ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНЫЙ КРИЗИС

XVII век, век «Новой философии», «Научной революции» и «Кризиса европейской мысли», знаменует одну из самых значительных переломных вех в интеллектуальной, культурной и религиозной истории западного мира. Но этот переход не произошел одновременно во всей западной Европе — процесс был, скорее, в высшей степени неравномерным. Три страны, в частности, находились в его авангарде — Англия, Франция и Нидерландская Республика. И последняя, в некоторых отношениях, была впереди двух других. Соответственно, интеллектуальная и научная история Соединенных Провинций в XVII в. имеет решающее значение для надлежащего понимания интеллектуального кризиса Европы в целом.

Именно в Голландии и Утрехте Декарт написал и опубликовал свои основные труды, и здесь всерьез началась общеевропейская борьба вокруг — ко десятилетий до того, как это произошло в самой Франции. После первой схватки Декарта с воэцианцами в начале 1640-х гг. стало ясно, что попытки сокрушить картезианскую механистическую философию в голландской научной среде на данный момент потерпели неудачу. Знание идей Декарта и споры из-за них не только не были искоренены, а проникли во все университеты и высшие школы и охватывали все больше и больше сфер мысли и исследования. К концу 1640-х гг. в нидерландской интеллектуальной жизни произошли глубокие изменения.

Воэцианцы настаивали на том, что картезианство было основано на сомнении и означало отказ от принципов аристотелевской науки и философии, доходивший в своей основе до разновидности скрытого атеизма. Но хотя они убедили университетские власти, что картезианство подрывает саму основу того, чему обучают в университетах, и угрожает самой вере, как и гармонии в Церкви, вследствие чего органы университетского управления запретили картезианство, они не смогли пресечь или замаскировать разрастающийся идейный конфликт, наэлектризовавший нидерландский академический мир, или быстрое негласное распространение картезианской философии и науки. Таким образом, между официальной академической политикой и тем, чему в действительности обучали и обсуждали «закулисно», возникло вопиющее несоответствие. Регент колледжа Штатов в Лейдене жаловался кураторам в июне 1648 г., что его коллега, Йохан де Рай, открыто разъяснял картезианство на лекциях, «в связи с чем благие намерения ваших сиятельств, направленные на искоренение этой секты из университета, не принесли желаемого результата»^{966}. Университет подтвердил свой запрет, но не смог осуществить его на практике. «В Лейденском университете, — отмечал ван Велтхейзён в 1656 г., — почти все студенты, изучающие философию — картезианцы»^{967}. Проблема приобрела еще большую остроту в июне и июле 1651 г., когда граф Нассау-Диленбург, столкнувшись с проникновением картезианства из нидерландских университетов в кальвинистские высшие учебные заведения Германии, должен был принять решение, позволить ли изучать картезианство в Херборнском университете в своих владениях. Он предложил последовать примеру нидерландцев, как было в порядке вещей в Херборне, и, чтобы выяснить их мнение по данному вопросу, отправил циркулярное письмо всем пяти нидерландским университетам с просьбой сообщить, какую позицию они занимают в отношении картезианства^{968}. Все пятеро ответили, что картезианство является предосудительным учением и должно быть запрещено, в частности, Утрехтский университет сослался на свое постановление от 1642 г., запрещавшее картезианское мышление как несовместимое с «philosophia recepta» («общепринятой философией» (лат.)) и ортодоксальной теологией, а Лейденский — на свое отрицательное заключение от 1648 г., тогда как Хардевейский университет осудил картезианство как «тлетворное». Однако гронингенские власти несколько подпортили общее впечатление, добавив, что их университет, в отличие от Лейденского и Утрехтского, придерживается этого запрета и на практике.

Антикартезианскую кампанию сдерживали ведущие профессора, которые все более открыто пропагандировали идеи Декарта, «обратив» в картезианство значительную часть студенчества и, тем самым, интеллектуальной и политической элиты Республики (и кальвинистской Германии). Более благоприятная обстановка для картезианства возникла в Утрехте, после победы партии-фракции Штатов на выборах во vroedschap в 1651 г., позволив таким людям, как Хенрик Регий, профессор медицины и до того тайный апологет картезианской науки, выступать все более открыто^{969}. В Лейдене один из трех профессоров теологии, Абрахам Хейдан (1597-1678 гг.), близкий союзник Кокцеюса, вскоре стал открыто высказываться в пользу картезианства. Уже в начале 1653 г. Кристофер Виттихий (1625-87 гг.), бывший одним из ведущих светочей нидерландского картезианства и кокцеянства, издал спорный труд на латыни, в котором доказывал, что те места из Священного Писания, которые приводил Воэций как несовместимые с картезианством, не следует воспринимать буквально^{970}. Даже в Гронингенском университете ведущий профессор, Тобиас Андреа (1604-76 гг.) — немецкий кальвинист, как Хейдан и Виттихий — решительно сжег за собой все мосты в 1653 г., выступив, в ответ нанападки Ревия, защитником картезианства. Регию, Хейдану, Виттихию и Андреа приходилось отбивать ожесточенные атаки воэцианских теологов и приверженцев аристотелевской философии и науки на протяжении всей оставшейся части своей карьеры.

В начале 1650-х гг. университетские власти в Лейдене и Утрехте благоволили, или, по крайней мере, не препятствовали распространению картезианства, но при этом не отменяли прежнего официального осуждения идей Декарта^{971}. Неудивительно, что это вызвало бурные разногласия относительно того, разрешено ли обучать картезианству или нет. В Утрехте Ламберт ван Велтхёйзен, занимавший главенствующее положение в новом vroedschap'е, считал, что картезианство теперь было дозволено^{972}. Воэций настаивал, что нет^{973}. В определенном смысле, оба они были правы. Один ведущий профессор теологии, Маресиус, в Гронингене, враг и Воэция, и Кокцеюса, придерживался неоднозначных мнений в отношении Декарта, в результате чего к нему попеременно обращались за поддержкой обе стороны. В «Высших школах» Неймегена, Бреды, Хертогенбоса и Девентера наблюдалась аналогичная двойственная тенденция, с официальным потворством пропаганде картезианства некоторыми профессорами^{974}.

Эта противоречивость привела к двусмысленной реакции Лейденского университета на издание в 1654 г. «Clavis Philosophiae» де Рая, книги, посвященной университетским кураторам, в которой автор утверждал, что Декарт был родоначальником новой философии и героем свободы, но также, что разница между новой философией и аристотелианством была не настолько велика, как предполагали оппоненты Декарта. Кураторы вначале приняли посвящение де Рая и наградили его денежной премией, но затем, по зрелом размышлении, потребовали от него убрать имя Декарта с титульных страниц еще не проданных экземпляров своей книги. Именно в 1653 г., в самый разгар борьбы, когда авторитет Аристотеля был наполовину развенчан, Рембрандт написал свою знаменитую картину с изображением Аристотеля, погруженного в размышления над бюстом Гомера — возможно, намек на относительность философской истины.

Центральное место, которое занял этот конфликт в нидерландской жизни и культуре, было вызвано утверждением Воэция, что картезианство подрывает всю существующую религию, философию и науку. Именно это отрицали все нидерландские картезианцы, представлявшие академическую науку, — Хейдан, Регий, Виттихий и Тобиас. Они были искренне верующими прихожанами государственной Церкви и считали, что Декарт отделил философию от теологии, оставив здание веры и теологической доктрины нетронутым. Андреа в своем труде, написанном в защиту Декарта в 1653 г., навлек на себя гнев воэцианцев тем, что назвал их «детьми тьмы».

Воэцианцы обвиняли профессоров-картезианцев в распространении тлетворной доктрины на латыни, а Велтхёйзена — в распространении порочных идей на нидерландском языке. «Мало того, что эти новые философы пропагандируют свои новые идеи в университетах и среди студентов, — бушевал антикартезианский проповедник в Лейдене, — они еще стремятся обратить в картезианство простых людей»^{975}. Этот пункт действительно вызывал особые опасения у воэцианцев; ведь в 1656 г. появилось первое издание трудов Декарта на нидерландском, переведенное амстердамским анабаптистом Яном Хендриком Глаземакером (ок. 1619-82 гг.), который впоследствии также перевел сочинения Спинозы^{976}. В этом году на нидерландском языке вышли декартовы «Discours», «Meditationes» и «Passions de l'ame»; в следующем настал черед «Principia Philosophica». Также в 1656 г. в Утрехте был опубликован ответ ван Велтхёйзена (на нидерландском языке) на антикартезианскую атаку; в нем автор заверял читательскую аудиторию, что ни принципы Декарта, ни (все более становившаяся предметом споров) доктрина о том, что Земля вращается вокруг солнца^{977}, не противоречат «слову Божьему», и что различные знаменитые профессора Утрехтского, Хардевейкского и Гронингенского университетов, а также профессор Виттихий в Неймегенской академии, одобряют картезианство^{978}.

Утверждение картезианцев, которое больше всего взбесило воэцианцев, было именно тем, которое образовало связующее звено между картезианством и кокцеянской теологией: утверждение, что определенные части Писания не следует воспринимать буквально, а интерпретировать в переносном смысле и в условиях исторического контекста. Так как чудеса выходили за рамки математических законов природы, установленных Декартом, картезианцы придерживались скептического отношения к чудесам, о которых говорилось в Писании, что вызывало большие разногласия. Воэцианские проповедники жаловались, что обычные, необразованные люди теперь у себя дома и в тавернах с жаром обсуждали, действительно ли Земля вращается вокруг солнца, действительно ли Бог превратил посох Моисея в змею, и действительно ли по молитве Иисуса Навина он заставил солнце на час остановиться в небе^{979}.

В классисах и синодах реформатской Церкви в середине 1650-х гг. возникла сильная реакция. Классис Гааги подал пример, призвав на синоде в апреле 1656 г. убедить Штаты Голландии прекратить подрыв авторитета Писания и разногласия среди профессоров и студентов в «разных университетах»^{980}. Демарш Южноголландского синода сильно встревожил Хейдана, который апеллировал к де Витту и верхушке партии-фракции Штатов.

Де Витт воспринял угрозу со всей серьезностью, уделив много внимания этому вопросу на протяжении следующих месяцев. Он полностью осознавал, что новая философия и наука вызывали большие раздоры в государственной Церкви и обществе, способные возыметь также политические последствия, и что в интересах Штатов Голландии необходимо было найти какие-то меры, чтобы смягчить раскол в профессорской среде и раздражение, накопившееся в синодах^{981}.

Проблема картезианства уже вышла за рамки собственно Нидерландов. На собрании синодов Клеве, Марка, Юлиха и Берга в июле 1656 г. немецкие кальвинистские церкви нижнего Рейна осудили картезианство как учение, представлявшее опасность для веры обычных людей, договорившись следовать любым действиям, которые предпримут нидерландские реформатские синоды^{982}. Хейдан надеялся, что де Витт убедит Штаты Голландии вмешаться и запретить Южноголландскому синоду принять резолюцию, осуждавшую картезианскую философию и науку, утверждая, что философия не входит в компетенцию провинциального синода, будучи национальной и интернациональной по своему масштабу областью знания. Чтобы склонить де Витта, большого поклонника картезианской математики, на сторону картезианства, Хейдан отправил ему экземпляр своих «Bedenckingen» (1656 г.), или размышлений о картезианской философии; де Витт ответил, что сразу прочитает книгу, чтобы заранее вкратце ознакомиться с сутью спора^{983}.

Главной заботой де Витта, как показывают его письма, было смягчение интеллектуальных трений и поиск «мирного» решения проблемы. Но, действуя в рамках этого контекста, он проводил в основе своей «картезианскую» стратегию, тесно сотрудничая с Хейданом на протяжении всего рассматриваемого периода. Картезианцы на данное время находились в сравнительно сильной позиции. Южноголландский синод оказался расколот, некоторые его члены были «умеренными», пользуясь излюбленным теологическим термином де Витта, или, по крайней мере, восприимчивы к «умеренным» аргументам. Более того, кураторы Лейденского университета поддержали Хейдана, опровергнув утверждение гаагского классиса, что профессора безнадежно разошлись во мнениях по поводу картезианства, или что в Лейденском университете теология отныне была служанкой философии — а не наоборот, как в прошлом^{984}. Хейдан также заручился поддержкой своего коллеги Кокцеюса, понимавшего, что воэцианская атака на картезианскую философию была тесно связана с наступлением против кокцеянской теологии^{985}. Де Витт желал защитить свободу философских исследований и самих философов от цензуры проповедников и синодов; но придерживался точки зрения, что для достижения этой цели Штатам нужно принудительно разделить философию и теологию, подразумевавшиеся в картезианском учении.

Тогда как Хейдан и Кокцеюс, вместе с де Виттом, желали, чтобы Штаты Голландии своим эдиктом отделили теологию от философии, третий профессор теологии Лейденского университета, Иоганн Хорнбек (1617-66 гг.) яростно противился этому, настаивая, что в Лейдене следует преподавать только аристотелевскую философию и науку. Но, к немалому облегчению де Витта и Хейдана, Хорнбека убедили формально не противоречить общему решению лейденского факультета теологии, так что Штаты Голландии смогли издать постановление в соответствии с «рекомендацией» всего университета^{986}. Все голландские городские советы одобрили проект эдикта, за исключением оранжистского Лейдена, который энергично выразил свой протест, несмотря на то, что де Витт тактично описал текст эдикта в письме к лейденскому бургомистру как направленный на «пресечение нарушения свободы философских исследований в ущерб истинной теологии и Святому Писанию»^{987}. Эдикт, принятый в октябре, объявлял, что философия и теология являются отдельными отраслями науки, но в тех случаях, когда их сферы пересекаются и между теологической и философской истиной возникают очевидные расхождения, профессора философии должны проявлять уважение к теологии и воздерживаться от спорной интерпретации Писания «согласно своим принципам». Южноголландский синод принял формулировку де Витта в качестве способа сохранения единства в университетах и Церкви и предотвращения пагубных расколов^{988}, хотя Хорнбек и многие другие считали, что указ лишь для вида подчинял философию теологии, и что основным его пунктом было отделение и, следовательно, освобождение философии от «опеки» над ней теологии.

Кураторы Лейденского университета разослали копии указа шести профессорам теологии и философии, призвав их 8 января 1657 г. подписать и поклясться соблюдать его условия. Три теолога — Хейдан, Кокцеюс и Хорнбек — и три философа — де Рэй, Херебордт и Борний — так и сделали^{989}. Всё это привело к устранению препятствий на пути преподавания и обсуждения картезианской философии и науки, при условии избегать прямых отсылок к Декарту и его книгам и обсуждения проблематичных мест в Писании. Принудив теологов и философов разделиться и смягчив их полемику, де Витт, по сути, пресек все попытки запретить картезианскую философию и ограничить свободу философских исследований в университетах.

Между 1657 и 1672 гг. картезианские споры в Лейдене и Утрехте перешли в более спокойную фазу, но стали более бурными в Гелдерланде, Гронингене и, особенно, Фрисландии. В 1653 г. Вельтхёйзен утверждал, что картезианская философия доминировала в Гронингене, как в Лейдене и Утрехте, открыто преподавалась в кальвинистском университете Дуйсбурга, и что «Высшая школа» в Неймегене санкционировала картезианство, назначив годом раньше у себя Виттихия профессором теологии^{990}. Вокруг Виттихия в конце 1650-х гг. в Гелдерланде поднялась шумная кампания, но синод Гелдерланда в 1660 г. решил дело в его пользу^{991}. Напротив, во Фрисландии картезианство начало распространяться в университетской среде только после назначения неоднозначного Йохана Виббемы профессором теологии во Франекере в 1666 г. Лекции Виббемы вызвали сильную антикартезианскую реакцию среди проповедников, и в апреле 1668 г. классис Лейдена объявил картезианскую философию угрозой для веры и учебы, требуя принятия провинциального «reglement», запрещавшего картезианство в провинции и обязывавшего кандидатов на занятие кафедр проповедников приносить формальное отречение от списка запрещенных картезианских тезисов^{992}.

Однако синод Фрисландии, в ответ на давление со стороны Делегированных Штатов, решил на данное время воздержаться от таких действий. В этот момент на сцене появился красноречивый защитник картезианской философии в лице молодого проповедника во Франекере, которому суждено было сыграть весьма важную роль в нидерландской интеллектуальной жизни в последней трети XVII в., — Балтазара Беккера (1634-98 гг.). В своей книге «De Philosophia Cartesiana» (1668 г.) Беккер утверждал, что теология и философия являются разными сферами знания, и что Природу можно объяснить на основе Писания не в большей мере, чем вывести теологические истины из Природы. Он признавал, что в последние годы определенные авторы, называвшие себя «картезианцами», опубликовали новые доктрины, вредоносные для веры и государственной Церкви, но считал, что картезианская философия сама по себе не может нанести ущерб вере^{993}. Он одобрительно отзывался о Хейдане, Виттихии и своем бывшем учителе Андреа как о порядочных людях, лояльных государственной Церкви и «картезианцах». Те, кто выходили за рамки философии Декарта и сбивали с толку людей, доказывал он, недостойны зваться «картезианцами»^{994}. В скором времени Беккер стал знаменитым человеком во Фрисландии.

Тем временем в Гронингенском университете вспыхнула яростная полемика между профессорами теологом Самюэлем Маресиусом и другом и наставником Беккера, Яковом Алтингом, — неприглядная склока внутри ведущего факультета, которая встревожила Штаты Гронингена, не в последнюю очередь из-за ущерба для репутации учебного заведения^{995}. Алтинг был картезианцем-кокцеянцем, обучавшимся у Андреа. В прошлом Маресиус (с известной долей осторожности) благожелательно относился к картезианству и, по крайней мере, был также враждебно настроен к Воэцию (которого он ненавидел на протяжении нескольких десятилетий), как и Кокцеюс. Теперь же он написал книгу, озаглавленную «De Abusu Philosophiae Cartesianae» (1670 г.), в которой и восхвалял, и осуждал Декарта, но определял вредоносный элемент в картезианстве более широко, чем двумя годами раньше Беккер, особенно яростно нападая на Виттихия^{996}. В то же самое время он с удвоенной силой возобновил свой натиск на Кокцеюса, чью теологию он считал «pestem teterrimam Ecclesiae et Religionis» («ненавистной язвой Церкви и религии» (лат.)).

Кураторы Гронингенского университета передали обвинения Маресиуса против Алтинга на рассмотрение теологического факультета в Лейдене. Кокцеюс и Хейдан, что неудивительно, поддержали Алтинга. Это так взбесило Маресиуса, что он примирился со своим старым недругом, Боэцием. Оба согласились с тем, что Кокцеюс и «злоупотребления картезианской философии» были двумя величайшими угрозами для государственной Церкви, и все ортодоксальные кальвинисты должны сплотиться ради победы над этим злом^{997}. Три описания распри Маресиуса с Алтингом были опубликованы в Амстердаме в 1669 г., к сильному раздражению Штатов Гронингена, опасавшихся пагубного раскола в провинциальном синоде. Штаты попросили Штаты Голландии наложить запрет на эти книги, обещая, что если Голландия пожелает, чтобы Гронинген помог запретить какие-либо книги, провинция охотно это сделает.

Интеллектуальная атмосфера ощутимо изменилась с падением режима де Витта и началом штатгальтерства Вильгельма III^{998}. С 1672 г. воэцианская реакция свирепствовала в Лейдене и Утрехте, хотя и отсутствовала во Франекере. Университетские власти в Голландии и Утрехте избегали кокцеянцев и картезианцев при назначении профессоров. В Лейдене отныне преобладало влияние теолога (и университетского библиотекаря) Фредерика Спанхейма (1632-1701 гг.). Спанхейм был учеником своего отца (и тезки), жесткого кальвиниста, уроженца Пфальца, а также Иоганна Хорнбека, решительного противника и картезианства, и кокцеянства. «Умеренные» реформатские картезианцы впали в опалу и подвергались давлению. В то же время они сами с большим рвением стали подвергать нападкам радикальных картезианцев и последователей Спинозы, чтобы дистанцироваться от них — и во имя самозащиты. Спиноза жаловался на это в письме от сентября 1675 г., где он упоминает, что реформатские проповедники обвиняли его перед принцем Оранским и городскими магистратами, добавляя, что «картезианцы, желая избавиться от подозрений, поскольку их считают разделяющими мои взгляды», отныне энергично оспаривали его доктрины^{999}. Осуждение радикальных картезианцев и сторонников Спинозы становилось все более жестким на протяжении последней четверти столетия.

К 1675 г. признаки реакции и против кокцеянско-картезианства, и против радикального картезианства и учения Спинозы стали предельно очевидными. В Утрехте новый профессор теологии, Герард де Врис, воэцианец и ярый антикартезианец, искоренил всякое картезианское влияние из читавшегося в этом университете курса философии. В январе 1676 г. с подачи Спанхейма лейденские кураторы составили список из двадцати кокцеянско-картезианских доктрин, которые они предлагали запретить при изучении теологии, философии и науки, как особо вредоносные, в том числе предположения, что «Писания вещают согласно ошибочным предрассудкам простого народа», и что философия должна выступать «посредником» при объяснении текста Библии^{1000}. Принц Оранский одобрил список запрещенных взглядов и новую политику кураторов по назначению только тех профессоров, которые соглашались воздерживаться от кокцеянских и картезианских постулатов^{1001}.

Воэцианская реакция проявлялась не только в университетских кругах, а оказывала широкое воздействие на образованную публику и классисы, и синоды, где в это время росла агитация против кокцеянской теологии и картезианства. Двадцать тезисов, которые запрещалось преподавать в Лейдене, были взяты в такой же мере из дебатов в классисах, осуждавших новые идеи, распространявшиеся в обществе, и доктрин, оспаривавшихся воэцианскими проповедниками в памфлетах, так и из лекций университетских профессоров. Прилавки книжных магазинов в Амстердаме в 1670 г. были, как утверждалось, заполнены книгами и памфлетами на нидерландском языке, в которых обсуждались картезианские и кокцеянские разногласия. Резолюция лейденских кураторов от января 1661 г. сама по себе стала бестселлером, за считанные дни в Амстердаме было продано 2 000 экземпляров. Некоторые из ее заядлых читателей злословили, что Спанхеймом и Антони Хульсием (единственными двумя профессорами, с которыми консультировались кураторы по данному вопросу) двигала больше зависть (студенты предпочитали лекции кокцеяно-картезианцев их лекциям), чем рвение к божьей истине.

В Зеландии также имел место активный интерес к спорным догмам и яростная реакция против кокцеянско-картезианского течения. В сентябре 1673 г. классис Южного Бевеланда жаловался, что доктрина, согласно которой Земля вращается вокруг Солнца, использовалась для убеждения простого народа в том, что Писание не следует воспринимать буквально, и что во всех тех случаях, где встречается несоответствие между Писанием и законами природы, текст Библии является аллегорией или ложью^{1002}. Такое неуважение к Слову Божьему классис считал происходившим отчасти от Декарта, а отчасти от кокцеянства — в особенности от лекций профессора Виттихия, самого ненавистного кокцеянца после смерти самого Кокцеюса. Зеландский классис рекомендовал зеландцам, учившимся в Лейденском университете, бойкотировать лекции Виттихия.

В защиту кокцеянско-картезианского мировоззрения Хейдан, Виттихий и Бурхард де Волдер (1643-1709 гг.) — профессор, который ввел в Лейденском университете практические физические опыты и основал университетский «theatrumphisicum» (1675 г.) — совместно написали пространный ответ кураторам, также опубликованный в 1676 г., в котором утверждали, что двадцать запрещенных доктрин были извлечены из трудов Декарта, Мейера и других лиц, не являвшихся университетскими профессорами, и не отражали содержания обучения в Лейдене^{1003}. Хейдан (взявший на себя единоличную ответственность за анонимную публикацию) был вызван к кураторам и лишен профессорского звания. Однако эта мера только способствовала росту интереса к книге, дважды переиздававшейся после 1676 г. Увольнение Хейдана не помешало кокцеянству и картезианству и в дальнейшем преобладать на лекциях в Лейденском университете и среди большинства самых творческих умов. Но реакция привела к тому, что воэцианцы бесспорно одержали верх над противниками и заставили картезианококцеянцев во все большей степени прибегать к намекам и околичностям.

В Лейдене и Утрехте над картезианством и кокцеянством отныне сгущались тучи. Но предпочтение Вильгельма III к воэцианству неизбежно вызвало противоположный эффект во Фрисландии, где фризский штатгальтер и его двор проявляли растущее пристрастие к кокцеянству. В 1677 г. по желанию Хендрика-Казимира профессором теологии во Франекере был назначен ван дер Вайен, открыв период кокцеянской гегемонии в университете, который плохо сочетался с фундаментализмом фризского синода. Ван дер Вайен был скорее политическим и идеологическим знаменосцем, чем одаренным мыслителем. Но немецкий кокцеянец Герман Александр Рёль (1635-1718 гг.), ученик Вилхелма Моммы, кокцеянца, изгнанного Вильгельмом III из Мидделбурга в 1676 г., стал главной движущей силой в нидерландской интеллектуальной жизни после своего назначения на кафедру теологии во Франекере в 1685 г. Рёль зашел дальше, чем любой из предшествовавших кокцеянских теологов в выработке теологии, связанной с разумом, и в попытке примирить новую философию с реформатской теологией. Он отстаивал божественную природу Христа и высказывался против социнианцев, но таким способом, который шокировал чувства воэцианцев. Он также втянулся в яростные диспуты с Хубером и Кампегием Витрингой (1659-1722 гг.), который взял на себя роль академического поборника консервативного кокцеянства во Фрисландии. Хубер, величайший ученый-правовед и ведущий представитель консервативного толка во Франекере, упрекал ван дер Вайена и Рёля за применение картезианского метода в теологии, к чему никогда не отваживался прибегать сам Декарт^{1004}. Хубер не был антикартезианцем как таковым, но был сильно встревожен тем направлением, которое принимало нидерландское картезианство. Делегированным Штатам Фрисландии неоднократно приходилось вмешиваться, чтобы успокоить накал страстей во Франекере. После издания своей «Aphorismi» (1688 г.), труда, обращенного к самой широкой читательской аудитории, который выдержал пять изданий на латыни и четыре — на нидерландском, Витринга стал одним из самых известных кокцеянских теологов в Республике.