Опять на родине

Опять на родине

Спустя года два Параша получила от Распутина письмо «спиридачею» Кешке Скокореву». Он писал: «Милой мой друг Кеша. Скоро приеду у Тюмень. Не выезжай никуда. Жди. Выезд пошлю телеграмм. Григорий».

Григорий действительно через неделю послал телеграмму, а четыре дня спустя и сам приехал.

Встреча Кеши и Григория была у Параши. Григорий был неузнаваем: в шелковой голубой рубахе, поддевке и лакированных сапогах. Кеша так и ахнул, увидев приятеля.

– Ну, Григорий, не ожидал! Да разве святые такие бывают, в лаках да шелках!

– Таперя я, миляга, стал на настоящую дорогу. Сюда приедут из Питера две барыни. Одну Аннушкой зовут, с этой я хорошо знаком, другая Катя, ту не знаю, впервой сам увижу. Хотят на «радение» посмотреть, а можа, и сами «порадеют». Орудую, Кеша, скоро-скоро высоко-высоко излечу. До царских палат достиг, с царем, царицей компанию вожу. Вот баба-то царица – изюменка!

– Не можа быть. Не врешь ли ты, друг? В ца-а-а-рския-я-я пала-а-ты, вот так штука! Вот это я понимаю!

– Э, миляга, не то ишшо будя… Аннушка все оборудовала. Король-баба, молодчинище, все может! У нас таперя окульклизма идет. Все занимаемся – царь, царица, Аннушка, енералы придворные, и я тут с ними.

– Какая такая кульклизма?

– Этта, милой, дело сурьезное. Сразу тебе не растолкуешь. Надо ее понимать. Короче говоря, этта такая наука. Кто ее произойдет, может с упокойниками разговаривать. Меня Аннушка долго учила. Таперя я могу с каким угодно упокойником разговор иметь, потому я таперя мидиум… Дело очень серьезное. Правду говоря, и я тоже ишшо плохо понимаю. Таись не то што плохо, а как 6ы тово… 6ыдто…

– Ишь, чего ты разделываешь. Нет, мне энтой навуки не понять.

– Куда тебе! Говорю – дело очень сурьезное.

– Касательно же других делав, примерно по бабьей части, тожа у них там по-иному, даже говорить не хотца. Да я их привожу в расейскую веру. Ну, перейдем к делу. Вот, Кеша, тебе полста рублев. Поезжай в Савотеево. Беспременно штоб Анфиса здеся была как можно скорее. А вот ишшо сто – это тебе на лопать(лопать – одежда у сибирских крестьян, вор. жарг.). Купи все, што надо. И возвращайся скорее. Накажи Анфисе, штоб газету взяла. С Богом, милой!

Кеша простился и ушел, взволнованный и ошеломленный всем тем, что рассказал ему Гришка.

Григорий между тем пригласил Парашу и стал ей наказывать:

– Ты уж, Параня, тово, постарайся! Комнаты убери чисто-начисто, полы вымой да никого из шпаны(шпана – мелкие воры, вор. жарг.) не пускай. Штоб разные сладкие закуски были, шимпанское купи. Фрухты тожа: пильцины, яблоки, словом, што найдешь. Тут две барыни питерския приедут. Большия тыщи у них, за сармаком остановки не будет.

– Ой, чо еи седни выдумал, Сухостой окаянный! Беспутная ты голова, Гришка, как был, так и остался. Да не изволь беспокоица, усе в порядке будет.

– То-то, смотри, в грязь мордой не ударь!

– Не ударю, небось. Не «радеть» ли у меня собираешься? – таинственно спросила Параша.

– Будет и это. Смотри не болтай, дело сурьезное. На вечерке будет Анфиса из Савотеева, Кешка, две барыни, о которых сказывал, да монах, приятель мой, Варнава.

– Чудеса! И пройдоха же ты, Григорь Ефимыч, люблю таких. Не велика будет компания, и нельзя сказать, штаб очень честная.

Со стороны Распутина последовал определенный жест, от которого Параша вздрогнула и, плюнув ему вслед, игриво и с кокетством сказала:

– Ну, и сукин же ты сын, Гришутка! И кто же супротив тебя из нашей сестры устоять может… Искусители…

Через неделю приехал Кеша с Анфисой. Сообщили Гришке.

Он через посланного дал знать, чтобы к вечеру все было готово и зайдет проверить.

Все стали суетиться. Параша сходила в магазин, купила все, что требовалось. Стали мыть, чистить, приводить в порядок весь дом.

Наконец, Параша приготовилась, как могла, и ожидала гостей. Анфиса была тут же и помогала убирать стол, покрытый белой Чистой скатертью. Пришел Кеша. Он также стал неузнаваем: новые лакированные сапоги, шелковая синяя рубаха, пояс, украшенный серебряным набором, в поддевке, румяный, чисто выбритый – молодец хоть куда. Он немного волновался, не зная, как держать себя в обществе питерских барынь.

Пришел и Григорий и засуетился.

– Ну, как, готово? Есть все – закуски, фрукты, вино? Кажись, все как быть следует, – добавил он, осмотрев комнату и стол. «Газету» принесла? – спросил Анфису.

– Есть. Што ты затеваешь, беспутный? Како тако радение с винищем?

– Брось, Анфиса, ломаться. Не седни знаю тебя. Проси Бога, штоб хватило на твою утробу.

Анфиса тихо засмеялась, потупив невинно глаза.

– Што ж, пусть по-твоему, будем радеть по-новому, – ответила она, не поднимая глаз.

Распутин подошел к ней и стал что-то шептать ей.

– Ладно, ладно. Знаю, все изделаем, не беспокойся. Ученого учить – только портить.

– Вот што, братие. У нас уроде вечорки, прочтем «газету», помолимся, «порадеем» малость, если барыни не заупрямятся. Да не думаю, за тем приехали. Одну я знаю, любительница большая, толстая такая, Аннушкой звать, хоть хлебом не корми. Другая, Катюша, ту в первый раз вижу. Одного поля ягоды, как я понимаю. Ролии так распределяю: Кеша будет с Катькой, я с Аннушкой, Анфиса с Варнавой.

– А меня-то ты, кавалер, забыл? Смотреть на вас, беспутных, да облизываться буду! Во мне тоже кровь играет, – рассердилась Параша.

– Эк затараторила. Ты не нашей веры и ничего не понимаешь. Это не распутство, а служение Господу Богу и во его имя умерщление плоти.

– Какая, подумаешь, мудрость мерщление ваше. Расприкрасно и я могу голая вертеться, а потом спать всю ночь с мужиком. Мерщление, тожа. Коли так, я всех вас к чертовой матери, паскудов…

– Ладно, ладно, не трещи, сорока. Приведу к тебе. Монах еще тут один есть, Илиодором называется. Жулик только, не люблю его, да што с тобой, дурой, делать. Надо позвать.

– Так-то оно лучша, а то накось – мерщле-е-ение, паду-у-машь…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.