Вольноотпущенники

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Вольноотпущенники

Мы не скрывали затруднений, которые испытывали, пытаясь точно определить формы зависимости низших классов Этрурии от высших. Мы не знаем, как точно их назвать: рабами, крепостными, клиентами, вольноотпущенниками?{112} Да и древние вынужденно использовали лишь приблизительные определения, сознавая их неточность. Греки, избегая слова douloi (рабы), использовали только oik?tai и th?rapeuontes — «дворня» и «слуги». Можно подумать, будто революцию в Вольсиниях совершили повара и музыканты! Дионисий Галикарнасский только однажды, упоминая о сельских крепостных, прибегнул к метафоре, которая достаточно ясно показывает недостаточность обычной терминологии. Ему пришлось искать в далекой Фессалии то слово, которое отражало бы социальное положение сельского населения. Этруски были настолько древним народом, что не походили ни на один другой — их пенесты, если позволительно применить к ним ранее данное определение, были свободными людьми, с которыми обращались как с рабами. Дионисий Галикарнасский, живший в Риме в начале Империи, не мог найти в традициях этого удивительного общества хорошо известных юридических форм, четко обозначенных в mancipium: праве собственности хозяина на раба, определенном римским законодательством. Если по закону положение сельских работников казалось ему похожим на статус клиентов по отношению к хозяину, он не мог не видеть, что их истинное положение мало чем отличалось от положения рабов. Вот проблема, которую ставило изучение этой странной и архаичной цивилизации перед историком, привыкшим мерить вещи категориями собственного времени и собственной страны.

Тит Ливий не столь щепетилен — он не колеблясь называет безапелляционным словом servi (рабы) как танцоров на службе у лукумона, так и крестьян, поднявших в 196 году восстание против землевладельцев{113}. А Валерий Максим пишет о том, что servi, неосторожно допущенные в сенат в Вольсиниях, изгнали из правительства своих бывших хозяев: здесь он совершает ошибку, перескакивая через этап освобождения рабов. Ее исправляют Орозий и Аврелий Виктор, справедливо говоря о libertini (освобожденных){114}. Но и здесь нас подстерегает очередная трудность: не факт, что освобождение в Этрурии было тем же самым и имело те же последствия, что manumissio в Риме.

Небольшое число двуязычных текстов на этрусском и латыни позволяет допустить соответствие между латинским словом libertus и этрусским lautuni, чаще сокращаемым до lautni. На крышке погребальной урны, найденной в Перузии, написано: «Lucius Scarpus Scarpiae libertus popa» — «Луций Скарп, вольноотпущенник Скарпии, приносящий жертвы»{115}. Слово popa обозначает помощника жреца, подводившего жертву к алтарю и убивавшего ее молотом. Этот человек был отпущен на волю женщиной по имени Скарпия, родовое имя которой он взял себе.

Этому факту соответствует надпись на самой урне: «Larth Scarpe lautuni», где тот же человек назван своим этрусским именем (Larth) и родовым именем, образованным от имени хозяйки, с добавлением своего статуса — lautuni, что переведено на латынь как libertus. Возникает соблазн автоматически перевести слово lautni или его женский вариант lautnitha, часто встречающееся в записях на этрусском языке, как «освобожденный»: «Avle Alfnis lautni» — «Авл, освобожденный Альфием» или «Velia Tutnal lautnitha» — «Велия, вольноотпущенница Тутии»{116}.

С другой стороны, нам известна этимология слова lautni-. оно происходит от слова laut(u)n, которое довольно точно соответствует латинскому familia. Однако familia на латыни вовсе не означает «семья»: под ним прежде всего подразумеваются все рабы и слуги, живущие под одной крышей, а в более широком смысле — весь дом, хозяин, его жена, дети и слуги, находящиеся в его подчинении{117}.

Значение слов развивается в ходе постоянного и сложного процесса: в familia вначале входили только рабы, исключая свободных членов семьи, а в конечном счете стало все наоборот. Одновременно слово familiaris (домашний, семейный) стало более эмоционально окрашенным, выражая нежность и близость. Когда Сенека в письме, цитату из которого мы уже приводили, радуется тому, что его друг живет со своими рабами familiariter, то есть «по-семейному», так как приглашает их обедать вместе с ним, он обыгрывает оба значения этого наречия, старое и новое. Далее Сенека пишет: «И разве вы не видите, как наши предки старались избавить хозяев — от ненависти, рабов — от поношения. Хозяев они называли „отцом семейства“ (pater familias), рабов — „домочадцами“ (familiares)».

Этимологически слово lautni следовало бы перевести как familiaris, то есть «раб». Несовпадения, обусловленные природой — или возрастом, — которые разделяли два общества, привели к тому, что в тот момент, когда уходящий мир этрусков все больше отрекался от себя, подстраиваясь под победителя, в двуязычных надписях это слово толковали как «вольноотпущенник», то есть «бывший раб».

Но это противоречие не так глубоко, как кажется на первый взгляд. Даже в Риме вольноотпущенник все равно зависел от прежнего хозяина, имя которого он брал себе, словно был его сыном. И хотя теперь он все же мог вырваться из объятий прежней familia, нам известно множество склепов, где хозяин сохранял место «sibi libertus libertabusque posterisque eorum» — «для себя, для своих вольноотпущенников и вольноотпущенниц и для их потомства». У этрусков же, по крайней мере, в позднюю эпоху lautni занимали внутри familiae, целостность которой осталась незыблемой, относительно привилегированное положение. Это вам не безымянная толпа рабов, стоящих на низшей социальной ступени и вряд ли достойных надгробия, а люди, поднявшиеся на определенную высоту в иерархии черни, пользующиеся благодаря личным заслугам или по воле хозяина определенной свободой, из-за чего, с точки зрения римского права, они могут называться liberti. Возможно и даже вероятно, что эта свобода была подкреплена Юридическим актом об освобождении, аналогичным manumissimo. Но главное — что они не покидали familia и даже составляли ее основную часть, про остальных можно было не упоминать.

Прекрасный пример этой крепости и устойчивости этрусских семей рабов содержится в следующем описании, датируемом 91 годом до н. э. В тот год грозные знамения возвестили о гневе богов, которые, по мнению богатых собственников, были оскорблены аграрными реформами, лет за 40 до того начатыми Гракхами и теперь докатившимися до Этрурии: «На земле Модены две горы сошлись и разошлись со страшным грохотом, а между ними вспыхнул огонь, и дым поднялся к небу среди бела дня, и на виа Эмилия большая толпа римских всадников со своими familiae и путешественников наблюдала за этим зрелищем. Сотрясение стерло с лица земли все поместья, множество животных погибло»{118}.

Это описание землетрясения, в том виде, в каком оно присутствует в книгах гаруспиков, откуда оно перекочевало в труды Плиния Старшего, замечательно своими красочными подробностями, и каждая его деталь заслуживает краткого комментария. Кто не знает виа Эмилиа — большую римскую дорогу, опоясывающую огромную и плодородную равнину от Римини до Пьяченцы? Всякий, кто хоть раз ехал по ней от Болоньи до Модены или из Реджо в Парму, помнит ее, прямую, как стрела, бегущую меж кукурузных полей и богатых ферм, к которым ведут аллеи из шелковицы, а на юге видны первые отроги Апеннинских гор, откуда разбегаются манящие тропинки, ведущие в Тоскану, — ему не составит труда вообразить себе описываемую сцену, хотя современная цивилизация и преобразила окрестный ландшафт. Вероятно, катастрофа произошла в долине Фриньяно: там находились многочисленные виллы, которые были разрушены; там занимались овцеводством, а рынок шерсти в Макри Кампи славился на всю округу. Эти овцы и есть те самые animalia, которых раздавило во время землетрясения. Дорога была черна от людей. Приведем точную цитату из Плиния: «Spectante е via Aemilia magna equitum Romanorum familiarumque et viatorum multitudine». Вполне естественно, что путешественники (viatores), пешком, верхом или в повозках, различные типы которых распространились благодаря цизальпинским галлам, остановились поглазеть. Но в основном толпа любопытных состояла из местных жителей, делившихся на две группы: римских всадников (equites Romani) и их слуг (familiae). Однако в 91 году эти римские всадники являлись потомками этрусской знати, ставшими гражданами Рима и вошедшими в сословие всадников благодаря своему состоянию. Богатству этих землевладельцев, хозяев злосчастных стад, не нанесла урона ни римская колонизация, ни политика Гракхов. А вокруг них столпилась familiae, в которой греческий натуралист не дал себе труд выделить основные группы.