РАЗМЫШЛЕНИЕ ТОВАРИЩА БЕРМАНА

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

РАЗМЫШЛЕНИЕ ТОВАРИЩА БЕРМАНА

Товарищ Берман снова сидел в своем огромном и пустом кабинете, снова курил свои ароматные папиросы, и запах какого-то странного наркотика, трудно уловимый, но всё-таки заметный, снова носился в воздухе. Если вы когда-либо видали похудевшее насекомое, то вы могли бы сказать, что за эти дни товарищ Берман слегка похудел. Лицо его приобрело ещё больший не то землистый, не то трупный оттенок. Свидание на перевале и “монолог” Светлова подействовали на него как-то неожиданно: подорвали веру в себя, в его паучью способность раскидывать паутину, сплетать и заплетать заговоры, интриги, играть людьми и отправлять их на тот свет. Умственного превосходства он не признавал даже за Вождем Мироздания. Вождь Мироздания был, конечно, силён, но он был груб и топорён, и вся его сила заключалась, по мнению Бермана, только в том, что он первый догадался захватить в свои руки страшное оружие “аппарата”. И это было в те наивные времена, когда люди ещё совсем всерьёз думали, что какие-то там идеи, программы, тезисы “,социализм в одной стране” или “перманентная революция во всём мире”, имеют какое бы то ни было практическое значение. Конкуренты вождя занимались идеями, вождь занялся аппаратом. Вот и всё.

Но после свидания на перевале Берман никак не мог отделаться то- ли от какого-то комплекса неполноценности, то-ли от какой-то переоценки ценностей. В самом деле, он, Берман, в руках которого, собственно говоря, находится вся тайная и явная полиция страны, вооруженные силы этой полиции, всеохватывающая и всепроникающая машина шпионажа, угроз, террора, пыток, вот он, Берман, сидел перед этим человеком и чувствовал, что он, Берман, бессилен абсолютно. И раньше был бессилен, только раньше он об этом бессилии не знал. Он не знал, что гибель филеров, приставленных для слежки за Светловым по дороге от Москвы до Неёлова, высадка Светлова на станции Лысково, гибель конного взвода, исчезновение начальника охраны и так далее, и так далее, всё это только детали некоего плана – плана, который перечеркнул весь Бермановский аппарат. Там, на перевале, только была поставлена точка – клочок бумаги, который отдавал его, Бермана, судьбу в полное, бесконтрольное и безапелляционное распоряжение этого человека. Да и не только этот клочок. Осведомленность этого человека не только о беседе Бермана с Завойко, но и о всей обстановке участия командного состава дивизии… Неужели может быть, чтобы “аппарат” этого человека, аппарат, собственно говоря, лишённый всякой возможности принуждения, мог оказаться сильнее Бермановского аппарата? И, если это так, то значит есть в мире силы, более мощные, чем принуждение? Тогда… тогда что?

На пороге этой мысли Берман нажал на тормоз, вся эта философия не имела никакого смысла. Сейчас нужно было дать себе ясный отчёт во всех событиях последних дней. Отчёт был, конечно, неутешителен. Но, может быть, самое глупое в нём заключалось в том, что единственными реальными достижениями могла похвастаться Серафима Павловна. Ни он, Берман, со всем своим аппаратом, ни Медведев со всеми своими облавами, самолётами, парашютистами и прочим не нашли решительно ничего – сплошные провалы. Относительно Серафимы Павловны Берман, конечно, никаких иллюзий не питал, однако, это она разоблачила Степаныча и разоблачила правильно, иначе тот не стал бы поджигать клуб и стрелять в Серафиму Павловну. Это она указала направление на пресловутого “Дунькиного папашу”, Берман, сидя против Светлова на перевале, всё-таки ухитрился посмотреть на владельца таинственной и внимательной винтовки. Из-за камня временами выглядывали его плечи, и таких плечей Берман в своей жизни ещё не видал. И, кроме того, в недосказанном ультиматуме Светлова был приказ – Дунькиного папашу оставить в покое.

Чем дальше, тем основная мысль Бермана становилась всё яснее. Не может быть, чтобы случайная и вздорная баба знала бы о Светлове и Степаныче больше, чем знал об этом Медведев. Не может быть, чтобы вся эта цепь неудач могла бы развернуться без какого-то прямого или косвенного участия Медведева. Медведев был уполномоченным человеком его, Бермана. На нём, Медведеве, лежала вся техническая часть или часть технической части – реализация общих директив Бермана. И если Медведев самостоятельно или, что было бы значительно хуже, по какой-то указке сверху занялся сознательным саботажем Бермановских директив, то ничего удивительного нет в том, что эти директивы застряли и запутались в целой цели провалов.

Берман почувствовал, что при этой мысли у него на лбу начинает выступать нечто вроде холодного пота. С одной стороны – Светлов, перед которым уже пришлось капитулировать, с другой стороны – незримая рука Вождя Мироздания, которая действует через Медведева. И он, Берман, как ребёнок, попавший между двумя жерновами.

Но это был только один момент слабости. Берман снова достал свой никелированный футлярчик, вынул из него ампулу и шприц. Потом он снял трубку телефона и вызвал главного врача отдела доктора Шуб.

Неожиданно быстро, как будто он только и ждал вызова, врач появился в Бермановском кабинете, всё такой же жовиальный, пахнущий сигарами и коньяком, снова повёл носом, но на этот раз о подозрительном запахе наркотика не сказал ни слова.

– Я целиком к вашим услугам, товарищ Берман.

– Можно ли допросить эту, Гололобову, как её там?

– Никак нет, товарищ Берман. То есть, я полагаю, что это бесполезно. Товарищ Гололобова всё ещё бредит.

– Что, положение опасно?

– Ах, нет, как раз наоборот! – Врач даже засмеялся будущей остроте. – Как раз наоборот, товарищ Кривоносов был ранен спереди, а товарищ Гололобова как раз наоборот… Никакие органы не задеты. Но на спине, или, как это, как раз наоборот, десятка два дробовых ран. Воспалительный процесс поверхностного характера. И, кроме того, нервный шок… Не думаю, товарищ Берман, чтобы какая бы то ни было беседа с товарищем Гололобовой…

– А что она в бреду говорит?

– О каких-то бабьих делах… Всё какая-то Дунька фигурирует…

– Можете идти, – сказал Берман.

Врач изысканно поклонился и, семеня ножками, бочком продвинулся к двери.

Когда он исчез, товарищ Берман, своей обычной крабьей походкой, прошёл в кабинет товарища Медведева. Там, как почти всегда, сидели какие-то партийные вельможи с докладами, как всегда, партийные вельможи прервали свою беседу на полуслове, как всегда, спешно и конфузливо стали собирать разложенные по столу бумаги, и когда один из них несколько замешкался, товарищ Берман остановил на нём свой холодный насекомый взгляд. От этого взгляда замешкавшийся партийный вельможа стал суетиться ещё больше и, наконец, почти не скрывая своего раздражения, скомкал все свои бумаги и в таком скомканном виде засунул их в портфель.

Когда вельможи ушли, товарищ Берман сел в ещё тёплое от одного из них кресло.

– Ну-с, какого вы мнения обо всём этом, товарищ Медведев?

Вид у товарища Медведева был тоже не очень свеж. Как будто кто-то вытопил часть накопленного им жира, и под глазами образовались мешки.

– Я полагаю, товарищ Берман, что мы попали на очень хорошо сколоченную организацию и что центр этой организации находится вне пределов СССР.

– Почему вне пределов?

– Если бы он находился на моей территории, я бы о нём знал.

– Так где же он, по-вашему, находится?

– По всей вероятности, на китайской территории и, по ещё большей вероятности, где-то на заимке папаши вот этой самой Дуньки, о которой, кстати, всё время бредит товарищ Гололобова.

– Вы приказали записывать её бред?

– Точно так. Пока ничего особенного.

– Прикажите принести эти записи мне.

– Слушаюсь.

– Однако, например, наш охотничий заповедник находится на вашей территории…

Медведев пожал своими тучными плечами.

– Совершенно верно. Но есть все основания полагать, что этот центр великолепно оснащен технически, не даром там профессора сидят. Наш егерь исчез совершенно бесследно, – Медведев ещё раз пожал плечами, – говоря откровенно, я этого понять не могу – три человека и шесть лошадей. Ведь не иголка же, в самом деле?

– Единственное разумное объяснение – это, что там где-то в тайге есть очень хорошо скрытое убежище. А, может быть, есть и иные объяснения.

В последней фразе Бермана Медведеву почудилось нечто вроде иронии, хотя Берман никогда не прибегал ни к каким художественным оборотам или интонациям речи.

– Какие могут быть ещё? Я бросил на поиски восемьсот человек и десять геликоптёров. Ничего. Установлены следы до берега ручья и больше ничего.

– А куда впадает ручей?

– Об этом, товарищ Берман, мои люди сами догадались. Ручей впадает в проточное озеро. На нём есть остров. Остров покрыт мелким кустарником и уже осмотрен с геликоптёра. Где-то есть убежище. Должно оно быть. Я отозвал своих солдат. Мобилизовал около сотни профессиональных таёжников, знаете, охотников, контрабандистов, золотоискателей, вот из этой самой публики… Обещал фунт золота… Теперь разъезды сняты. Авиация снята. Посланы сто таёжников, и они там будут ждать. Они подкараулят.

Берман понимал, что Медведев не имел никакой возможности приказать восьмистам человекам не заметить беглецов из Лесной Пади. Из восьмисот четыреста проболтались бы наварное.

Берман всё-таки пожал плечами:

– Тайник? Для шести лошадей?

– Отчего нет? Могут быть закамуфлированные пещеры.

В пещерах Берман не понимал ничего. Он, конечно, знал, что существуют и пещеры, но, как истинно городской человек, как-то предполагал, что они, если и существуют, то только для демонстрации их туристам.

– Во всяком случае, – продолжал Медведев, – я полагаю настоятельно необходимым дойти до конца, накрыть этого Дунькиного папашу в его собственном гнезде.

Берман вопросительно поднял брови.

– Вот, извольте посмотреть, – Медведев подвинул к Берману лежавшую на столе карту. Берман подумал о том, что тема об этой карте, вероятно, уже обсуждались Медведевым вместе с только что исчезнувшими из кабинета вельможами.

– Вот, пожалуйста, – продолжал Медведев. – Есть только три места, в пределах вероятного радиуса, только три места с озером, рекой и заимкой. Нужно бросить три парашютных отряда…

– Это будет, собственно говоря, нарушение территориальных прав… – сказал Берман и сейчас же понял, что он проговорился: он привёл довод против парашютных отрядов, довод, который, совершенно очевидно, ни в глазах Медведева, ни в его собственных глазах, не имеет абсолютно никакой ценности. И, следовательно, как-то, пусть и мельком, показал, что эта экспедиция ему, Берману, почему-то нежелательна… Медведев вопросительно поднял брови…

– Конечно, – продолжал Берман, – этот довод значения не имеет, но лучше бы без огласки.

– Какая тут огласка? Тайга, глушь.

Берман почувствовал, что один из жерновов ещё медленно, очень медленно, но всё-таки начинает вращаться. У Медведева есть все основания настаивать на парашютистах. У Бермана нет никаких оснований ему возражать. Никаких. Кроме одного – Светловского ультиматума. Но что о Дунькином папаше может знать Медведев? Кроме того, что ему официально известно?

– Нужно допросить вашего Чикваидзе, вы его задержали?

– Да, он задержан.

– Кто он?

– Начинающий работник. Не из серьёзных.

– Прикажите привести его ко мне. – Берман поднялся.

– О вашем проекте мы ещё подумаем. До сих пор ваши массовые методы нам ничего не дали. Но подумать стоит…

Берман вышел. Медведев посмотрел ему вслед. Когда за Берманом мягко и неслышно закрылась дверь, Медведев сжал оба своих мясистых кулака. Его тучное тело, казалось, тряслось от долго сдерживаемой ненависти. Но он не сказал ничего. Посидев несколько секунд сжавши зубы и кулаки, он позвонил по телефону:

– Доставить арестованного товарища Чикваидзе к товарищу Берману.