Прибытие в Фушунь
Прибытие в Фушунь
По пути в Фушунь строились самые радужные планы на будущее. Атмосфера в поезде изменилась, все оживленно беседовали и потягивали сигареты, которые везли с собой из Шэньяна. Одни говорили, что в свое время приходилось бывать в самом роскошном клубе в Фушуне, и не сомневались, что нас поместят именно туда. Другие считали, что в Фушуне мы не задержимся, отдохнем несколько дней, почитаем коммунистические книги и отправимся по домам. Третьи собирались по приезде в Фушунь прежде всего отправить своим семьям утешительные телеграммы, с тем чтобы там успели подготовиться к их встрече. Иные были не прочь сначала выкупаться в горячих источниках Фушуня, а потом уж отправляться дальше. Сколько было иллюзий! Когда вспоминали пережитые страхи, — оказывается, страха все натерпелись не меньше, чем я, — никто не мог удержаться от смеха. Однако когда мы, прибыв в Фушунь, сошли с поезда и увидели вокруг вооруженных часовых, улыбки с наших лиц исчезли.
Под охраной вооруженных солдат нас разместили по грузовикам. У меня снова потемнело в глазах. Не помню, сколько я находился в каком-то полузабытьи, помню только, что, когда грузовики остановились, вокруг меня возвышалась темная кирпичная стена. Снова стена! Да еще сверху опутана колючей проволокой; по углам вздымаются наблюдательные вышки. Я шел вместе со всеми, пока мы не остановились перед одноэтажным бараком. В каждом окне была железная решетка. Я понял, что это тюрьма.
Солдаты ввели нас в один из этих бараков. Пройдя по длинному узкому коридору, мы оказались в просторной комнате. Здесь нас обыскали, а затем разделили на группы и повели. Я и еще несколько человек долго шли за военным по коридору и наконец вошли в камеру. Не успел я опомниться, как услышал за собой лязг закрываемой на засов двери. В камере были нары, стояли длинный стол и две скамьи.
В камере со мной оказалось несколько не знакомых мне бывших офицеров Маньчжоу-Го. Понурившись, они молча стояли в стороне. Мне разговаривать с ними не хотелось, я не мог понять, скованы они страхом или моим присутствием. Неожиданно снова раздался скрежет железного засова. Вошел надзиратель и велел мне следовать за ним. Трудно было предположить, что я снова увижу трех своих племянников, младшего брата Пу Цзе и тестя Жун Юаня. Выяснилось, что нам позволили жить вместе. Им только что выдали новые одеяла, матрацы и умывальные принадлежности. Они взяли комплекты и для меня.
Исходя из собственного опыта, Жун Юань успокоил.
— Это военная тюрьма, — сказал он, трогая решетку в окне. — Ошибки быть не может! Все здесь ходят в военной форме. Вряд ли нам… грозит опасность. Иначе зачем же было выдавать зубные щетки и полотенца? При обыске золотые и серебряные вещи оставили, выдали квитанции. Так с обычными… обычными преступниками не поступают. Да и кормят неплохо.
— Кормят неплохо, вот только, может быть, это предсмертный банкет? — сказал племянник Сяо Гу без тени страха.
— Нет, там ставят вино, а здесь его и не видно, — сказал со знанием дела Жун Юань, — посмотрим, что нам дадут в следующий раз. Если будет так же вкусно, значит, все в порядке. Что-то мне не приходилось слышать, чтобы приговоренным к смерти устраивали банкет два раза подряд.
На следующий день я поверил словам тестя. И вовсе не потому, что еда была такой же, как накануне, а потому, что всех нас осмотрели военные врачи. Осмотр был очень тщательным. Спросили обо всем, даже о том, чем раньше болел, что ем обычно, а чего избегаю. Одновременно нам раздали новые черные куртки и штаны, белое белье и, что удивительнее всего, сигареты. Было очевидно, что с преступниками, приговоренными к смерти, так не обращаются.
Через несколько дней к нам в камеру зашел невысокий плотный человек лет сорока. Он спросил, как нас зовут, поинтересовался, что мы читали в Советском Союзе и хорошо ли спим. Выслушав наши ответы, он кивнул и сказал: "Хорошо, сейчас же раздадим вам литературу, чтобы вы как следует занимались!" Спустя несколько часов мы получили книги, газеты, а в придачу — настольные игры и игральные карты. С этого дня дважды в день мы слушали радиорепродуктор, установленный в коридоре, — один раз новости, другой — музыку и театральные постановки. Помимо всего, ежедневно после обеда мы по полчаса гуляли во дворе. Во время первой же прогулки Сяо Гу разузнал, что человек, призывавший нас "как следует заниматься", был начальником тюрьмы для военных преступников. А книги принес начальник отдела Ли.
Кроме начальника тюрьмы, всех остальных служащих мы называли "господами", так как других обращений тогда не знали. Господин Ли принес нам три книги: "О новой демократии", "Новая история Китая за последние сто лет" и "История новодемократической революции". Он сказал, что книг пока не хватает, поэтому их можно читать по очереди или вслух. Книги были напичканы множеством непонятных терминов, но удивляло то, что нас, преступников, заставляли читать книги.
Первым к ним проявил интерес Сяо Гу. Он читал быстрее других и любил задавать всем каверзные вопросы. Не получая на них ответа, он обращался к служащим тюрьмы. Жун Юань насмехался над ним:
— Не воображай, что это школа. Это тюрьма.
— Начальник ведь говорил, что мы должны учиться! — возражал Сяо Гу.
— Учиться! А все равно в тюрьме. Вчера во время проветривания я слышал, что здесь и раньше была тюрьма. Теперь и книги и газеты есть, а все равно тюрьма.
— Говорят, в Японии в тюрьмах тоже дают книги читать, — подхватил Пу Цзе. — Только я не слышал, чтобы такие "цивилизованные тюрьмы" были в Китае.
Жун Юань покачал головой:
Тюрьма остается тюрьмой, пусть даже цивилизованной. Вместо того чтобы читать эту ерунду, помолились бы лучше Будде.
Сяо Гу хотел продолжить спор, но Жун Юань закрыл глаза и стал тихо читать молитву.
В тот же день, когда мы вернулись с прогулки, Сяо Гу принес новость: Лао Гу, бывший заместитель начальника общей канцелярии управления делами во времена Маньчжоу-Го, подарил надзирателю часы и получил за это замечание (мы не знали тогда, как обращаться к надзирателям. В лицо мы говорили "господин", а за глаза — "надсмотрщик"). Эта новость вызвала пересуды среди некоторых молодых людей. Сяо Сю сказал, что горячая вода, которой он мылся в прошлый раз, была вовсе не из водопровода. Паровой котел еще не отремонтирован, и воду ведрами таскали "надсмотрщики". Носить воду преступникам, где это слыхано! Сяо Жуй тоже считал, что местные надзиратели вовсе не похожи на традиционных тюремных надсмотрщиков — не ругаются, не избивают. Жун Юань в этот момент готовился к ужину. Он только что помолился и холодно заметил:
— Вы, молодые люди, наивны. Всему удивляетесь. Просто часы он сунул не вовремя, и кто-то это увидел. Кто же их возьмет при свидетелях? Вы думаете, если нас не избивают и не ругаются, значит, нас любят? Погодите, наказание еще впереди!
— А с водой как же? — не уступал Сяо Гу.
— Что ни говорите, — голос Жун Юаня стал тише, — коммунистам такие люди, как мы, нравиться не могут!
Он пошарил по карманам и вдруг с досадой проговорил:
— Экая досада, забыл сигареты во дворе на подоконнике! Последние! — Он неохотно открыл пачку дешевых сигарет, полученных в тюрьме, и продолжал, бормоча: — Здешние надсмотрщики все курят. Теперь пиши пропало!
Дальше все произошло как в театре. Дверь в камеру отворилась, и вошел надзиратель Ван.
— Сигарет никто не терял? — И все увидели у него в руках сигареты Жун Юаня.
Жун Юань взял сигареты, непрерывно повторяя: "Спасибо, господин! Спасибо, господин!" Когда шаги надзирателя стихли, Сяо Гу не сдержался и рассмеялся; он спросил у Жун Юаня, что за молитву он читал, что вымолил обратно сигареты. Жун Юань закурил, сделал несколько затяжек и, словно прозрев, вдруг хлопнул себя по бедру:
— Эти "надсмотрщики" наверняка специально отобраны. Выбрали людей покультурней, чтобы нас перехитрить.
Сяо Гу перестал смеяться, Пу Цзе закивал, два других племянника тоже были сражены "эрудицией" Жун Юаня. Я, как и Пу Цзе, полностью согласился с его разъяснениями.
Через несколько дней произошло событие, перед которым разъяснения Жун Юаня сильно поблекли. Когда мы вернулись с прогулки, Пу Цзе стал с воодушевлением рассказывать о том, что он только что слышал в соседней комнате. Оказывается, там все обсуждали статью в сегодняшнем номере газеты, из которой становилось якобы понятным, почему нас заставляют учиться. Услыхав такое, все сразу же бросились к нему. Статью нашли. Я забыл ее название, помню только, что, когда Пу Цзе читал то место, где речь шла о крайней необходимости нового Китая в кадрах, о необходимости воспитания и выдвижения многочисленных работников; все, кроме Жун Юаня, сгрудились над газетой.
Как рассказывал Пу Цзе, по мнению большинства выходило, что молодая страна хочет привлечь к работе нас, именно поэтому правительство заставляет нас учиться и предоставляет нам для этого хорошие условия. Сегодня такое объяснение кажется не более чем смешным, однако в то время так думали многие из нас. Только Жун Юань по-прежнему высказывал свои сомнения.
Помню, что с того дня в камере произошли резкие перемены, все взялись всерьез за учение. Раньше, кроме Сяо Гу, никто не проявлял особого интереса к брошюрам, наполненным непонятными терминами. Ежедневные чтения устраивались только для того, чтобы заметил надзиратель в коридоре. Теперь же, был ли он или нет, учились все. Работники тюрьмы пока нам ничего не растолковывали, и все наше учение ограничивалось зубрежкой новых терминов. Разумеется, Жун Юань и не начинал учиться. Закрыв глаза, он продолжал читать свои молитвы.
Этот слепой оптимизм длился недолго. Когда местные власти решили провести реорганизацию камер и меня разлучили с семьей, он разлетелся, как лепестки увядшего цветка.