«ЮГ» И «СЕВЕР» ПОСЛЕ ПИРЕНЕЙСКОГО МИРА 1659 г.

Новая эпоха наступила в обеих частях Нидерландов с окончанием великой франко-испанской войны 1635-59 г. Пиренейский мир (1659 г.), который завершил франко-испанский конфликт, схватку, которая вовлекла в свою орбиту большую часть западной Европы на четверть столетия, также ознаменовал фундаментальное изменение роли Испании в Нидерландах и роли Республики в южных провинциях. До 1659 г. Республика практически не принимала участия в событиях на юге, и, с 1648 г., она была избавлена от каких-либо конфликтных ситуаций на суше, вызванных угрозой ее безопасности или коммерции. Голландцы подвергались сильному давлению со стороны Англии. Но английская угроза, как бы суровой она ни являлась, была ограничена морской сферой и Индиями. До 1659 г. Испания несла на своих плечах основное бремя сдерживания французского могущества в западной Европе и укрепления южных Нидерландов.

До заключения Пиренейского мира Испания сохраняла непоколебимую верность своей старой политике использования южных Нидерландов в качестве молота и наковальни испанской монархии и узды для Франции. Она добилась этого, удерживая свои основные военные силы в Испанских Нидерландах и направляя львиную долю своих военных трат на этот театр боевых действий. Даже потрясение, вызванное восстанием в Каталонии и Португалии против правления испанских Габсбургов в 1640 г., не смогло поколебать веры испанских министров в то, что эта стратегия является лучшим средством сохранения позиций Испании в Европе. Военные действия в Португалии, продолжавшиеся без всякого видимого результата, имели сравнительно низкий приоритет.

Произошло даже последнее возрождение испанской власти в южных Нидерландах во время губернаторства эрцгерцога Леопольда-Вильгельма (1647-56 гг.), который получил в свое распоряжение войска и деньги, чтобы воспользоваться временным ослаблением Франции во время Фронды (1648-52 гг.). Испанские власти отвоевали некоторые из утраченных территорий в 1640-х гг., ив 1652-м году, в котором Филипп IV снова завоевал Барселону, Леопольд Вильгельм вернул сильно укрепленный порт Дюнкерк. Именно неспособность французов одержать верх над противником в 1650-х гг. дала возможность Кромвелю ввести Англию в войну, чтобы склонить чаши весов не в пользу Испании. Только в результате «битвы в дюнах», близ Дюнкерка, в июне 1648 г. испанская армия в Нидерландах потерпела решительное поражение.

Но после 1659 г. картина быстро и кардинально изменилась. Поток субсидий в серебре, поступавший из Мадрида в Антверпен, который «смазывал шестерни» испанской военной машины со времен герцога Альбы, иссяк. Дон Хуан Хосе Австрийский, генерал-губернатор Брюсселя в 1656-60 гг., был последним наместником Испанских Нидерландов, командовавшим мощной армией. Почти сразу после заключения мира испанские министры переключили свои приоритеты, решив использовать солдат и ресурсы, ранее направлявшиеся в Нидерланды, в упорной попытке отвоевать Португалию и ее колониальную империю. Однако масштабное испанское наступление против Португалии обернулось унизительным провалом, и в 1668 г. Филипп IV решил оставить безнадежное дело и признать португальскую независимость. Но Испания к тому времени была истощена, а армия Фландрии, низведенная до такого состояния, что уже больше не представляла значительной силы в нидерландских делах, так и не смогла в будущем вернуть себе даже отдаленное подобие прежних размеров и боевой мощи.

Таблица 38.

Генерал-губернаторы Испанских Нидерландов от Альбы до Макса Эммануэля

Армия Фландрии сократилась с более чем 70 000 человек в 1658 г. до 33 000 к 1661 г.^{504}, и в скором времени стала насчитывать всего 20 000 солдат. Последний испанец, занимавший должность губернатора Испанских Нидерландов, маркиз де Кастаньяга (1685-92 гг.), признал на ранней стадии Девятилетней войны (1688-97 гг.), в которой Испания объединилась с Нидерландами, Британией, Австрией и Бранденбургом против Франции, что Испания могла играть только второстепенную роль в обороне южных Нидерландов, которые считались бастионом Германии, Италии и Испании, так же как и Нидерландской Республики, в борьбе против Людовика XIV^{505}. В декабре 1690 г. он оценивал численность боеспособной армии Испанских Нидерландов не более чем в 15 000 человек. В 1692-93 гг. французы задействовали ок. 100 000 человек в кампании в Нидерландах, а союзники ок. 75 000 — цифра, которая выросла до 90 000 в 1694 г. и до 120 000 в 1695 г. Но испанский вклад в эту, самую крупную и важнейшую армию антифранцузской коалиции, так и не увеличился — из-за отсутствия денежных поступлений из Испании — поэтому доля союзной армии, которую выставляла Испания, продолжала уменьшаться. К концу 1695 г. некогда мощная армия Фландрии сократилась всего до 6 500 боеспособных солдат^{506}.

Но даже на этом ограниченном уровне оказалось невозможным финансировать военные усилия Испании за счет средств, собранных испанской короной. Штаты Фландрии и Брабанта проголосовали за выделение на военные нужды существенных сумм, но кредит и престиж испанской короны настолько уменьшились, что антверпенская биржа — с 1659 г. лишь тень самой себя в прежнее время — оказалась, по большому счету, не в состоянии предоставить требуемый аванс. Было в прямом смысле слова немыслимо полагаться на обещанные денежные переводы из Испании. Соответственно, пришлось занять 8 миллионов гульденов на амстердамской бирже, с помощью нидерландских властей, несмотря на то, что в Амстердаме просьба о займе для короля Испании вызывала на редкость малый энтузиазм. Тем временем значительная часть финансов была собрана бароном Франциско Лопесом Суассо, ведущим финансистом общины сефардских евреев в Амстердаме, который играл активную роль в организации финансирования нидерландской экспедиции в Англию в 1688 г. Отец Лопеса Суассо был первым евреем, возведенным в баронское звание королем Испании. В июле 1696 г. Государственный Совет в Мадриде признал, что Лопес Суассо почти в одиночку спас испанскую военную машину в Нидерландах от полной катастрофы^{507}.

Но, несмотря на слабость Испании в южных Нидерландах после 1659 г. и неоднократные французские вторжения с 1667 по 1712 гг., юг страны продолжал демонстрировать заметную стойкость как политическое, культурное, а также экономическое единое целое. Значительный ущерб был причинен военными действиями, передвижениями армий, но, главным образом, в валлонских областях. Во Фландрии и Брабанте после 1660 г. сельское хозяйство вошло в полосу той же длительной депрессии, которая охватила северные Нидерланды и остальную часть западной Европы, но на протяжении следующей половины века арендная плата за использование сельскохозяйственных угодий и цены на землю во Фландрии и Брабанте упали не так сильно, как это произошло в северных Нидерландах (см. стр. 59-61 выше), и фламандское сельское хозяйство сохранило прежний высокий уровень производительности. Правда, после 1648 г. здесь наблюдался значительный качественный упадок в более специализированных отраслях городской промышленности, таких, как выделка гобеленов, шелков, изготовление ювелирных изделий и книгопечатание^{508}; но он был компенсирован дальнейшим ростом более трудоемких отраслей промышленности, в которых значительная часть работ могла быть выполнена силами по-прежнему растущего сельского населения, прежде всего, полотняной индустрии^{509}. Тогда как экспорт французского полотна в Испанию и Испанскую Америку пришел в упадок после 1688 г., фламандское полотно (как и нидерландское) выиграло от растущих возможностей продаж в Испанской империи.

По мере ослабления власти Испании появлялось все больше признаков обеспокоенности среди Штатов Фландрии и Брабанта и городской элиты Антверпена, Брюсселя и Гента из-за ухудшившегося качества работы администрации и особенно недостаточной поддержки, оказываемой властями коммерции, промышленности и судоходству. Лишь немногие чиновники режима, будь то местные уроженцы или испанцы, проявляли большие способности. Однако существовало и примечательное исключение в виде достопамятного Яна ван Броусховена, графа Бергейка (1644-1725 гг.), которого французские чиновники, отправленные в 1702 г. Людовиком XIV для установления контроля над администрацией южных Нидерландов от имени нового короля Испании из династии Бурбонов, Филиппа V, описывали как «lе seul homme capable» («единственного способного человека» (фр.)), которого только можно найти в Брюсселе^{510}. В качестве министра, на которого больше всего в равной мере опирались и пришедший в упадок испанский режим, и провинциальные Штаты, Бергейк стал главным центром притяжения и координатором давления за перемены. С его помощью Штаты и городские элиты пытались добиться, чтобы южные Нидерланды играли более активную роль и в коммерции Испанской империи, и в международной коммерции в целом. Было предпринято несколько инициатив, связанных с Испанской Америкой. В сентябре 1686 г., например, Штаты Фландрии подали петицию королю о разрешении прямой навигации между Остенде и Буэнос-Айресом, а также другими испанскими портами, в которые не заходили официальные трансатлантические конвои, отплывавшие из Испании. Они просили также дать разрешение на колонизацию Санто-Доминго в качестве составной части испанских усилий, направленных на предотвращение опустошения острова французами. Оба аспекта вызвали оживленную дискуссию при мадридском дворе, но закончились ничем. К концу 1690-х гг. испанская власть настолько деградировала, что последний генерал-губернатор Испанских Нидерландов Макс-Эммануэль Баварский — который был призван на эту должность в качестве чрезвычайной меры, по просьбе штатгальтера-короля Вильгельма III, и имевший некоторые связи с Испанией — по совету Бергейка в 1699 г. действительно издал хартию, учреждавшую фламандскою Ост-Индскую компанию, предтечу позднейшей Остендской компании, от имени короля Испании, но без его санкции^{511}. Этот шаг неизбежно вызвал обеспокоенность и гнев в Гааге, где Генеральные Штаты быстро издали эдикт, запрещавший нидерландским подданным под каким бы то ни было видом участвовать во фламандской инициативе.

Городские элиты юга, желавшие получить больше возможностей в торговле на дальнем расстоянии, сопротивлялись продолжавшемуся закрытию Шельды для морской торговли и с неодобрением относились к пассивной таможенной политике испанского режима в «верных» провинциях. Купцы и мануфактурщики Фландрии и Брабанта хотели бы более обширной защиты со стороны короля, особенно от нидерландских продуктов и конкуренции, и по мере ослабления испанской власти давление за такой протекционизм возрастало, несмотря на нежелание Мадрида задевать интересы нидерландцев и (после 1688 г.) англичан. В 1699 г. Бергейк созвал собрание городских делегаций для обсуждения торговли, промышленности и тарифов, которое привело к обнародованию новых тарифов на смену тарифному списку 1680 г. (благоприятному для нидерландцев), направленным на пресечение импорта нидерландских тканей, обработанной соли и сахара, и других продуктов^{512}. По крайней мере, в отношении соли эти меры нарушали условия Мюнстерского договора, содержавшего статью, по которой Испания сделала уступки в пользу зеландской солепромышленности. Генеральные Штаты в Гааге в отместку ввели запрет на импорт стекла, бумаги, полотна и шерстяных тканей, пока брюссельские меры не будут отменены. Эта растущая напряженность между севером и югом из-за тарифов затем стала составной частью, с 1700 г., более обширного конфликта из-за испанского наследства и будущего южных Нидерландов.

Для Соединенных Провинций было жизненно важным соблюдение условий Мюнстерского договора, особенно закрытие Шельды для морской торговли и сохранение юга в состоянии экономического подчинения. Отсюда следовало, что Республика была крайне заинтересована в сохранении испанского режима на юге, ибо Испанская корона была единственной стороной, обязанной в соответствии с договором следить за соблюдением его статей на юге. В то же время Республика проявляла сильный стратегический интерес в сохранении юга как буфера против Франции. Но это никоим образом не означало, что нидерландские регенты или купеческая элита стремились к военному сотрудничеству с испанским режимом в южных Нидерландах. В первую очередь, с точки зрения коренных интересов Республики в интерпретации де Витта было крайне важно избежать втягивания в систему долгосрочных военных обязательств, соперничества и территориальных амбиций, которые были вечной страстью королей^{513}.

Более того, Испания была в то время серьезно ослаблена, и ее полезность в качестве союзника вызывала неизбежный скепсис. И со стратегической, и с экономической точек зрения де Витту — и многим другим — представлялось, что первоочередная задача Республики состоит в том, чтобы уклониться от вовлечения в конфликт с Францией. Таким образом, именно штатгальтер Вильгельм III (1672-1702 гг.) стал крупнейшим поборником стратегических связей между севером и югом.

Единство южных Нидерландов в конце XVII в. было экономическим и политическим, но, в первую очередь, религиозным и культурным. Прежний пыл Контрреформации в южных Нидерландах после 1650 г. неизбежно ослабел. Но к этому времени она уже выполнила свою задачу и превратила юг в неприступный бастион ортодоксального католицизма; единственной крупной проблемой на религиозном и культурном фронте было запутанное разделение Церкви и университетов на янсенистскую и антиянсенистскую партии (см. стр. 77-78 выше). Если большая волна строительства церквей и заказов по их украшению, которая возникла с началом Двенадцатилетнего перемирия, пошла на убыль в середине столетия, и художники и ремесленники стали гораздо реже привлекаться к работам над церквями, часовнями, иконами и другими предметами культа, сформировавшаяся культура по-прежнему обладала нерушимым господством над всеми слоями населения. Во всяком случае, в городах и начальное, и высшее образование, стимулируемое программой повторного насаждения католицизма, получило впечатляющий размах. За десятилетие 1656-65 гг. число учеников школ в Амстердаме превысило 4 000 человек, составляя почти половину антверпенских детей в возрасте от 7 до 15 лет^{514}. Фактически, все дети посещали религиозные занятия по воскресеньям.

Преобладание католической веры было теперь настолько сильным, что присутствие во многих городах крупных нидерландских гарнизонов, начиная с 1689 г., не вызывало никаких опасений и оказало мало, или вообще никакого, влияния на сельское общество. Само собой разумеется, ни одна форма неуважения по отношению к Церкви со стороны некатоликов не была терпима. Даже португальской общине «новых христиан» в Антверпене, по крайней мере часть которой составляли криптоиудеи, не было позволено отбросить свое наружное почтение к Церкви, как разрешили сделать с 1640-х гг. «новым христианам» во Франции. Давление против такого отступничества сделало церковные и гражданские власти в Антверпене чрезвычайно подозрительными к существованию контактов между португальскими «новыми христианами» в Антверпене и голландскими иудеями-сефардами, приходившихся, в некоторых случаях, близкими родственниками друг другу. К 1670-м гг. в Антверпене сохранялась лишь небольшая группа ревностных иудеев, которые отказывались крестить своих детей, преклонять колени или снимать шляпы перед иконами. Епископ не смог убедить Тайный Совет в Брюсселе изгнать их из Испанских Нидерландов. Но и церковные, и светские власти оказывали достаточное давление, чтобы добиться того, что иудейский культ отправлялся только втайне^{515}.

Испанские Нидерланды не были Испанией. Между ними существовало определенное пространство для разногласий, при условии, что они были достаточно завуалированными. Если папство жаловалось в Мадрид в апреле 1671 г. на то, что власти в Брюсселе закрывают глаза на тайные иудейские богослужения в Антверпене^{516}, то французские картезианцы отмечали в 1670 г., что, несмотря на осуждение картезианской философии и науки со стороны Церкви, в Лувене остались придерживавшиеся картезианских воззрений профессора, которые скрытно, но также беспрепятственно распространяли запрещенные идеи^{517}. Но факт остается фактом, что ни власти, ни учению Церкви нельзя было бросать открытый вызов. Таким образом, хотя антикартезианское наступление, которое началось в университетах юга по наступлению папского интернунция в 1662 г., не смогло искоренить картезианское влияние, тем не менее, верно и то, что разрешалось публиковать только нападки на Декарта. Ни один университет в южных Нидерландах не мог открыто издавать изложение доктрин Декарта, и на юге не существовало абсолютно никаких параллелей с жаркими философскими и теологическими диспутами, которые кипели в университетах севера.

Открытое несогласие было просто нетерпимым, и существовало несколько тому примеров. Один из наиболее показательных — дело французского еретика-кальвиниста, возможно, еврейского происхождения, Исаака де ла Пейрера (1596-1676 гг.). Ла Пейрер прибыл в Испанские Нидерланды в качестве секретаря принца Людовика Конде, одного из высших аристократов Франции, который бежал в Брюссель после краха Фронды. Ла Пейрер написал сенсационную книгу «Prae-Adamitae», в которой утверждал, что на земле были люди до Адама, и что Библия, в том виде, в каком она была известна, представляет собой лишь искаженную вследствие ошибок переписчиков версию оригинального откровения Бога. Его труд был издан в Амстердаме в 1655 г. и немедленно подвергся запрету как богохульство Hof'ом Голландии. В этот момент сам Ла Пейрер проживал в Намюре, где епископ приказал публично предать анафеме его книгу во всех церквях города, месяц спустя после ее осуждения в Нидерландах. Ла Пейрер вернулся в свите Конде в Брюссель, но был арестован и брошен в тюрьму в феврале 1656 г. После нескольких месяцев допросов он сломался, отрекся от своих еретических взглядов и обратился в католицизм^{518}.

Возможно, самым загадочным столкновением на почве культуры XVII в. в Брюсселе и Антверпене было то, в котором оказалась замешана незаурядная личность королевы Кристины Шведской. Она находилась в Испанских Нидерландах в 1654-55 гг., вскоре после отречения от шведского престола. И Леопольд-Вильгельм, и церковные власти горячо приветствовали ее официальную миссию, которая состояла в прохождении католической индоктринации и отречении от лютеранства, в котором она была воспитана. Но Кристина вынашивала мистические, мессианские теолого-политические идеи и во время пребывания в Брюсселе уделяла много времени пропаганде своих грандиозных планов по примирению католицизма и протестантизма, христианства и иудаизма, и — для ровного счета — вдобавок Испании и Франции, делясь своими замыслами с такими людьми, как амстердамский раввин Менахия бен Израэль, и секретарь Конде, Ла Пейрере, который также выполнял функции посредника между ней и Конде, которому она отводила важную роль в своих планах^{519}. И словно всё это было недостаточно тревожным для испанских властей, она во всеуслышание объявила после своего тайного обращения в католицизм в Брюсселе в канун Рождества 1654 г. о своем желании стать вице-королем Испанских Нидерландов после Леопольда-Вильгельма, который в то время уже готовился покинуть страну.

Ослабление Церкви и уменьшение количества придворных заказов после 1648 г., а также общий упадок специализированных отраслей промышленности в Антверпене, Брюсселе и Генте в конце XVII в., в свою очередь, привели к неизбежному упадку декоративных и изящных искусств к югу от рек. Но, учитывая внушительный объем и превосходное качество художественных достижений в Испанских Нидерландах в начале XVII в., еще оставался резерв для существенного сокращения, прежде, чем искусства на юге окажутся в состоянии полного прозябания. Рубенс умер в 1640 г., ван Дейк в 1641 г., и после завершения великолепной церкви бегинок в Брюсселе в конце 1650-х гг. больше не предпринималось никаких крупных барочных архитектурных проектов^{520}. Эпоха подошла к концу. Но изящные искусства продолжали процветать, хотя и на меньшем уровне, в Антверпене и Брюсселе на протяжении третьей четверти века. Только в 1680-х гг. великий расцвет искусств, который сопутствовал Контрреформации в южных Нидерландах, окончательно прекратил свое существование.

Самым известным из живописцев, работавших на юге в третьей четверти XVII в., был Давид Тенирс Младший (1620-90 гг.), плодовитый мастер жанровых и пейзажных сцен, начавший свою карьеру в Амстердаме, но переехавший в Брюссель в 1651 г., став придворным художником Леопольда-Вильгельма, знаменитого коллекционера и ценителя искусств. Впоследствии он был также придворным художником дона Хуана Хосе, для которого он написал много крупномасштабных батальных полотен. После смерти ван Дейка в антверпенском мире искусств главенствовал Якоб Йордане (1593-1678 гг.), не столь талантливый, но не менее заметный художник, который работал под эгидой Рубенса и написал некоторые из самых крупных картин на религиозные сюжеты, которые можно найти в антверпенских церквях. Возможно, самым утонченным антверпенским художником был Гонзалес Кокес (1618-84 гг.), фаворит Леопольда-Вильгельма, которому впоследствии покровительствовал также двор Монтеррея. Как и Йордане, Кокес также работал в Хёйс-тен-Босхе в Гааге в начале 1650-х гг., прославляя своими большими картинами героические свершения Фредерика-Хендрика. В качестве придворного портретиста Гонзалес Кокес был утонченным и достойным преемником ван Дейка.

После заключения Пиренейского мира и отъезда дона Хуана Хосе прежний блеск испанского двора в Брюсселе начал тускнеть, и великолепие Антверпена — угасать. Серебряный Век южных Нидерландов, который начался с Альберта и Изабеллы и возвращения Рубенса из Италии, окончательно завершился в 1670-х гг. Но подспудная экономическая и культурная сила единства юга сохранилась и сформировала основу для первых проблесков замечательного нового развития искусств к концу грядущего столетия.