Отказ Ричарда

В армии царила растерянность; многие поверить не могли в то, что такой знаменитый герой, как Ричард, мог покинуть Святую землю и даже не попытаться вырвать у мусульман Гроб Господень. Французские, нормандские, английские, пуатевинские, анжуйские бароны держали совет и решили отправиться в Иерусалим независимо от того, каким будет решение Ричарда. Это постановление явилось прямым оскорблением короля, но пробудило энтузиазм в рядах крестоносцев, которые, как отмечает Амбруаз, танцевали от радости до полуночи, в то время как разгневанный Ричард вернулся один в свою палатку, подавленный, расстроенный и обескураженный^29[414]. В таком состоянии полупрострации он пребывал несколько дней, в то время как армия с начала июня маршировала в сторону Ибелена. Наконец, в один прекрасный день, возле Аскалона, один из его капелланов по имени Гийом де Пуатье согласился в слезах по просьбе короля рассказать, не без страха, что думает о нем его армия: его проклинали за нерешительность; его упрекали в том, что он забыл обо всем, что Бог уже сделал для своих, забыл о своих подвигах в Мессине, Акре, Кипре; забыл опасность и болезнь, которых избежал с Божьей помощью. Священник закончил свою речь призывом, способным вызвать у Ричарда приступ ущемленной гордости:

«Король, вспомни и защищай землю, хранителем которой тебя сделал Бог, так Он полностью передал ее тебе, когда предыдущий король ушел. (...) Все мы смертны. Все, молодые и старые, все, кто любит вас, — называют вас братом и отцом христианства. И если вы бросите его сейчас, то оно будет предано и умрет»^30[415].

Тронутый этим выступлением, Ричард ничего не сказал, но на следующий день объявил о свои решении: он останется на Святой земле до Пасхи следующего года и поведет войска на Иерусалим.

Это вызвало бурю эмоций в армии крестоносцев. Мелкие люди, говорит Амбруаз, носили на шее сумку с продовольствием и говорили, что им этого хватит, чтобы достичь цели. Поход на Иерусалим начался 6 июня, радостно и легко. Он был отмечен несколькими незначительными стычками. Во время одной из них Ричард с несколькими рыцарями преследовал сарацинов до Эммауса, потом погнал их через холмы и таким образом сильно приблизился к городу. Никогда Ричард еще не был так близко к Иерусалиму. Амбруаз берет на себя труд описать этот факт и подчеркивает, что гарнизон не был большим. Если бы Ричард был в сопровождении своей армии, то Иерусалим был бы взят:

«Король проснулся до рассвета, и тот, кто рассказывает это, был с ним. Он отправился искать турок до родника в Эммаусе. Он захватил их на рассвете и убил двадцать человек: он взял глашатая Салахадина, который делал извещения: только его одного удалось сохранить. (...) Он преследовал сарацинов через горы, в долине он сбросил одного с коня. Когда он его убил, он увидел Иерусалим во всей красе. Рассказывают, что они так испугались, что если бы с королем была армия, то Иерусалим бы сдался и перешел во власть христиан. Так как сарацины думали, что пришла целая армия, они вышли за пределы города и сбежали...»^31[416]

Последняя упущенная возможность? Возможно. Так как Генрих Шампанский, отправившийся за подкреплением в Акру, не спешил возвращаться, армия праздно проводила свое время, ожидая его прибытия. Ее обнадежили, как во время первого крестового похода, обнаружением нового фрагмента «Настоящего креста», который святой отшельник (согласно англо-нормандскому тексту) или святой аббат (согласно Амбруазу) спрятал во время захвата Саладином Иерусалима и теперь предоставил его Ричарду^32[417]. Узнав от своих шпионов, что огромный караван, прибывший из Египта, направляется в Иерусалим, чтобы доставить в гарнизон провизию, оружие и продукты питания, Ричард устроил ему засаду и захватил его в короткой схватке, на которую хронисты часто ссылаются, как мы увидим дальше^33[418]. Значительные трофеи сразу же были поделены между людьми, что возымело на моральное состояние армии определенное влияние. На сарацинов же эпизод произвел обратный эффект деморализации, в чем отдают себе отчет мусульманские хронисты и о чем также упоминает Амбруаз. Однако, как справедливо отмечает Ж. Джилингем, крестоносцы находились не в лучшем положении, чем были шесть месяцев назад, даже наоборот. Саладин располагал более многочисленной армией, и он мог, лучше даже, чем раньше, отрезать армии крестоносцев доставку с берега продовольствия с помощью армии, оставшейся в стране. И если верить Амбруазу, Ричард придерживался того же мнения. Снова было проведено совещание, и французы поторопили короля Англии отправиться на осаду Иерусалима. И снова Ричард отказался:

«Король говорит: „Это невозможно. Я никогда не возглавлю поход, за который меня потом будут проклинать. И меня мало волнует, что меня упрекают сейчас. Знайте, что независимо от того, куда идет наша армия, Саладин знает о нашем маршруте и о состоянии наших сил. Мы далеко от моря, и если он спустится со своими сарацинами в долины и отрежет нам путь поступления продовольствия, (...) для нас это будет не очень хорошо. (...) И если я поведу армию и буду осаждать Иерусалим в таких условиях, и если с ней что-то случится, я буду всегда проклинаем, недооценен и опозорен. И я знаю, и в этом не сомневаюсь, что есть люди, здесь и во Франции, которые хотели и сильно желали, чтобы я совершил такого рода поступок, который меня обесчестит повсюду”»^34[419].

Для того чтобы избежать бесчестия от поражения всей армии, Ричард отказался вести к стенам Иерусалима армию крестоносцев. В конце концов, он организовал экспедицию в Египет, которая для обозревателей нашей эпохи представляла такой же риск. И снова дело было вынесено на рассмотрение совета баронов, состоящего из двадцати человек, среди которых были пять тамплиеров, пять госпитальеров, пять заморских баронов и пять французов. К большому разочарованию большинства крестоносцев, совет решился на наземную экспедицию в Египет при поддержке флота. Мнение местных баронов было преобладающим, что подтвердило в их глазах стратегическую ценность выбора Ричарда. Этот выбор, однако, возмутил многих «базовых крестоносцев», и французский клан еще раз отделился. Гуго Бургундский воспользовался этим, чтобы навлечь на Ричарда позорные слухи и молву, обвиняющую его в трусости. Для Ричарда это было уже слишком, и он заявил, что готов взять в осаду Иерусалим, но отказывается нести ответственность за такую экспедицию, проводимую против его воли. Во всей армии крестоносцев произошел окончательный раскол, и в таких условиях пришлось отказаться от идеи брать Иерусалим. 4 июля армия отступила. Иерусалим не был взят. Это стало двойным поражением, в первую очередь для крестоносцев, во вторую — для Ричарда, который достиг пика славы. Более того, он спрашивал себя, не потерял ли он на всех фронтах? Согласившись остаться на Святой земле до Пасхи, он поставил под угрозу будущее своей империи на Западе, дал свободное поле действий брату Жану и не получил при этом ожидаемого успеха на Востоке.

Чтобы остаться непобежденным, нужно было начать переговоры с Саладином. Первые контакты представлялись многообещающими, так как Саладин тоже был заинтересован в уходе этого достойного соперника. Он предложил Ричарду признать за христианами полное владение прибрежными территориями, в том числе Аскалоном (при условии, что укрепления будут разрушены); он гарантировал свободный доступ к святым местам невооруженным пилигримам. Согласие закончилось на вопросе об Аскалоне, так как Ричард отказался демонтировать защитные сооружения. В конце концов, он сам уничтожил укрепления Дарона, в которых он не нуждался с тех пор, как экспедиция в Египет была отменена. Вернувшись 26 июля в Акру, он собирался взять в осаду Бейрут, когда 28-го числа ему пришло сообщение, что накануне Саладин атаковал Яффу. Жители вынуждены были покинуть город, который тут же разграбили, и спрятаться в цитадели. Они заключили с Саладином перемирие с «почетной капитуляцией»: если им не придут на помощь до первого августа, то они покидают город. Ричард сразу же отправился в путь по морю в сопровождении генуэзцев и пизанцев, в то время как другая армия под командованием Гуго Бургундского попыталась добраться до Яффы по суше. Здесь ее остановила армия сарацинов, перегородившая им дорогу. Ричарда также задержал встречный ветер, и он прибыл в Яффу лишь ночью 31 июля, не зная, где остановиться. Берег был занят мусульманскими солдатами, и Ричард опасался попасться в ловушку. Он отдал приказ оставаться на месте, к большому разочарованию осажденных, многие из которых начали сдаваться. Один из них, священник, бросился в воду и пришел умолять Ричарда вмешаться, пока весь гарнизон не захвачен в плен и не казнен; резня, возможно, уже началась. Ричард больше не колебался. Его корабли приблизились к берегу, он сам прыгнул на землю, увлекая своих людей за собой. Под ливнем стрел противников они построили мост через реку, в то время как Ричард с маленькой группкой людей пробрался в город, разграбляемый сарацинами. Наступило полное замешательство, сарацины разбежались, многие из них были убиты. Ричард вернул свою репутацию; Амбруаз, по меньшей мере, это подтверждает: он здесь вытеснил Роланда, Оливье и эпических героев; так как никто даже в Ронсевальском ущелье никогда не вел себя так, как он, — как среди христиан, так и среди «язычников»^35[420].

Саладин очень быстро ретировался. Он надеялся вскоре взять реванш, так как армия Ричарда сократилась и располагала малым количеством лошадей. Он готовился к атаке на территории христиан, расположенной за пределами города. Ночью 4 августа его войска совершили попытку захватить спящих крестоносцев. Маневр уже почти удался, когда один из генуэзцев заметил при первых отблесках рассвета сверкание оружия. Он поднял тревогу, и резко разбуженный Ричард сразу же организовал защиту лагеря. Он поставил своих людей двойными рядами. Первый ряд состоял из вооруженных щитами и выставленными наружу копьями пехотинцев, служащих защитой и похожих на ощетинившегося ежика. За первым рядом стояли лучники, и арбалетчики натягивали стрелы и тетиву как можно быстрее, последним помогал сержант, который подавал оружие, пока арбалетчик стрелял другим. Перед лицом такой хорошо и эффективно организованной защиты сарацины отступили, и Ричард, в свою очередь, совершил ответную атаку с дюжиной рыцарей, из-за нехватки лошадей. В этой ситуации король проявил такое мужество, что аль-Адил, брат Саладина, был восхищен и принес ему в дар двух лошадей, чтобы заменить ту, которая была убита под Ричардом, — жест чисто рыцарский, к которому мы вернемся позже^36[421]. Хронисты восторгаются исключительной храбростью Ричарда, который, по их утверждению, сам заполучил победу, и к тому же сравнивают его с самыми выдающимися историческими и легендарными воинами. Ричард победил Саладина. Обескураженный, униженный видом своей побежденной многочисленной армии горсткой христианских воинов, Саладин согласился на переговоры еще и оттого, что все его союзники, подавленные и расстроенные, отказались продолжать борьбу, пока Ричард со своей армией находится на земле Палестины. Лучше добиться его отъезда. Ричард тоже не возражал, он надеялся на согласие, позволяющее ему вернуться в свою страну с гордо поднятой головой из-за последних завоеваний. Снова заболев (не без иронии хронисты отмечают, что он выздоровел, как только узнал о смерти Гуго Бургундского, его вечного противника^37[422]), он мечтал лишь о возвращении в Англию, чтобы навести там порядок. Впрочем, он знал, что не сможет добиться с помощью оружия окончательного успеха. Лучшим вариантом являлись переговоры, несмотря на нелестные комментарии, которые сопровождали все переговоры с «неверным».

 Английские хронисты же, наоборот, не преминули указать на многочисленные причины, оправдывающие это решение: он раздавал щедроты и опустошал свои сокровищницы; ему стало не хватать денег и, следовательно, солдат. Его физическое состояние было ослаблено болезнью. Наиболее мрачные слухи доходили до него из королевства, где Жан строил заговоры с баронами и Филиппом Августом и уже оккупировал множество королевских замков. Его канцлер был изгнан, и даже тамплиеры и госпитальеры советовали ему вернуться домой, собрать новую армию и вернуться назад со свежими силами, чтобы окончательно завоевать Иерусалим^38[423]. Вот почему он уступил Аскалон после переговоров, которые продлились больше месяца.