ВСТРЕЧА

ВСТРЕЧА

После той ночи с 1 на 2 февраля, когда я крепко спал, переезжая Дон, я помню, как приходил в себя ранним утром в скромной беленой хижине. Смежную комнату занимали пожилая женщина, радушно улыбавшаяся, как это принято у русских, и ее внук-сирота, извлекавший грустные звуки из своей балалайки.

Температура воздуха на улице все еще была двадцать градусов ниже нуля. Сильный восточный ветер закручивал падающий снег высоко вверх, откуда он тут же падал снова. Кружащиеся снежинки искрились в лучах солнца. Безоблачное голубое небо царило над бескрайними полями, пребывавшими в постоянном движении. Из-за холода и сильного ветра я отказался от длительной прогулки, о которой мечтал последние три месяца.

23 января я получил весточку от сына и узнал, что он находится в Сталине. Меня утешило, что он со своей дивизией уже не в Сталинграде.

Мою дивизию отправили дальше в район Сталино. Жаль было оставлять сельскую глушь ради новых квартир в городе, где грязный дом, в котором я поселился, оказался таким безобразным, что с ним не сравнилась бы ни одна крестьянская изба.

Когда дивизия начала двигаться на запад, я тщетно пытался следовать впереди. Дороги были забиты войсками, стремительно отступавшими сквозь снежные заносы. Причиной моей спешки была надежда увидеть сына, служившего адъютантом у командира части, которой предстояло соседствовать с нами в новом районе тылового КП 24-й танковой дивизии под командованием моего старого приятеля по кавалерийскому полку майора фон Гейдена.

Я полагал, что 7 февраля, если не будет слишком много задержек в пути, доберусь до этого КП, расположившегося в деревне со странным названием Нью-Йорк. Дорога до самого Сталина была хорошей, но после него движение оказалось затруднено снежными заносами и еще более беспорядочно отступающими итальянскими войсками. С некоторыми сложностями я добрался наконец до пустынной дороги, и какое-то время все шло хорошо. Но за десять километров до цели у моей машины случилась первая за эту зиму поломка. Я остановился пообедать в «сигарном полку» (вооруженном реактивными пусковыми установками). Спустя два часа поломку устранили, и мы смогли двинуться дальше, но, проехав километр, застряли в сугробе. Я пошел обратно, чтобы пригнать тягач, который вытащил нашу машину. Потом спустило колесо, пришлось накачивать запасное. Прошло еще два часа, прежде чем мы продолжили путь по дороге, которая становилась все более пустынной и безлюдной.

Приведет ли эта дорога к цели и окажется ли тыловой КП 24-й танковой дивизии (которой предстояло двигаться дальше) все еще на своем месте? При подъезде к очередному сугробу я проверял его ногой, чтобы избежать неприятностей, когда конец пути уже так близок. Мы доехали до ближайших домов, и я с облегчением узнал, что КП пока не ушел. Но моего сына на месте не оказалось, и потребовалось какое-то время, чтобы его разыскали. Наконец он предстал передо мной, и мы обнялись. За ужином с ним и Гейденом я узнал, что 10 января сын послал мне открытку, в которой сообщал о скором вылете в сталинградский «мешок». Эту открытку я получил только три месяца спустя. В то время я еще не знал, что офицеры до сих пор летают в Сталинград, и считал, что воздушный мост используется исключительно для доставки провианта голодающим частям 6-й армии. Сыну пришлось отправиться в Геттинген на лечение в госпитале, а когда он вернулся, было уже слишком поздно, потому что последний самолет улетел.

Переночевав у него на квартире, я выехал после завтрака. Расставание было тяжелым для нас обоих. Тыловой КП 24-й танковой дивизии по понятным причинам собирался сниматься с места, так как предполагалось «заново формировать» 6-ю армию во Франции. Тем временем наступление русских, развивающееся в юго-западном направлении от Харькова, частично уже перерезало пути отступления между Сталином и Днепропетровском. Опять противник оказался в нашем тылу. Полностью загруженные эшелоны тылового КП 24-й дивизии простояли несколько дней, не имея возможности отправиться в путь.

Я дал им бензина, чтобы они смогли ехать на грузовиках, а взамен получил несколько машин, и наша 17-я танковая дивизия таким образом вновь стала по-настоящему мобильной. Из-за стремительности нашего отступления этот обмен пришлось произвести необычным порядком.

Получая машины из 24-й танковой дивизии, я заметил на них такую знакомую мне эмблему – со скачущей лошадью. Она сохранилась от генерала Бааде и 3-го кавалерийского полка. В Голландии она оставалась со мной в качестве эмблемы пехотного батальона 22-го кавалерийского полка, который был когда-то подразделением 3-го кавалерийского полка. Потом я расстался с кавалеристами, а они сохранили эту эмблему, когда формировалась 24-я танковая дивизия. В то время мне отказали в просьбе командовать ею. Теперь, когда я видел эту эмблему на машинах в своей дивизии, она напоминала мне о той бывшей кавалерийской дивизии, множество солдат которой сгинули в руинах Сталинграда.