Традиции знатных семей

Традиции знатных семей

Таковы, по нашему мнению, особенности и влияние «Этрусской истории», известной Варрону. Находясь в тесной взаимосвязи с Etrusca disciplina и в естественном или намеренном согласии с направлением латинского летописания, она объединила всевозможные разрозненные предания в одно систематическое целое, где главенствовали понятие saeculum и детерминизм, проистекающий из халдейских проповедей и учения стоиков. Но хотя такая общая концепция сборника спасала от забвения малоизвестные местные хроники, возрождала в этрусском народе, переживающем упадок, чувство своего величия, возможно, определяла собой всплеск национальной гордости, которой проникнуты фрески из гробницы Франсуа, совершенно ясно, что использованные ею эпизоды не были взяты с потолка. В отличие от священной истории ее основой стало древнее и совершенно иное течение, которое, повествуя о происхождении городов и подвигах героев, делало акцент не на законах судьбы, а на случайностях событий. Этот иной аспект становления истории неосознанно отражен в речи Клавдия с лионской таблицы: «Мастарна, самый верный друг Целия Вибенны и неизменный участник всех его приключений (casus), Мастарна, которого превратности судьбы (varia fortuna) вынудили покинуть Этрурию…» Впрочем, этруски не были абсолютно лишены памяти и воображения. Околдованные вечным, как мы уже отмечали, они были воспитаны в ионическом духовном мире и вскормлены эллинскими мифами; Клио Геродота и его последователей не могла покинуть их совершенно: прежде чем написать историю, они рассказывали себе сказки.

Мы еще можем отыскать их следы — очень древние, предшествующие составлению Tuscae historiae. Одна из них неожиданным образом проникла в красочный и довольно нелепый роман об Аррунсе из Клузия, действия которого Тит Ливий и Дионисий Галикарнасский называют одной из непосредственных причин вторжения галлов в Италию в начале IV века до н. э.^{729} Аррунс из Клузия был стариком, которому городской лукумон, умирая, поручил опекать своего сына. Неблагодарный юноша соблазнил жену Аррунса, и тот, чтобы отомстить ему, навлек на свою родину галлов, дав им распробовать белое вино из Монтепульчано. Однако эта легенда, явно составленная из разных частей, которую хочется приписать больной фантазии позднего хрониста, сложилась целиком еще в 160 году до Рождества Христова. О прелюбодействе супруги Аррунса подробно рассказывал еще суровый Катон во второй книге «Начал»^{730}. Об этом свидетельствует короткая фраза, дошедшая до нас вырванной из контекста, но перекликающейся с повествованием Дионисия Галикарнасского. «Он не успокоится, пока не опозорит публично ту, которую уже развратил тайно», — пишет Катон (Neque satis habuit, quod eam in occulto uitiauerat, quin eius famam prostitueret). У Дионисия же, наверняка черпавшего из того же источника, сказано: «Он стремился вступать с ней в сношения не только тайно, но и публично».

Эту историю выдумал вовсе не Катон, иначе бы она так его не возмущала. Его шокирует не столько прелюбодеяние, сколько его огласка, и в этом он ведет себя как истый римлянин, удивляющийся обществу, которое толерантно относится к близости между мужчинами и женщинами. Он обнаружил эту историю среди подлинных документов, городских хроник (в данном случае Клузия), местных архивов, даже надписей, которые исследовал со свойственной ему любознательностью, если только ее уже не раскопал предшествующий историк. Во всяком случае, когда она попалась на глаза Полибию, то уже стала каноническим текстом, но он, будучи слишком серьезным автором, чтобы пересказывать подобную чушь, ограничился пренебрежительным намеком, показав, что знает о ней: «Галлы, воспользовавшись ничтожным предлогом, захватили земли Этрурии»^{731}.

Еще раньше в зарождающееся летописание было включено множество этрусских преданий. Известно, что эту хронику вел во времена Второй Пунической войны Фабий Пиктор, который первым изложил историю Рима, впоследствии доработанную, исправленную или искаженную его последователями, сообразно с их темпераментом и увлечениями, однако хронологические рамки и основные события никаких изменений не претерпели. Например, всё, что Тит Ливий рассказывает нам о правлении Тарквиниев и о войне с Порсенной, уже присутствует у Фабия Пиктора, добавились только психологический анализ и художественное изложение.

Интерес к тому, что касалось этрусков, был наследственным у предков Фабия. Среди римских семей, которые, как уже было сказано, посылали одного из сыновей в Цере в конце IV века до н. э., «чтобы обучиться этрусскому письму», был некий Фабий^{732}. Архивы рода Фабиев полны воспоминаний о сражениях в Этрурии, которая в каком-то смысле стала их вотчиной. Один из самых известных представителей этого рода, К. Фабий Максим Руллиан, пять раз становившийся консулом с 322 по 295 год, открыл Циминийский лес для римского завоевания, первым проник вглубь Этрурии и завязал с лукумонами Клузия, Арретия и Перузии связи гостеприимства и клиентуры, что подтверждается местной эпиграфикой: одна двуязычная надпись в Клузии содержит имя Au. Fapi. Larthial — A. Fabi(us) Iucnus^{733}. Его сын (или внук) К. Фабий Максим Гургес одержал победу при Вольсиниях в 265 году до н. э.; однако его прозвище, которое латины возводили к слову gurges — «пучина», «бездна», — на самом деле было транскрипцией имени Curce(s), дважды отмеченного в Клузии^{734}. Стоит ли после этого удивляться, что, говоря об этрусках, Фабий Пиктор продемонстрировал глубокие познания, полученные от предков, а воссоздавая этрусский период в истории Рима, имел в своем распоряжении богатейшие материалы. В результате, как только появлялись живые, яркие образы Тарквиния и Танаквили, обескровленные тени Ромула и Тулла Гостилия уходили глубоко в тень. Дело в том, что «истории» Тарквиниев существовали еще до написания его труда, и Фабии познакомились с ними во время своих военных походов, а члены этрусских родов, поселившиеся в Риме — Волумнии или Огульнии, — которые были занесены в хронологические таблицы (фасты) на стыке IV и III веков до н. э., могли, со своей стороны, познакомить с ними римлян.

Очень возможно, и даже вероятно, что эти истории, как и «Анналы» Фабия Пиктора, были написаны на греческом языке — этрусками или греками. Легенды об основании Рима, в особенности те, где оно связывалось с прибытием Энея и троянцев в Лациум, на протяжении III века до н. э. стали излюбленной темой для целой толпы Graeculi, изощрявшихся в изобретательности, которых мы знаем только по имени — Диокла Пепаретского или Деркилла^{735}. Однако бывший среди них Проматион, упоминаемый Плутархом, автор «Истории Италии», представлял бы для нас непосредственный интерес. Вот как он рассказывал о чудесном рождении Ромула^{736}:

«У царя альбанского Тархетия, кровожадного деспота, случилось во дворце чудо: из средины очага поднялся мужской член и оставался так несколько дней. В Этрурии есть оракул Тефии. Он дал Тархетию совет соединить его дочь с видением, предсказывая, что у нее родится славный сын, богато наделенный нравственными качествами, счастьем и телесной силой. Когда Тархетию сказали об ответе оракула, он приказал исполнить прорицание одной из своих дочерей; но она оскорбилась и послала вместо себя рабыню. Узнав об этом, Тархетий в раздражении решил запереть обеих в тюрьму и казнить их; но Веста явилась ему во сне и запретила ему обагрять кровью руки. Тогда он приказал заковать девушек и заставил их ткать, обещая по окончании тканья выдать их замуж. То, что они успевали соткать днем, Тархетий приказывал другим девушкам распускать ночью. Когда у рабыни родились двое близнецов, Тархетий отдал их какому-то Тератию с приказанием убить, но тот унес их и оставил на берегу реки. Часто приходившая сюда волчица кормила их молоком, разные птицы носили малюткам пищу и клали ее прямо им в рот. Наконец детей нашел пастух. Удивленный, он решился подойти ближе и взял их с собой. Таким образом, они были спасены и, выросши, напали на Тархетия и победили его».

В этой странной сказке можно распознать вариант, вернее, первый набросок, отринутый потомством, предания о двух близнецах, брошенных в Тибр тираном, вскормленных волчицей и подобранных пастухом. Есть там и воспоминания о пряже Пенелопы и этимологические изыскания о значении слова «Рим» на греческом (r?m? — «сила»), что говорит об эллинском образовании автора, хотя само имя Promathion, производное от Prometheus или дорийского Promatheus, указывает на происхождение этого Прометея. Отметим еще, что роль фаллоса в этом рассказе в точности такая, какую ему приписывают в рождении Сервия Туллия, и в этом находит выражение культ сексуальной энергии, широко распространенный среди италийцев. Но главное — этрусский характер имен, который проявился бы еще более четко, если бы они не были слегка искажены греческим языком Плутарха: Тархетий — говорит само за себя: нам известны Тарквитии в Вейях, Клузии, Сутри, Капене и особенно в Цере, где в одной гробнице есть множество надписей с именем Tarchna; Тератий — это, несомненно, Тарраций, Террасий или Тарруций, который изображается «богатым этруском» в легенде об Акке Ларенции. Эти имена собственные говорят о попытке «этрускизировать» происхождение Рима: в Альба-Лонге правит этрусский царь, близнецов на берегу Тибра находит этрусский волопас. Более того, оракул, к которому Тархетий обратился за советом, тоже находился в Этрурии — на берегу моря, ибо там царила Тефида, жена Океана, или нереида Тефида, с которой ее часто путают. Точное место определить трудно, однако, если принять, слегка изменив, предположение Клаузена о том, что это был храм Фортуны в Цере^{737}, мы придем к выводу, что эта Тефида — не кто иная, как нереида Левкотея, почитаемая в порту Цере — Пирги, где сейчас ведутся раскопки этого святилища^{738}. Судя по этрускомании автора и по тому, что он был прочно связан с Цере, вполне возможно, что Проматион был греком или эллинизированным этруском из этого города, а его скабрезный рассказ — одно из произведений этрусской литературы, которую предстояло изучать юным римлянам.

До сих пор мы могли судить о национальных источниках этрусской историографии только по сонму намеков, отголосков и предположений, но, по счастью, недавнее открытие доказало их реальность и уточнило их природу. В 1948 году Пьетро Романелли опубликовал результаты раскопок, которые он проводил еще в довоенное время в Тарквиниях, и предъявил эпиграфические фрагменты, обнаруженные на форуме этого города^{739}. Это части элогий (elogia), которые в Риме и в Италии обыкновенно высекали на основании бюстов или статуй магистратов или военачальников, рассказывая о деяниях этих людей и о их победах^{740}. Среди руин форума Августа, освященного во 2 году до н. э., нашли целое собрание элогий, посвященных великим людям Рима, легендарным и историческим — Энею, Аппию Клавдию, Марию и т. д. Точно так же на городских площадях некоторых колоний на Апеннинском полуострове, в частности в Помпеях и в Ареццо, обнаружили элогии, воспевающие подвиги Ромула, Фабия Кунктатора или Эмилия Павла. Странное дело: в Арретии, одной из двенадцати этрусских столиц, где правили предки Мецената, в начале I века н. э. забыли о своих героях и почитали только великих мужей из римской истории. Можно долго размышлять о причинах этого провала в памяти, который можно было бы объяснить исчезновением местной аристократии во время гражданских войн — выжили только те, кто, как Меценат, посвятил себя вместе с Августом созданию итальянского единства.

Совсем иначе обстояло дело в Тарквиниях: для Elogia Tarquiniensia характерно то, что они прославляют совершенно неизвестных нам героев этрусского происхождения, и это представляет для исследователей значительный интерес. Конечно, написаны они на латинском языке и в соответствии с римскими образцами, но совершенно очевидно, что их содержание черпается из национальных источников, из работ тех auctores Tusci, о которых говорил император Клавдий. Таким образом, древняя религиозная метрополия, носящая этрусское имя, стоявшая у истоков истории этрусков, давшая им религию, основавшая их империю, высоко ценила славное прошлое. За неприступными стенами дворцов — их легко представить, глядя на высокомерные фасады вечной Тосканы, — хранились семейные архивы, ревниво оберегаемые гордыней и благоговением. Они-то отрывочно и вышли на свет, когда жители Тарквиний, пытаясь соперничать с Римом и поощряемые этрускологическими изысканиями императора Клавдия, решили в 40 году н. э. украсить собственный форум своим вариантом Elogia с форума Августа^{741}.

Точно так же, как в Риме эта серия открывалась с элогии Энею, в Тарквиниях она начиналась с элогии основателю города Тархону. К несчастью, надпись плохо сохранилась и не позволяет что-либо прибавить к легенде: под его именем можно разобрать только названия Этрурии и Тарквиний^{742}. Другая элогия, более полная, излагает в восьми строках деяния претора, то есть zilath’а, имя которого нам неизвестно, потому что верхняя часть камня отколота: он первым из этрусских полководцев повел войско на Сицилию и в награду за свои заслуги получил знаки триумфатора — скипетр, увенчанный орлом, и золотой венец^{743}. До сих пор ведутся споры о том, о каком морском походе, занесенном в анналы всеобщей истории, здесь говорится, — во всяком случае, это событие очень далекого прошлого. Утверждалось даже, что речь идет о незапамятном переселении этрусков из Малой Азии в Италию, с остановкой на Сицилии^{744}. Событие относили к началу V века до н. э., поскольку в то время морская политика этрусков в Сицилийском проливе была особенно активной^{745}. Пытались его датировать и 414–413 годами, когда, откликнувшись на призыв афинян, осаждавших Сиракузы, этруски отправили на Сицилию три корабля с пятьюдесятью гребцами и пехоту^{746}. Можно предположить, что так называемый претор из Тарквиний был главой наемников, которые в конце IV века до н. э. часто вмешивались в войну на Сицилии, где противостояли друг другу греки и карфагеняне^{747}. Среди этих разнообразных гипотез сложно выбрать бесспорный вариант.

Для нас важно то, что перед нами фрагмент этрусской истории очень древнего периода, не имеющий никакого отношения к истории Рима или Греции. События излагаются исключительно с точки зрения этрусского народа, несмотря на то, что его войска входили в состав средиземноморских коалиций в V и IV веках до н. э.

Третий фрагмент^{748}, не менее примечательный, прославляет человека, имя которого нам опять-таки неизвестно: одно из его имен, начинающееся на «С», читалось, вероятно, как «Сатурий» или «Сатурний»; зато его происхождение указано во второй строке прилагательным Orgolaniensis: он был родом из маленького городка в Норкии, в Средние века называемого Orcle или Vicus Orclanus; мы уже описывали выше его вырубленные в скалах гробницы, в 20 километрах к северо-востоку от Тарквиний^{749}. Этот человек победил царя Цере, восторжествовал над Арретием в войне и захватил у латинов (или аретинцев) девять крепостей:

___________VSS……VR…

___________ORGOL(ani)ENSIS

___________CAERITUM REGEM VI(cit

______ARRETIUM BELLO.______

De La)TINIS NOVEM 0(ppida cepit

Эта надпись вновь переносит нас в героическую эпоху, когда Тарквинии, безо всякого чувства солидарности, которая якобы объединяла ее с Цере и Арретием, вели против других этрусских городов беспощадные войны, очень похожие на войны Рима со своими соседями в VI–V веках до н. э. На ум приходят фрески из гробницы Франсуа, где принцепсы из Вольци воюют с господами Вольсиний и Сованы, и текст интересен тем, что позволяет в некотором роде установить подлинность исторического события, отраженного на фреске, показав, что оно тоже было очень древним. Впоследствии ученые эрудиты, например Варрон или Клавдий, попытаются примирить эти специфические и разнородные данные с данными римской историографии.