ОПЯТЬ ОКУРКИ

ОПЯТЬ ОКУРКИ

Утром у отца Петра вид был сумрачно-деловитый. Он лазил по каким-то закоулкам пещеры, вытаскивал оттуда какие-то свёртки, мешки, ящики и складывал всё это на полу. Печка уже весело трещала, когда Стёпка продрал свои глаза, в окно пробивалось бодрое осеннее утро. На печке кипел чайник, на столе уже стояла всякая снедь.

– Ну, вставай, Стёпка, нам эти вещи надо перенести версты, тут, за две. Пей чай и пошевеливайся.

Стёпка начал пошевеливаться. После чаю отец Пётр нагрузил два мешка, потяжелее для себя и полегче для Стёпки: “Ты ещё не совсем поправился, так ты вот этот мешок возьми…”

– А может на Лыску нагрузить?

– Нет, конь там не пройдёт.

Конь, действительно, не прошёл бы. Отец Пётр, сопровождаемый задыхавшимся Стёпкой, нырнул в какое-то ущелье, потом полез куда-то наверх и, наконец, очутился перед какой-то скважиной в откосе, которую можно было бы назвать пещерой. Это была узкая длинная дыра в горе, и в эту дыру отец Пётр сложил свои мешки. В течение двух дней эта операция была проделана несколько раз, и Стёпка только удивлялся, откуда у отца Петра набралось столько скарбу. Четыре мешка были приготовлены, как вьюки. Пещера опустела, стала какой-то скучной и голой. Ещё оставались постели, стол, еда и водка. Но водки Стёпке отец Пётр больше не давал, да и сам не пил. А водки было много. “Пропадет ни к чему,” – думал Стёпка. И в момент отсутствия отца Петра после недолгой и не очень упорной внутренней борьбы налил из бутылки целую фляжку, и фляжку запрятал в свой спинной мешок: “Всё равно пропадать ей, никому никакой пользы”.

На рассвете почти морозного осеннего дня у пещеры появился маленький невзрачный сойот с четырьмя конями. Отец Пётр разговаривал с ним на сойотском языке, в котором Стёпка понимал не больше двух-трёх слов. Мешки были навьючены. Отец Пётр как-то преобразился. Свой наперстный крест он куда то спрятал, за плечами висела винтовка, вид у отца Петра был банально-таёжный. В седельную сумку он запихал призматическую подзорную трубу, которая вызвала в Стёпке некоторое недоумение.

– А что это за штуковина?

– По дороге покажу. Айда.

Очутившись снова в тайге, верхом на том же Лыске, Стёпка почувствовал прилив новых сил. И даже заимка, которая раньше принадлежала воображаемому куму и в которой теперь жил реальный Еремей Павлович, не казалась ему так уже привлекательной. Нет, хорошо всё-таки в тайге… Правда, зимой… Но до зимы было, или казалось, далеко, а в столь отдалённое будущее Стёпка не имел привычки заглядывать.

По тропочке, которая вилась по берегу горного ручейка, путники опустились на ту тропу, от которой ещё так недавно компания Еремея Павловича поднялась к пещере. Тропа была малоезжей, местами пропадала на каменных осыпях. Сойот ехал впереди, отец Пётр молчал, а Стёпка просто наслаждался осенью, тайгой, небом, горами и всем прочим. Верстах в пяти от поворота на тропу, ехавший впереди сойот вдруг остановился и что-то сказал отцу Петру, в тоне его было некоторое беспокойство.

– Что тут такое? – спросил Стёпка.

– Тут люди ходи, – сказал сойот, – три люди. Смотри.

Стёпка спрыгнул с седла. На лужице, пересекавшей тропу, были, действительно, человеческие следы. Спешился и отец Пётр.

– Смотри ещё раз, – сказал сойот, – три люди.

– Это правильно, – сказал Стёпка, – Два китайца, один русский, два без каблуков, один в сапогах. Правильно. Ну и чёрт с ними.

Отец Пётр задумчиво стоял над лужицей. Вода была покрыта тонкой плёнкой льда, и подо льдом были человеческие следы, по всей вероятности, вчерашние.

Отец Пётр почему-то посмотрел назад, на горы.

– Дело в том, дорогой ты мой Стёпка, что через перевалы сейчас уже, пожалуй, и не пройти. Как эти люди сюда попали? И кто они?

Стёпку тоже охватило какое-то беспокойство.

– Это, действительно, нужно посмотреть.

Стёпка наклонился над лужицей, потом вернулся на несколько десятков шагов назад, потом прошёл вперёд и, вернувшись к отцу Петру, уверенным тоном доложил:

– Так и есть, два китайца, один русский. Один китаец – здоровый мужик, следы глубокие, шаги широкие, груз, надо полагать, большой несёт. Другой – так себе, плюгавый. Русский – чёрт его знает. Должно быть, старый и городской. Ходит не по-нашему, носки врозь. Поедем следом, дальше видно будет.

– Когда, по-твоему, они прошли здесь?

– Вчера вечером, – уверенно сказал Стёпка. – Лёд под следами. Если бы позавчера, следы бы размыло. Вчера вечером, никак не иначе. Значит, скоро наедем на ихний вчерашний привал. Тут по этим следам больше ничего не разобрать.

Сойот был, по-видимому, вполне согласен со Стёпкиными выводами.

– Три люди, – ещё раз подтвердил он. – Два китайский люди, один русский люди. Русский люди – слабый люди. Старый люди.

Отец Пётр ещё раз посмотрел на горы.

– Еремей Павлович говорил мне, что через перевал больше пройти нельзя, что ваш караван прошёл последним. Да после перевала ещё и пурга была?

– И ещё какая, страсть!

– Та-ак. Значит, пришли люди неизвестно откуда и идут неизвестно куда. Пойдём день по следам. Через день тропа расходится, одна идёт дальше через заимку Еремея Павловича, по ней редко кто ходит, другая сворачивает направо, на Китай. Посмотрим. Может, люди прямо на Китай идут. Через перевалы можно сейчас пройти? – спросил отец Пётр сойота.

Сойот отрицательно замотал головой:

– Птица лети, люди никак не ходи. Русский люди слабый, никак не ходи. – Он попытался что-то ещё объяснить по-русски, но запас его русских слов оказался исчерпанным. – Никак не ходи, – ещё раз подтвердил он.

Отец Пётр сказал ему несколько слов по-сойотски. Сойот взял свою берданку, быстрыми шагами прошёл вперёд и исчез за поворотом тропы.

– Ну, а теперь мы за ним, – сказал отец Пётр, минут через пять. – Только пешком. И смотреть в оба.

Ещё верстах в двух-трёх на тропе стоял сойот и ждал отца Петра со Стёпкой. Когда те подошли, сойот молча показал на остатки ночлега. Валялись на земле срубленные ветки елей, чернело кострище. Стёпка сейчас же пощупал рукой золу и головешки.

– Совсем недавно прошли, земля под кострищем ещё тёплая.

– Русский люди – больной люди, -сказал сойот.

– Это действительно, – подтвердил Стёпка, – ишь какую ему кровать устроили…

Под густой елью лежала целая куча срубленных еловых лап, и с трёх сторон она была утыкана другими лапами.

– Прямо как в гостинице, – сказал Стёпка, – барином можно спать.

Отец Пётр внимательно осматривал место ночлега. Стёпка, нагнувшись, исследовал глазами каждый клочок.

– Русский без винтовки, – сказал он, – у китайцев по винтовке. А китаец один действительно здоров, как бык, гляньте, как он эту ёлку рубанул… А это что? – Стёпка поднял с земли около “кровати” какой-то тёмно-коричневый кусочек. – Табаком пахнет, а что это невдомёк.

Темно-коричневый кусочек оказался окурком сигары. Отец Пётр осмотрел его, понюхал, размял в пальцах и снова понюхал.

– А сигара хорошая!

– Что это сигара?

– А так, вроде самокрутки. Только подороже.

Вид у отца Петра стал совсем задумчивым.

– Ну, давайте осмотрим все по-настоящему, может быть, и ещё кое-что найдётся. А эта сигара плохо пахнет.

– Что, табак плохой?

– Не в табаке дело… Как мог попасть сюда человек, который имеет возможность курить такие сигары?

– Из начальства, значит, что ли?

– Да, Стёпка, из начальства. И даже из большого начальства.

– Так чего же ему тут, в тайге, надо?

– А вот в том-то и вопрос. А ответа на этот вопрос пока нет никакого.

– Хм, – сказал Стёпка, надо ещё посмотреть.

Стёпка медленными шагами обошёл всю стоянку, тщательно всматриваясь в каждый её квадратный сантиметр. Потом нагнулся над осиротевшим ложем таинственного русского, курившего в тайге сигару. Потом стал на колени перед этим ложем и начал снимать с него ветку за веткой. Всё это заняло около получаса. Отец Пётр сидел в это время на земле, обхватив руками поджатые к груди колени, и о чём-то глубоко задумавшись. Закончив свой осмотр, Стёпка подошёл к отцу Петру.

– Дело тут тёмное, отец Пётр. Этот русский всю ночь курил, видите, сколько окурков. – На Стёпкиной ладони белело около дюжины до половины докуренных папирос.

– Покажи сюда, – сказал отец Пётр. – Хорошие папиросы, дорогие, и докурены только до половины, к широкой жизни привык человек.

– Это мне неизвестно, – сказал Стёпка. – А только от веток этих и до сих пор водкой несёт. Водкой – не водкой, а несёт. Значит, было выпито, – Стёпка при этом слегка покосился на отца Петра. – Ружья у русского нету. А пистолет, должно быть, есть, под головой лежал, по веткам видно. Не таёжный он, этот русский, городской. Тыкал, дурак, окурки на хвою. Этак можно и живьём сгореть, особенно, ежели напимшись. А китайцы-то за ним, как за барином, ухаживали, одеялом, должно быть, накрывали, болен человек, что ли?

– Если бы был болен, то не курил бы целую ночь…

– И то правда.

Отец Пётр поднялся на ноги.

– Не нравится мне, Стёпка, вся эта история. Думаю, это какой-то советский дядя, из крупных дядей. А что ему тут делать? Заграницу бежать? Тоже может быть, хотя для этого есть пути покороче.

– Ну, и чёрт с ним, пусть бежит.

– А если за ним погоня?

– Ну, и за нами гонялись… Нужно бы, конечно, вернуться по тропе, так на полдень хода, не идёт ли кто следом?

– Напорешься на отряд и пропадёшь!

– Ну, отец Пётр, в тайге дураков нету, кто же пойдёт навстречу? Я поеду рядом с тропой и посмотрю издали, нет следов, есть следы, какие следы?

Отец Пётр постоял и подумал.

– Нет, так не выйдет. Лучше иначе. Тут тропа делает петлю, а моя пещера в середине петли. Петлю эту пешком и на карачках можно срезать, это вёрст в десятке отсюда. Я тебе покажу. Что ты тут, на стоянке, еще нашёл?

– Ну, ничего. Консервы русский ел, китайцам не дал, те свою чумизу лопали.

– Какие консервы?

– А кто его знает! Там вот две коробки валяются.

– Нужно всё это ещё раз осмотреть.

Отец Пётр со Стёпкой ещё раз обошли и стоянку, и место вокруг неё. В кустах валялись две пустые жестянки. Этикетки гласили: “Осетрина в томате. Моссельпром”.

– Н-да, – сказал отец Пётр, – если человек такие сигары курит и такие консервы ест, значит, шишка. Ну, пошли, Стёпка, дальше, тут и в самом деле ничего больше не видать.

– Только я, отец Пётр, пойду теперь вперёд. Сойот – тот на зверя хорош, в звере он понимает, а насчёт человека, куда ему?

Маленький караван двинулся дальше. Стёпка с отцом Петром шли впереди, сойот вёл коней. Стёпка от времени до времени давал свои комментарии:

– Ну, этот русский не больно ходок. Вот, опять передышку делал, он сидел, китайцы даже и не присели. Ну и ходит по тайге, как по плитуару, шатается… Должно быть, старый человек. Вот тут через лужу перешагнуть бы, а он кругом обошёл. А китаец один зда-аровый, сукин сын, форменный бык. Другой, видимо, мальчонка ещё, суётся, куда не надо… Вот, опять устал и присел, папиросу выкурил, окурка нет, а пепел видно. Может, и папирос-то немного осталось…

Отец Пётр шёл молча, не особенно внимательно вслушиваясь в Стёпкины комментарии. Верстах в десятке от первой стоянки тропа справа прижималась к крутому обрыву горы, а слева вилась над глубоким и глухим распадком, заросшим кустами и подлеском.

– Вот, Стёпка, тут и есть это место. Где по твоему моя пещера?

Стёпка показал рукой.

– Правильно. Так вот, верстах в пяти за ней тропа выходит на луговину, там тропу видно вёрст на пять. А до тропы тоже вёрст пять, только дорога, сам видишь. Не заблудишься?

– Это я-то? В тайге? Это в городе заплутаться можно, а тут всё, как на ладошке.

– Я тебе дам подзорную трубу. Умеешь в неё смотреть?

Стёпка слегка замялся:

– В биноклю, это я ещё могу, насчёт трубы не пробовал.

Отец Пётр вытащил из своего вьюка подзорную трубу.

– Для неё нужно бы треногу – очень большое увеличение, но тренога – вещь тяжёлая. Трубу нужно то ли к дереву прижать, то ли на винтовку упереть, вот так. Теперь смотри.

Когда труба была, более или менее, установлена, Стёпка приник к её окуляру.

– Вот это так здорово! Прямо, как под носом! За сто вёрст видать! Вот, додумались же люди!

Отец Пётр достал из другого вьюка маленький воронёный револьвер на каком-то шнурке. Снял с себя куртку, просунул револьвер в правый её рукав, а конец шнурка с мёртвой петлёй, надел на шею. Потом снова надел куртку и через плечо привесил с правого боку тяжёлый крупнокалиберный пистолет. Стёпка смотрел на все эти операции с ясно выраженным недоумением.

– А этот револьвер-то к чему?

Отец Пётр расправил свои плечи и оправил рукава.

– А это, видишь ли, американская штучка. Человек видит, пистолет у меня в кобуре и на боку. И не беспокоится. А я, вот…

Отец Пётр сделал правой рукой малозаметное движение, и воронёный ствол револьвера так неожиданно очутился перед самым Стёпкиным носом, что Стёпка даже отшатнулся.

– А это как же так получается?

– Револьвер на резинке висит, я дёрну рукой, и он у меня в кулаке.

– А ну, отец Пётр, ещё раз, больно уж занятно.

Отец Пётр разжал кулак, и револьвер сам по себе нырнул в рукав. Потом отец Пётр ещё раз дёрнул рукой, как бы стряхивая с неё воду, и револьвер опять очутился в его кулаке и перед Стёпкиным носом.

– Вот, – сказал Стёпка задумчиво, – а вы вот говорили… – Стёпка слегка замялся.

– Что я говорил?

– Говорили, что это, значит, я – жулик, значит…

Отец Пётр весело рассмеялся.

– А на поверку выходит, что жулик, значит, я?

– Нет, это я не к тому, а, всё-таки, тут и крест, и пистолет, и револьвер, со всех, значит, сторон.

– А на тебе креста нету?

– Как не быть, конечно, есть, вот, смотрите.

Стёпка полез рукой за пазуху и достал маленький серебряный крестильный крестик на такой же серебряной цепочке.

– Ну, а кроме креста, есть у тебя и винтовка, и пистолет?

Разницу между крестом отца Петра и своим собственным Стёпка объяснить не мог, хотя и чувствовал, что какая-то разница тут всё-таки есть. Стёпка вздохнул:

– А, всё-таки, как то не охота мне вас, отец Пётр, одного в тайге оставлять.

– Как это я до сих пор без тебя жил? – засмеялся ещё раз отец Пётр.

Но Стёпка, который в пещерке чувствовал себя больным, опекаемым, почти беспомощным, сейчас, в тайге, как-то незаметно для самого себя стал играть роль проводника и даже покровителя.

– А, всё-таки, как-то боязно. Русский-то этот, как есть, шляпа. А китайцы-то, видимо, дошлые. В тайге, как у себя дома. Боязно.

– Хороший ты парень, Стёпка!

– А вы вот говорили, жулик.

Отец Пётр вздохнул:

– Все мы перед Богом жулики.

– Кое-кто и перед людьми, – дополнил Стёпка.

– И перед людьми тоже, – согласился отец Пётр.

– Так вы, отец Пётр двигайтесь помаленьку, как бы они засады не устроили, пустите вперёд вашего сойота.

– Им, я думаю, не до засады, им бы поскорей выбраться. А я, Стёпка, в тайге тоже не новичок…

– Ну, так я, значит, пошёл, – сказал Стёпка, не двигаясь с места. – Как-то боязно, ослабел я, что ли?

– А чего тебе боязно?

– Да вас тут одного в тайге оставлять, мало ли что может тут статься?

Отец Пётр засмеялся:

– Да жил же я без тебя до сих пор в тайге, а?

– Время-то было иное. Вот, сколько годов по тайге хожу и ничего. А тут за, можно сказать, две недели такого было наворочено, как на войне.

– Ничего, Стёпка, выберемся. Вот, только не забыли ли мы чего- нибудь?

– Забыли, так найдём…

– Нет, не в том дело. Может, тебе твоего Лыску лучше с собой взять?

– Ни к чему, я и пешим не хуже. А коня зверь задрать может, и волк, и рысь, и чёрт его знает что.

– Ну, хорошо. Тропу ты увидишь через проток. Перейти через него можно только в двух местах. Но это знать нужно, так не расскажешь.

– А вы расскажите, может, и пригодится, мне же на тропу тоже посмотреть нужно.

Отец Пётр вынул из сумки блокнот и карандаш и начал рисовать план местности. Стёпка смотрел внимательно, но не проявлял видимых признаков понимания. Окончив рисунок, отец Пётр стал иллюстрировать его устными разъяснениями. Устные разъяснения сопровождались новыми дополнительными рисунками ландшафтного типа.

– Вот, смотри, тут, на этом плане вот эта, каменюга. – Каменюгу отец Пётр набросал несколькими очень уверенными штрихами. – Вот, если обойдешь её справа, так будут три кедра.

Таким способом в уме Стёпки был постепенно создан его маршрут.

– Теперь понятно, – сказал Стёпка уверенно. – Теперь-то я уже не собьюсь…

– Мы, значит, поедем потихоньку, валиком. Не нравиться мне этот русский, ох, не нравится… – Несколько непоследовательно сказал отец Пётр.

– А чего ему нравиться, вам с ним не целоваться!

Отец Пётр неопределенно пожал плечами.

– Знаешь что, Стёпка, ты ещё мой самострел с собой возьми, видал ты его?

– Видал. У тунгусов такие есть. Здоровая штука. На медведя ходят. А только он мне ни к чему.

– Вот, Феде пригодился. Да и мне – не один раз. Я тебе его здесь оставлю. Что-то мне кажется…

– Что вам кажется?

– Да всякие вещи. Ну, давай с Богом, только ты не попадись как-нибудь…

– Я то? В тайге-то? – В голосе Стёпки было искреннее возмущение. – От борова с цепи и то сорвался, а тут тайга-матушка! Это вы, отец Пётр, уж будьте благонадежны. К вечеру догоню… Ну, если не к вечеру, так завтра. Хлеб есть, сало есть, патроны есть, чего ещё человеку нужно?

Отец Пётр даже не усмехнулся.

– Так, значит, с Богом. Нам этих трёх тоже далеко отпускать нельзя…

Стёпка помялся, потом почему-то поцеловал руку отца Петра и сразу нырнул вниз в расселину. Отец Пётр поднял руку, чтобы перекрестить его, но из рукава от резкого движения руки выскочил спрятанный там револьвер. Досадливым жестом отец Пётр запихал револьвер обратно и всё-таки перекрестил то место, в котором уже скрылся Стёпка. Расселина поросла густым, почти непроходимым кустарником, и уже шагах в десяти ничего не было видно.

Отец Пётр постоял ещё минуты две, потом повернулся к сойоту, который с безучастным видом сидел на корточках на земле.

– Айда.

Сойот вскочил в седло. Отец Пётр не последовал его примеру. Он пошёл пешком, старательно вглядываясь в тропу, в следы, в ветки, во всё, что могло бы дать хоть малейшее указание на цель путешествия таинственного русского. Но никаких указаний не было. Незаметно для самого себя отец Пётр все ускорял шаги, и опытный наблюдатель мог бы установить в отце Петре первоклассного ходока, но никакого опытного наблюдателя не было, а сойоту, по-видимому, всё было всё равно.

Часах в двух хода, отец Пётр натолкнулся на новую остановку таинственной группы. У отца Петра не было таёжного опыта Стёпки, но был некоторый жизненный опыт, которого Стёпке всё-таки не хватало. Так, по осмотру стоянки, отец Пётр мог установить тот факт, что таинственный русский очень сильно нервничал, понятие, которое Стёпке было совершенно неизвестно. Русский сидел на поваленном стволе дерева, и тут же валялись три окурка всё тех же привилегированных папирос. Папиросы были докурены только до половины, окурки были изжёваны; по следам подошв было видно, что русский, несмотря на усталость, вертелся, ёрзал, наклонялся, подбирал веточки и крошил их в пальцах, и всё это вместо того, чтобы просто сидеть и отдыхать. Сопровождавший его гигант-китаец даже и своего спинного мешка не снял, стоял, прислонившись этим мешком к дереву. На одно мгновение у отца Петра мелькнула мысль о том, что русский, может быть, был просто похищен с целью выкупа, что ли, но потом отец Пётр вспомнил Стёпкино наблюдение относительно пистолета, и отбросил это объяснение.

Остановки таинственной группы становились всё чаще и, по-видимому, всё короче. Можно было подумать, что группа торопилась, как только могла, и что выносливости таинственного русского для такого темпа не хватало. Ночная стоянка группы не дала ничего нового, группа завернула на тропку, ведущую к Еремеевской заимке. Сейчас нужно было торопиться, чтобы, по крайней мере, попасть на заимку одновременно с группой. А Стёпки всё ещё не было.

Отец Пётр ещё больше ускорил шаги. Опять стоянка, опять окурки, на этот раз целых четыре, таинственный русский нервничал всё больше и больше, хотя надо было предполагать, что запас папирос неограниченным не был. Очевидно, для нервности были какие-то очень серьёзные основания. Отец Пётр строил разные гипотезы, одну за другой, одни сразу отбрасывал вон, другие оставлял, так сказать, в запас. Наиболее вероятная сводилась к тому, что окончательное объяснение таинственной группы будет так же невероятным, как была встреча отца Петра со Светловым. А, может быть, таинственный русский был одним из Светловских сотрудников, разыскивающий в тайге, по каким-то неизвестным отцу Петру следам, своего сотоварища по атомным изысканиям? Из всех невероятных гипотез эта казалась наименее невероятной. Она прожила около часа.