Куртуазная любовь — любовь мужчин?

Недавно заданный вопрос вновь приходит на ум. Не было ли ухаживание за дамой попыткой соблазнить ее мужа? Вещь очевидная, если под этим иметь в виду профессиональную потребность рыцаря в принадлежности к свите могущественного сеньора. Нравиться даме могло означать, как мы видели, совершение военных подвигов, способных привлечь внимание хозяина дома и таким образом быть завербованным, чтобы обеспечить себе карьеру или просто-напросто существование. Тот же ответ будет в случае, когда влюбленный рыцарь хочет находиться поближе к даме и для этого должен был привлечь благосклонность сира, получить право составлять его свиту, чтобы проживать в замке или, по крайней мере, иметь туда свободный доступ. Так поступают многие герои романов, начиная с Тристана. Но не так себе это представляет Жорж Дюби, сильно подвергнутый влиянию статьи С. Марчелло-Низиа, видя в куртуазной любви маску, обман, преобразование гомосексуальной связи^16[1017]. Он пишет:

«Стоит спросить себя о настоящей природе отношений между полами. Была ли женщина чем-то большим, чем иллюзия, чем вуаль, ширма, в том смысле, который дает Женет, или же скорее выразительницей, посредницей, связующей; (...) в этом военизированном обществе, не была ли куртуазная любовь на самом деле мужской любовью?»^17[1018]

Несколькими годами позже, комментируя «Историю Гийома Маршала», Ж. Дюби снова углубляется в эту тему. Он называей «мужской дружбой к своему хозяину» отношения, связывающие Гийома Маршала и Жана д’Или, — отношения, которые в рассказе Иоанна называются «любовью». Он отмечает, насколько мало места отводится женщинам в этом рассказе, и вновь подчеркивает частоту употребления слова «любовь», чтобы обозначить «эту мужскую дружбу». В связи с обвинением, выдвинутым против Гийома Маршала, упомянутого выше, он делает такие выводы:

«Так, все на деле вращается вокруг любви, но не дадим себя обмануть: вокруг любви мужчин друг к другу. Это и не удивительно; мы начинает обнаруживать, что куртуазная любовь, которую воспевали трубадуры и труверы, любовь, которую рыцарь испытывает к избранной даме, прятала основное или скорее отражала искаженный образ основного — любовных отношений между воинами»^18[1019].

Я признаю, что впервые я не был полностью согласен со своим высокочтимым учителем и другом. Не в том, что рыцарство породило многочисленные гомосексуальные связи. Как организация с абсолютно мужским военным составом, где на первый план выдвигались мужественность, физические качества и доблесть товарищества, рыцарство не больше чем любое другое сообщество (если не брать в расчет духовенство, уже давно в этом обвиняемое) могло породить такие отношения, чему благоприятствовала теснота в залах фехтования и местах ночлега. Тем не менее, изучая тексты, нужно опасаться, чтобы они не сказали больше, чем кажется^19[1020].

Проявим осторожность сначала к значениям слов. Так, слово «любовь», так широко употребляемое для обозначения дружеских отношений между мужчинами в текстах XII века, не имеет в старофранцузском языке того времени «влюбленного» и чувственного, сексуального отголоска, который приписывают ему с удовольствием сегодня. Оно главным образом обозначает восхищение, сентиментальную связь дружбы или вассальной зависимости^20[1021]. Любовь рыцаря к своему сеньору имеет не больше неоднозначности и подтекста, чем любовь к королю или к Богу, и если поэт говорит, что Роланд любил Оливье, здесь не больше двусмысленности, чем, не в обиду будет сказано современным любителям скандалов и сплетен, в словах евангелиста Иоанна, представившегося «учеником, которого любил Иисус». Можно даже сделать противоположные выводы: средневековое слово «любовь» обозначало, прежде всего, дружбу, простую и чистую, в то время как говорить о «дружбе» было более двусмысленным.

Будем осторожны с ситуациями и темами, затрагиваемыми в литературных произведениях. В ней нет признаков гомосексуальности, если не предаваться акробатическому толкованию. С некоторым правдоподобием ее присутствие можно обнаружить в рассказе об исключительной мужской дружбе Ланселота и Галахаде в «Ланселоте» в прозе^21[1022]; но в других произведениях эти признаки неясные и спорные. И особенно явно там выражен решительный отказ. Доказательством является диалог, сочиненный Марией Французской, в «Лэ о Ланвале». Там королева влюбилась в Ланваля, который «щедр и куртуазен». Он располагает неисчерпаемыми богатствами благодаря любви его подруги, феи с магической силой, его роскошь и храбрость привлекают внимание всех сердец. Ланваль сначала вежливо отталкивает авансы королевы, которая предлагает ему свою любовь, взывая для этого к феодальной морали:

Я служу королю очень давно,

И я не хочу быть ему неблагодарным.

Ни ради вас, ни ради вашей любви

Я не предам своего господина.

Униженная этим отказом, королева вышла из себя и обвинила Ланваля в том, что он предпочитает мальчиков женщинам:

Ланваль, сказала она, я надеюсь,

Что вы не предались такому виду удовольствий.

Мне часто говорили,

что вы не интересуетесь женщинами.

Вы предпочитаете находить удовольствие

в играх с молоденькими мальчиками!

Презренный подлец, недостойный рыцарь,

мой муж сильно ошибся, пригласив вас на службу к себе, я считаю, что он потерял свое спасение.

Ланваль уязвлен этим намеком, которое ему бросили в лицо как оскорбление. Он отвечает в том же духе, но сначала старается самооправдаться:

Госпожа, сказал он, мне ничего не известно

О такого рода вещах.

Но я люблю, и любим женщиной,

Которая возьмет вверх над любой, которую я знаю.

Еще больше, узнайте без обиняков,

что самая мелькая ее прислуга,

самая незаметная,

превосходит вас, госпожа королева,

в теле, лице и красоте, куртуазности и доброте^22[1023].

Можно, конечно, отметить, что авторство этого лэ (небольшая поэма в стихах) приписывается Марии Французской, которая в большей степени, чем другие поэты, подвергала критике сексуальные отношения между мужчинами. Тем не менее куртуазный спор о любви почти всегда избегает темы гомосексуальности, а редкие намеки принимаются в штыки.