ДЕЛА СЕМЕЙНЫЕ

ДЕЛА СЕМЕЙНЫЕ

Много раз впоследствии товарищ Чикваидзе готов был рвать на себе свои обильные волосы: как это он так сглупил? Но и впоследствии, обдумывая данное положение, был вынужден приходить к выводу, что иначе сделать было нельзя. Вывод, впрочем, помогал мало. Что, в самом деле, можно было сделать в тот роковой день в Лыскове? Шёл проливной дождь. Было выпито. Гололобова не было и не предвиделось. И сидела тут Серафима Павловна, плотные телеса которой выпирали из её московской блузки, а глаза маслянились от вишнёвки и чего-то ещё, куда пойдёшь, кому скажешь? И кто мог предвидеть все те роковые последствия, которые повлекло за собой это столь невинное амурное приключение?

Первым последствием было то, что Серафима Павловна нагрянула в Неёлово на холостую квартиру товарища Чикваидзе. В руках у неё был потёртый ковровый дорожный мешок, а в глазах – ненасытная жажда “настоящего обращения”. Чикваидзе считал себя джентльменом и поэтому сделал вторую ошибку: нужно было Серафиму Павловну сразу выгнать вон. Но опять – водка, вишнёвка, телеса, темперамент и прочее. Словом, Серафима Павловна слегка задержалась: какие-то там покупки, какие-то там знакомые. Во всём дальнейшем товарищ Чикваидзе видел уже “перст судьбы”. И этот перст указывал на товарища Бермана.

Интерес, проявленный товарищем Берманом к личности, наблюдениям и гипотезам Серафимы Павловны, был для Чикваидзе совершеннейшей загадкой. Но этот интерес был. Иначе бы товарищ Чикваидзе вышиб бы Серафиму Павловну безо всякого зазрения совести и безо всяких оглядок на какое бы то ни было джентльменство. Но как быть с Берманом? Может быть, именно здесь было зарыто служебное будущее товарища Чикваидзе? И, может быть, Серафима Павловна не такая уж вопиющая дура, как это кажется ему, Чикваидзе? Словом, пока Чикваидзе взвешивал все за и против, Серафима Павловна уехала в Лысково и потом появилась снова уже во всеоружии сундучков, чемоданчиков, корзин и чего-то ещё. Прежде чем товарищ Чикваидзе успел опомниться и принять превентивные меры, его комната было переконструирована, мебель переставлена, портрет товарища Сталина перевешен в другой угол, на окна были повешены какие-то рваные ситцевые занавески, словом – “заботливая женская рука”. Потом заботливый женский язык переругался с соседками. Потом товарищи по службе стали спрашивать товарища Чикваидзе: “Откуда ты это такую морскую корову подцепил?” “Пачему морскую?” – обижался Чикваидзе. “Ну, на суше я этаких ещё не видывал”. Иногда и начальство подтрунивало над мелкими служебными опечатками товарища Чикваидзе: “Опасно, товарищ Чикваидзе, иметь дело с женщиной в опасном возрасте.” “Какой такой опасный возраст?” – спрашивал Чикваидзе, но ответа на этот вопрос добиться так и не смог. В общем, было очень нехорошо. Вспомнилось, как где-то там, в политграмоте, говорилось о каких-то там поповских выдумках: какая-то Ева, какое-то яблоко; более подробной информации на эту тему товарищ Чикваидзе не имел.

Нужно было как-то подумать. В качестве территории для размышления товарищ Чикваидзе наметил Лесную Падь, о чём и сообщил Серафиме Павловне. И тут его ждал очередной и, увы, неотвратимый удар.

Серафима Павловна стояла боком к зеркалу и пыталась разглядеть себя в профиль.

– Я поеду с тобой, – сказала она кратко и решительно.

– А тебе чего там?

– Берман должно быть будет. Нужно поговорить. Без свидетелей.

Товарищ Чикваидзе поперхнулся и сжал зубы: перст судьбы, а от судьбы куда уйдешь? Было, впрочем, и маленькое утешение: уж в тайгу, в лес, Серафима Павловна не увяжется. Там, в тайге, в лесу, можно будет подумать. Но, опять же, о чём подумать? Всё как-то перепуталось: Берман, Серафима, Светлов, какие-то там атомные ученые, убийство Кривоносова – ничего не понять! Чикваидзе вздохнул и по телефону заказал на ведомственном авто два места на Лесную Падь.