне хоть раз испортит настроение, тому я его испорчу на всю жизнь". Не знаю, чем Цы Си досадила И Мо, но только он как-то от злости нарисовал картину, на которой была изображена нога. В картине содержался намек на то, что Цы Си специально во все вносит беспорядок и валит в кучу и дела государственные, и домашние дрязги (слова "нога" и "вносить беспорядок" в китайском языке произносятся одинаково). К картине была сделана стихотворная надпись:

Я пытался увернуться от ноги ужасной силы

И решил построить башню, чтобы спрятаться от "милой".

Триста чи [21] была у башни высота,

Но и там меня преследует нога.

Цы Си каким-то образом узнала о существовании картины и, чтобы излить свой гнев, внезапно издала еще один указ, в котором усыновленного уже более пяти лет назад Цзай Тао предлагалось снова усыновить, передав его на этот раз восьмому брату деда — князю императорской крови второй степени Чжуну, по имени И Гэ. После такого потрясения И Мо и его жена слегли. Вскоре И Мо скончался. Цы Си умышленно послала Цзай Тао совершить на могиле обряд жертвоприношения от своего имени. В этой роли Цзай Тао, естественно, даже не мог стать перед надгробием на колени. Не прошло и полугода, как жена И Мо, не выдержав издевательств, также покинула этот мир.

Одновременно со вторым усыновлением Цзай Тао Цы Си велела усыновить и Цзай Сюня, отдав его другому двоюродному брату деда — князю императорской крови второй степени Миню, по имени И Чжи. Получилось именно так, как сказано в надписи к картине:

Триста чи была у башни высота,

Но и там меня преследует нога.

У бабки, которая теперь, словно затворница, сидела дома, вдруг забрали еще одного сына. Это был второй удар, а за ним вскоре последовал и третий. Только моя бабка сосватала отцу хорошую невесту, как был получен высочайший указ Цы Си о его помолвке. Первый раз мой отец был сосватан еще раньше, но его первая невеста покончила с собой в 1900 году из страха перед иностранцами, когда союзная армия восьми государств вошла в Пекин. В тот год так погибли многие маньчжурские семьи. Когда отец, сопровождая Цы Си и Гуансюя, был в Сиани, бабка вновь сосватала ему невесту и устроила "большую помолвку", то есть подарила невесте скипетр. По обычаю дарение кошеля означало "малую помолвку", при которой еще имелись пути к отступлению. После же "большой помолвки" девушка считалась "членом семьи свекрови". И если до свадьбы происходило неожиданное несчастье, например умирал жених, то по старым феодальным законам невесту ждала трагическая участь "вдовы, смотрящей за ворота", или гибель во имя долга и чести. Цы Си, разумеется, не беспокоило, как воспримут ее решение молодые и их родители. Цы Си вообще никто не смел ослушаться. Бабку мою, с одной стороны, страшил гнев Цы Си, с другой — отмена "большой помолвки". Она боялась, что с невестой может произойти что-нибудь непредвиденное. Пойди она против решения Цы Си, обеим бы сторонам несдобровать. И хотя многие ее успокаивали, говоря, что указом вдовствующей императрицы отменить "большую помолвку" можно без каких-либо последствий, она и слушать ничего не хотела.

Через шесть лет ее здоровье резко ухудшилось. Это произошло в тот день, когда члены Государственного совета прислали высочайший указ, по которому мне надлежало явиться во дворец. Получив его, бабка тут же лишилась чувств. С того дня приступы неврастении у нее участились. Ей было то лучше, то хуже, и так продолжалось до самой ее смерти. Она умерла в тот год, когда я уехал из Пекина в Тяньцзинь. Ей тогда было 59 лет.

Мой отец, великий князь Цзай Фэн, в возрасте восьми лет потерял отца и, как завещал великий князь Чунь, воспитывался двумя старушками в традиционном аристократическом духе. Когда он стал регентом, у него появилось много денег. Всеми домашними делами занималась мать, а казной и приемами ведал специальный совет во главе с управляющим [22]. В распоряжении Цзай Фэна была стража, евнухи, слуги и куча прихлебателей, которые подавали ему советы и идеи и развлекали его. Ему не приходилось заботиться ни о домашних делах, ни тем более утруждать себя приобретением каких-либо знаний. Он мало был связан с внешним миром и, кроме официальных визитов, почти нигде не появлялся.

У отца было две жены, от которых родились четверо сыновей и семеро дочерей. Моя вторая мать появилась в доме после Синьхайской революции. Три мои сестры и два брата, а также четверо сестер от второй матери родились уже в годы республики. Из этой семьи в живых остались только брат и сестра. Отец умер в начале 1951 года, а родная мать умерла еще в 1921 году.

Отец и мать были совершенно разными людьми. Некоторые считают, что маньчжурские женщины зачастую энергичней своих мужей. Может быть, это и так. Я помню, что моя жена Вань Жун и моя мать Гуаэрцзя во многих делах разбирались лучше, чем мы с отцом. Маньчжурские девушки могли самостоятельно вести хозяйство в доме, и их особо уважали старшие, потому что каждая из них могла быть избрана во дворец в качестве императорской наложницы четвертого ранга (как мне кажется, молодые люди либо бездельничали, либо были заняты службой, и заботы о доме, естественно, ложились на плечи женщин, поэтому они и были более энергичны). В семье отца мою мать очень любили. Цы Си как-то сказала: "Эта девушка даже меня не боится". Когда мать начинала тратить деньги, отец и бабушка хватались за голову. Доход отца, не считая земельной ренты, персонального жалованья и денег на "воспитание чувства неподкупности" [23], ежегодно составлял 50 тысяч лянов серебра. Получал он их и в годы республики от малого двора. Каждый раз не успевали деньги попасть в руки, как мать тратила их до последнего фыня. Отец всячески пытался бороться с этим: производил раздел имущества и денег, выделял ей определенную сумму на расходы, однако ничего не помогало. Он даже прибегал к битью посуды. Брал, например, со стола вазу и разбивал ее об пол, выражая этим свой гнев. Но все время бить посуду ему было жалко, поэтому позднее для этой цели специально изготовили небьющиеся медные чайники и алюминиевые чашки (мой младший брат видел эти "орудия воздействия"). Вскоре мать разгадала эту уловку отца. Кончилось все тем, что отец вновь стал давать ей деньги. При виде присылаемых счетов бабушка тяжко вздыхала и плакала, а отцу оставалось лишь в который раз посылать приказчика продавать антикварные изделия и землю.

Мать часто доставала свои драгоценности и свадебные украшения и украдкой продавала их. Лишь позднее я узнал, что она тратила полученные деньги не только на себя, но в значительной степени втайне от отца использовала их и в политических целях. Через прежних подчиненных Жун Лу, например через таких людей, как бригадный генерал республиканских войск Юань Дэлян, она оказывала материальную помощь руководству фэнтяньской группировки. Все эти действия совершались в сговоре с наложницами. Они отдали немало своих украшений и потратили немало денег, пытаясь осуществить свою давнюю мечту — реставрировать монархию. В детстве Пу Цзе собственными глазами видел, как мать таинственно шепталась о чем-то с евнухами. На его расспросы она ответила: "Ты сейчас еще мал; подрастешь — тогда поймешь, что я делаю". Однако не знала она того, что ее богатства и богатства наложниц прибрали к рукам евнухи и сам Юань Дэлян. Она особенно полагалась на прежних подчиненных своего отца и оправдывала Юань Шикая. После Синьхайской революции в резиденции великого князя Чуня не было никого, кто бы не ругал Юань Шикая. Когда он был объявлен императором, ребятишки продырявливали глаза на его фотографиях, появлявшихся в газетах. Лишь мать думала иначе: "Что там ни говори, а виноват во всем либо Юань Шикай, либо Сунь Ятсен!"

Мои братья и сестры с детства не боялись ни бабки, ни отца. Страх на них наводила только мать. Особенно ее боялись слуги. Однажды отец, вернувшись откуда-то, заметил, что одно окно плохо закрыто, и спросил евнуха: "Почему не закрыто?" Евнух ответил: "Госпожа еще не вернулась, куда спешить?" Отец рассердился и в наказание заставил евнуха стоять на коленях. Одна из служанок заметила ему: "Будь здесь господин, от тебя осталось бы мокрое место!" Под господином подразумевалась моя мать. Как и Цы Си, она любила, чтобы о ней говорили в мужском роде. В трехлетнем возрасте я вступил во дворец, но лишь в одиннадцать лет узнал свою бабку и мать. Это произошло, когда их вызвали во дворец. При встрече они показались мне совсем чужими. Помню, что бабушка неотрывно смотрела на меня и в глазах у нее стояли слезы. Мать, кроме отчужденности, вызывала во мне еще и страх. Позднее всякий раз, когда мы виделись, она говорила со мной строго официально: "Император должен больше читать наставления предков", "Император, не нужно быть жадным к еде", "У императора тело святое", "Император, следует раньше ложиться и раньше вставать…". Даже сейчас, вспоминая об этом, я слышу ее строгий голос. Насколько же разными были бабушка, вышедшая из бедной семьи, и мать, выросшая в резиденции члена Императорского совета.