ПЕРВЫЕ ГОДЫ ШТАТГАЛЬТЕРСТВА ВИЛЬГЕЛЬМА V, 1766-80 гг.

В целом менее уверенной в себе личностью был молодой штатгальтер Вильгельм V, достигший совершеннолетия в 1766 г. Это событие сопровождалось конституционными модификациями, которые в очередной раз укрепили положение штатгальтера и его двора — и Брунсвика, оказывавшего доминирующее влияние на них. Это возвращение к более сильному оранжистскому режиму не всегда происходило автоматически. Штаты Фрисландии в 1766 г. набрались смелости попытаться составить новые провинциальные «инструкции», предоставлявшие новому штатгальтеру меньше власти, чем ранее Вильгельму IV. Энергичное вмешательство Брунсвика пресекло эту попытку. Бентинк ван Рон и, несомненно, многие другие лица, не входившие в состав ближайшего окружения принца, были глубоко обеспокоены непоколебимым положением, которое занял Брунсвик, считая Акт о наставничестве, который он убедил подписать молодого принца, откровенным нарушением подобающих форм и традиций Республики. Другим поводом для беспокойства стало состоявшееся в Берлине в октябре 1767 г. бракосочетание молодого принца с прусской принцессой Фредерикой-Софией-Вильгельминой (1751-1820 гг.), племянницей не только Фридриха Великого, но и Брунсвика. Этот брак нес с собой очевидную угрозу вмешательства во внутренние дела Республики со стороны государства, обладавшего к тому времени гораздо большей военной мощью, чем сама Республика, и владевшего полосой территорий, непосредственно примыкавших к Соединенным Провинциям. Вскоре после приезда в Гаагу Вильгельмина, более сильная личность, чем ее муж, прониклась отвращением к своему дяде^{1537}. Но на данный момент это мало ограничивало его гегемонию.

^{КАРТА 16. Социальное происхождение фризских гритманов, 1525-1675 гг.} 

Антагонизм между Брунсвиком и Бентинком ван Роном дошел до открытого разрыва в 1769 г. Личные качества обоих и неудовлетворенные амбиции последнего способствовали этому. Тем не менее, отчасти раскол был вызван противоположными преставлениями о государственном устройстве Республики и месте штатгальтерства внутри нее^{1538}. Акцент, который делал Бентинк на конституционном характере штатгальтерства, уважении к формам и традициям Соединенных Провинций, и необходимости проведения формальных институциональных реформ, раздражал Брунсвика, рассматривавшего Соединенные Провинции скорее как некую разновидность немецкого династического государства средних размеров и относившегося к ним с точки зрения династических интересов. Брунсвик принес с собой в Гаагу стиль и атмосферу немецких княжеских дворов и немецкой политики. Он всегда убеждал Вильгельма V не отказываться ни от одной из его прерогатив, иначе его власть перестанут уважать. Бентинк пытался подтолкнуть молодого человека освободиться от недостойной зависимости от к тому времени сильно располневшего герцога. Он призывал принца взять за образец Вильгельма III и Славную Революцию в качестве путеводной нити в политике и искусстве управления государством. Идеалом Бентинка была сильная, но обязательно конституционная монархия^{1539}.

После 1766 г. Брунсвик распределял патронаж и контролировал оранжистские клики в провинциях, четвертях и городах. Он смог также использовать возросший авторитет штатгальтерства для распределения должностей и внушения лояльности, чтобы упрочить связи между двором и его сторонниками в стране. Для этого он нуждался в личностях, обладавших сильным влиянием в провинциальной политике, которые были бы послушными оружиями в его руках, ставя интересы двора и фракции выше провинциальных соображений. Штаты Зеландии — которым Анна Ганноверская разрешила назначить преемника «первого дворянина», если нынешний обладатель этого статуса умрет в период несовершеннолетия Вильгельма V — в 1764 г. объединили должности пенсионария Зеландии и первого дворянина в лице Виллема ван Киттерса (1723-1802 гг.), главы самой могущественной регентской династии в провинции. Но Брунсвик предпочитал иметь дело с дворянами, мировоззрение которых не было сформировано под влиянием провинциальных соображений и традиций ван Киттерса. Он организовал кампанию против него и сломил его влияние. В Гелдерланде и Оверэйсселе он сотрудничал преимущественно с дворянами, являвшимися придворными фаворитами, но, в то же самое время, бывшими «новичками» на провинциальной сцене. Как выражался регент из Зволле в 1782 г., три человека «распоряжались и руководили всем в Оверэйсселе»; это были граф ван Хейден Гомпеш, сын графа ван Хейдена ван Отмарсума, которому он наследовал в качестве дроста Твенте, кузен первого граф ван Хейден Фейнестейн (1741-1813 гг.), и, после того, как он стал дростом Салланда в 1779 г., Дирк, барон Бентинк ван Дипенхейм (1741-1813 гг.)^{1540}.

В Голландии гегемония Брунсвика также была неоспоримой. Питер Стейн (1706-72 гг.), представитель богатейшей харлемской регентской династии и пенсионарий Голландии с 1749 г. до своей смерти в 1772 г., был обязан своим положением в первую очередь Бентинку. Ни Анна Ганноверская, ни Брунсвик (ни, после 1755 г., Бентинк) не находились с ним в особенно хороших отношениях. Он был адептом служения интересам Оранской династии (и своим собственным), хотя в то же самое время угождал Амстердаму и регентам. Однако Брунсвик и Вильгельм V считали его недостаточно раболепным для двора, так как иногда, когда он считал, что на кону стоят конституционные принципы, он был готов отстаивать их. После смерти Стейна Брунсвик избрал его преемником в качестве пенсионария Питера ван Блесвейка (1724-90 гг.), члена старинной делфтской регентской семьи, который был обязан своей должностью пенсионария Делфта Бентинку, но переметнулся от него к герцогу, уверенному, что нашел в лице ван Блесвейка идеального бесхребетного чиновника. Ван Блесвейк лишь в самой малой форме был избранником Штатов. Первоначально он действительно беззастенчиво пресмыкался перед герцогом, но в конце 1770-х гг., по мере усиления оппозиции Брунсвику в Штатах, пенсионарий стал проявлять признаки неповиновения двору^{1541}. К началу 1780-м гг. он превратился во флюгер, ставший орудием патриотического блока в Штатах.

Но если в отношении патронажа всё продолжало соответствовать желаниям двора, в политической сфере появились растущие признаки того, что штатгальтерство к концу 1770-х гг. перешло к обороне своих позиций. После «Дипломатической революции» 1756 г. Австрия и тем самым Австрийские Нидерланды вступили в союз с Францией. Пруссия, бывший союзник Франции, заключила союз с Британией. Это изменение, сенсационное в то время, сделало бессмысленными все стратегические соображения и планы, существовавшие с 1713 г. и основанные на предпосылках, что Южные Нидерланды будут выполнять функции барьера между Республикой и Францией, и что безопасность Республики зависит от тесных связей с Австрией и Британией. Это был сдвиг, который, несомненно, увеличил в глазах нидерландцев привлекательность сохранения нейтралитета между Британией и Францией, и Австрией и Пруссией^{1542}. Но он ни в коей мере не воспринимался как приглашение уйти со сцены международной политики и пренебрегать вооруженными силами Республики. Напротив, не только Британия и Франция считались самонадеянными соперниками и возможными противниками, но существовали еще и опасения в отношении намерений Австрии, а также давняя обеспокоенность из-за мощи Пруссии вокруг границ Республики. Тревога в отношении Австрии возросла с 1775 г., когда возникли первые серьезные разногласия из-за австро-нидерландской границы в Овермаасе и Фландрии. Это была прелюдия к трениям, которые достигли апогея в 1781 г., когда император Иосиф II потребовал окончательной ликвидации «барьерной» системы, и в 1784 г., когда он потребовал возвратить территории в Оверэйсселе и Статс-Фландрии, а также вывести нидерландские войска из Маастрихта и открыть устье Шельды для провоза товаров. Вместо того, чтобы разрядить остановку, Дипломатическая революция, как стало очевидно к началу 1770-х гг., загнала Республику в четырехсторонний капкан между главными державами западной и центральной Европы.

Таким образом, ни окружение штатгальтера, ни руководство партиифракции Штатов не считало разумным пренебрегать обороной Республики. Напротив, у державы, обладавшей большой колониальной империей, заманчиво раскинувшейся за океанами, и границами (некоторые из которых оспаривались) с землями, находившимися под властью Австрии и Пруссии, имелись настоятельные причины расширять и модернизировать и военно-морской флот, и армию. Но именно это представляло самую щекотливую дилемму в размышлениях нидерландцев в 1770-х гг., так как внутри нидерландской элиты не было единой точки зрения относительно того, следует ли отдавать приоритет морским или наземным военным силам. Главная цель оранжистского режима, пришедшего к власти в 1747 г., и его британских сторонников заключалась в укреплении армии. Но фактически после 1751 г. было мало что сделано для ее улучшения или увеличения и, в то же самое время, был достигнут крайне скудный прогресс по реализации программы оснащения флота 25 линейными кораблями, утвержденной еще в 1741 г. К 1756 г. было построено лишь считанное количество новых военных кораблей, тогда как армия, существенно увеличенная в 1740-х гг. — последний эпизод европейской истории, когда Нидерланды заявили о себе как о крупной военной державе — была сокращена до 40 000 человек^{1543}. В 1772 г. в армии было 41000 солдат.

В 1770-х гг. Вильгельм V и Брунсвик стремились достичь соглашения и найти средства для увеличения и наземных, и военно-морских сил. Но Штаты Голландии и Зеландии, в особенности Амстердам, были готовы скорее раскошелиться на военно-морской флот, чем на армию, тогда как внутренние провинции предпочитали финансировать армию, хотя в действительности к существенному увеличению размера армии стремился только Гелдерланд. Но суть проблемы состояла в том, что Вильгельм V не хотел или не мог убедить внутренние провинции согласиться на увеличение военных и военно-морских расходов, а без этого Амстердам просто отказывался поддержать увеличение армии^{1544}. Следствием этого был паралич государства, при котором ни армии, ни флоту не уделялось надлежащего внимания. Когда в 1778 г. штатгальтер стал настаивать на резком увеличении численности армии без роста военно-морских расходов, Амстердам решительно заблокировал его инициативу.

К концу 1770-х гг. Соединенные Провинции были поражены кризисом, охватившим все аспекты национальной жизни. Понимание того, что Республика находится в резком упадке, стало всеобъемлющим. В Генеральных Штатах провинции и сам штатгальтер безуспешно пытались найти выход из тупиковой ситуации. Республика все еще владела ценными ресурсами, не в последнюю очередь в виде ее колониальной империи и оставшегося судоходства, которое было уязвимо для растущего британского доминирования за пределами Европы. В то же время Соединенные Провинции были зажаты между набиравшими вес континентальными державами — Австрией и Пруссией. Это сочетание экономического, политического и имперского кризиса, с которым столкнулась Республика, в свою очередь, вызвало острые идеологические трения, сделавшие Соединенные Провинции более уязвимыми к революционной пропаганде, чем, вероятно, любую другую европейскую страну того времени, даже Францию. Нидерландское общество находилось в сильнейшем упадке, причем упадке с очень высокого уровня, подвергалось масштабному экономическому давлению среди остатков былого процветания и многочисленных осложнений. Более того, в отличие от других западноевропейских стран, в Нидерландах большая часть городского населения относилась без всякого пиетета или любви к правящему режиму. Неудивительно в этом контексте, что зрелище революционного движения в американских колониях вызвало особенно сильный резонанс, который повлиял на жизнь нидерландцев сразу на нескольких уровнях.

В той форме, которую она приняла, Американская революция неизбежно обострила трения и между Британией и Республикой и, внутри самой Республики, между оранжистами и противниками штатгальтера. С самого начала американские повстанцы закупали большую часть своего оружия и снаряжения в Республике, главным образом, не прямо, а через Вест-Индию, в основном — через остров Синт-Эстатиус. Это привело к растущему британскому давлению на Генеральные Штаты с целью прекращения этих поставок, подкрепленному периодическими угрозами брать на абордаж и захватывать нидерландские суда в открытом море, в нарушение договора 1674 г., утвердившего принцип «Свободные корабли, свободные товары».

В то же время Американская революция вызвала симпатии среди многих слоев нидерландского общества, отношение, укрепленное англофобией, преобладавшей среди купеческих элементов в Амстердаме. Нидерландская торговая система, как и французская, подрывалась и истощалась доминирующим превосходством Британии на море. Американская революция, по всей видимости, предлагала и помощь, и шанс изменить соотношение сил. Она также способствовала обострению внутреннего нидерландского идеологического конфликта. Если Симон Стейл (17311804 гг.) в своем самодовольном «Opkomst en bloei der Vereenigde Nederlanden» («Возвышение и процветание Соединенных Нидерландов», Амстердам, 1774 г.; дополненное издание, 1778 г.) восхвалял Нидерландскую Республику как вечную гавань «свободы», соглашаясь с традиционным преклонением партии-фракции Штатов перед Гроцием и «Истинной свободой» де Витта, приправленной дозой идей Монтескье^{1545}, то новая концепция была выдвинута оверэйссельским дворянином Яном Дирком ван дер Капелленом тот ден Полом (1741-84 гг.), ведущим противником британской политики в Америке, на которого оказали глубокое влияние «Замечания о гражданской свободе» Ричарда Прайса (1776 г.), — труд, продолжавший традиции Локка и выражавший сильные демократические и проамериканские тенденции^{1546}. Ван дер Капеллен перевел и опубликовал труд Прайса под заглавием «Aenmerkingen over den Aart der Burgerlicke Vrijheid» (Лейден, 1776 г.), в поддержку дела американских повстанцев.

Оранжистские публицисты, в том числе сефардский еврейский писатель Исаак де Пинто, защищали британскую политику в Америке. Де Пинто предупреждал нидерландское общество (и своих собратьев-евреев), что падение британской империи в Америке повлечет за собой, в конечном счете, крах всех европейских империй в Америке, разрушив остатки нидерландской торговой системы и спровоцировав обвал на амстердамской бирже. Но оранжисты находились в сложном положении. Кроме непопулярности режима и плачевного состояния торговли, промышленности и судоходства Республики, британская политика была настолько грубой и высокомерной, что двору штатгальтера стало практически невозможно сопротивляться волне антибританских настроений. В феврале 1777 г. британский посол в Гааге, сэр Джозеф Йорк, предъявил Генеральным Штатам меморандум от британского правительства, требующий немедленно остановить поставки военного снаряжения через Синт-Эстатиус и отозвать губернатора острова. В документе Генеральные Штаты обвинялись в молчаливом соучастии в утечке военного снаряжения к американцам. И если Республика не сможет или не захочет пресечь торговлю с мятежными колониями, то Британия угрожала это сделать сама путем неограниченного захвата и конфискации нидерландских кораблей. Ван Блесвейк отмечал, что ультиматум был составлен в настолько вызывающем тоне, что «он вызвал здесь крайнее возмущение»^{1547}. Брунсвик в отчаянии написал Вильгельму V, что нота была самой надменной из всех, которые одна суверенная держава когда-либо направляла другой. Появился поток памфлетов, яростно осуждавших британскую заносчивость и тиранию.

Начиная с этого момента англо-нидерландские отношения неумолимо двигались в сторону войны. Несмотря на свои сильные пробританские настроения, штатгальтер не имел иного выбора, кроме как санкционировать приготовления военно-морского флота к защите нидерландского судоходства от нападений. В конце 1779 г. большой нидерландский конвой, направлявшийся в Вест-Индию, был обстрелян британцами в Ла-Манше и принудительно отведен в Плимут. Наконец, неограниченное взятие судов на абордаж, вместе с ответными действиями со стороны нидерландцев осенью 1780 г., в полной мере продемонстрировав масштаб сопричастности амстердамских купцов и финансистов в оказании помощи Американской революции, сделали войну неизбежной^{1548}. Объявляя войну Нидерландам, британцы в 1780 г. рассчитывали, что смогут быстро и легко захватить нидерландские торговые суда и колонии, а затем использовать их для возмещения убытков и восстановления престижа, пострадавшего в результате поражений от американцев и французов. Таким образом, резкое ухудшение британских перспектив в Америке лишь сделало более вероятным начало военных действий между Британией и Соединенными Провинциями.

Когда это произошло, четвертая англо-голландская война (1780-84 гг.) оказалась полной катастрофой для нидерландцев. В первый полный месяц войны (январь 1780 г.) британский военно-морской флот и каперы захватили не менее 200 нидерландских судов, полностью парализовав всё, что осталось от нидерландского судоходства^{1549}. В феврале 1781 г. адмирал Родни занял Синт-Эстатиус, захватив много кораблей и большие запасы товаров и продовольствия. Поражение следовало за поражением. Британцы захватили все западноафриканские форты ВИК, за исключением Эльмины, и колонии в западной Гайане, хотя впоследствии они были отвоеваны и возвращены нидерландцам французами. В Ост-Индии ущерб был меньше, чем можно было бы ожидать, благодаря французской помощи, но в южной Индии и на Цейлоне были потеряны несколько опорных баз, в том числе Негапатам, и захвачены корабли ОИК с большим грузом на борту, на общую сумму около 10 миллионов гульденов.