а) Пребывание Коджона в российской миссии (11 февраля 1896 — 20 февраля 1897 г.) — умеренная «вестернизация» сверху

Провал «реформ года Кабо» не означал коренного изменения политики Коджона и его окружения. Понимая, что лишь постепенное создание в Кореи сильной централизованной бюрократии западного типа обеспечит стабильность его режиму, Коджон продолжал осуществление преобразований, но после спровоцированной указом о перемене прически вспышки общественного негодования стремился умерить темп реформ и по возможности избегать открытых столкновений с традицией. В сфере международных отношений, правительство Кореи стремилось поначалу ориентироваться прежде всего на Россию — ибо лишь вмешательство России спасло Коджона от полного подчинения влиянию японцев и их ставленников. Однако чрезмерно активная роль в корейских делах не входила в тот момент в планы российской дипломатии — Россия была заинтересована прежде всего в укреплении своей сферы влияния в Маньчжурии и не желала обострять отношений с Японией на корейском «фронте». В связи с этим на ряд просьб, переданных Коджоном через посетившего Николая II в связи с коронационной церемонией (лето 1896 г.) личного посланника Мин Ёнхвана (займ в три миллиона йен, присылка российских войск для охраны дворца или 200 военных инструкторов для обучения корейской армии и т. д.), российская сторона или ответила отказом, или отложила определенный ответ до «тщательного рассмотрения вопроса», или же согласилась удовлетворить их частично (как мы увидим ниже, военные инструкторы были в итоге посланы в Корею — но не 200, а только около 30). Россия ясно дала понять, что она не желает превращения Кореи в сферу влияния Японии, но в то же время не рассматривает Корейский полуостров как объект первостепенного интереса. Эта позиция России была с определенным удовлетворением воспринята и японской стороной, также не готовой пока к новому вооруженному конфликту ради закрепления в Корее. Два соглашения между российской и японской стороной — «Меморандум Вебер-Комура» (подписан в Сеуле 14 мая 1896 г.) и «Протокол Лобанов-Ямагата» (подписан в Москве 9 июня 1896 г.) — закрепили баланс сил между двумя державами в Корее. Обе стороны договорились предварительно консультироваться между собой перед оказанием какой бы то ни было финансовой или военной помощи сеульскому двору и соглашались на присутствие небольших воинских контингентов друг друга (российского — для охраны миссии, японского — для охраны миссии, японских кварталов и телеграфных линий) в стране. Корея, таким образом, становилась своего рода «нейтральной полосой», что было выгодно Коджону и его окружению, получившим определенную свободу рук в деле реформирования страны. Поскольку и сами российские дипломаты в Сеуле, стремясь ограничить японское влияние в правительственных сферах, поддерживали в 1896–1897 гг. тесные дружественные контакты с американскими дипломатами и миссионерами, то и управлявший Кореей из здания российской миссии Коджон всячески демонстрировал свою благосклонность к США и активно привлекал с страну американский капитал. Среди членов нового правительства большинство составляли проамериканские реформаторы. Фактический глава нового кабинета, Пак Чонъян, в 1887–1889 гг. ездил в США с дипломатической миссией и был известен как активный сторонник сближения с Америкой. Ряд членов нового кабинета — секретарь Пак Чонъяна Ли Санджэ (1850–1927), бывшие члены посланных в США дипломатических миссий Ли Ванён (1858–1926) и Ли Хаён (1858–1919), переводчик Ли Чхэён (1861–1900), выпускник американского университета Эмори (Джорджия) Юн Чхихо и другие — хорошо владели английским языком и либо были протестантами, либо проявляли доброжелательный интерес к европейской религии и науке. Первый раз в истории Кореи к власти была допущена вестернизаторская элита. Однако сильные позиции, занимавшиеся консерваторами как в кабинете, так и в государственном аппарате в целом, крайняя ограниченность средств казны, и главное — двойственная позиция Коджона и его ближайшего окружения из клана Минов, желавших реформ, но боявшихся, что слишком радикальные преобразования могут подорвать их власть, — все это накладывало серьезные ограничения на реформистские начинания вестернизаторской части кабинета.

Рис. 20. Мин Ёнхван (1861–1905), близкий родственник государыни Мин и один из влиятельнейших политиков и дипломатов в окружении Коджона. В 1896–1897 гг. придерживался умеренно пророссийской ориентации, затем ориентировался на США и стремился ограничить распространение в Корее японского влияния через укрепление связей с европейскими государствами.

Главным препятствием на пути превращения страны в современную промышленную державу была закрепленная неравноправными договорами структура торговых отношений Кореи с Японией, делавшая первую сырьевым придатком последней и увековечивавшая отсталость периферийной корейской экономики. Ослабление политического влияния Японии после бегства Коджона в российскую миссию совершенно не отразилось на торговой зависимости Кореи от восточного соседа — Корея продолжала экспортировать в Японию значительную часть производимых на рынок риса (примерно 5 % всего среднегодового урожая) и бобов (около 17 %), получая в обмен в основном текстильные товары, причем доля произведенных в самой Японии продуктов в этом экспорте выросла к концу 1890-х годов до 98 %. Практически незащищенный тарифами корейский рынок стал «трамплином» для развития японской текстильной индустрии — «локомотива» индустриализации в Японии. С дополнительным открытием для иностранной (то есть прежде всего японской) торговли в 1897 г. двух портов — Мокпхо (на юго-западе страны) и Чиннампхо (на северо-западе) экспансия японской коммерции в Корее еще более усилилась. В стране продолжала свободно ходить японская валюта — у корейского правительства не было средств отчеканить серебряную монету в количестве, достаточном для рыночного обращения. Чеканились в основном медные деньги, часто подделывавшиеся японскими торговцами.

Желая предотвратить захват японцами полного контроля над зарождавшейся в Корее коммерцией и индустрией современного типа, но не имея военно-политических возможностей для того, чтобы разорвать режим неравноправных договоров, правительство Коджона старалось привлекать в Корею американский и европейский капитал. Так, в 1898 г. на паях с американскими капиталистами двор Коджона основал «Сеульскую Электрическую Компанию», с монопольными правами на эксплуатацию трамвайных линий в столице. Трамвай начал ходить в Сеуле с 1899 г., но техническое обеспечение линий, равно как и управление компанией, полностью находились в американских руках. В 1895 г. американцам были переданы знаменитые Унсанские золотые рудники на северо-западе страны, дававшие четверть всего добывавшегося в Корее золота. Чистый доход от этих рудников составлял примерно 900 тыс. йен в год, но в качестве налогов в Ведомство Двора выплачивалось лишь 3500 йен. Кабальные условия концессии позволяли американскому капиталу расхищать природные ресурсы страны. В последствие концессии на корейские рудники получили также немецкие и английские предприниматели, в то время как с корейской стороны горнорудное дело было объявлено монополией двора. Корейские предприниматели, платившие Ведомству Двора большие налоги, оказывались в невыгодном положении по отношению к иностранным конкурентам. Другой крупной американской концессией было строительство железной дороги между Сеулом и Инчхоном (Чемульпхо), право на которое было в 1896 г. даровано американскому предпринимателю Джеймсу Морзе на баснословно выгодных условиях (корейское правительство выкупало все земельные участки в полосе отчуждения за счет казны!). Морзе начал строительство в 1897 г. но, столкнувшись с нехваткой средств, продал в том же году концессию японскому синдикату. Железная дорога, облегчившая перевозку японских импортных товаров в столицу, начала функционировать в 1899 г. Концессионная политика режима Коджона сделала Корею конца 1890-х годов, по выражению одного из современников, «охотничьими угодьями для концессионеров» и тем самым дополнительно затруднила рост беззащитного в отношениях с иностранными конкурентами молодого корейского капитала, но сделала очень мало для предотвращения японской экспансии. Наоборот, американские и европейские капиталисты, не имевшие ничего против колонизации Кореи при условии, что Япония гарантирует им их привилегии, охотно шли на сотрудничество с японским капиталом. Проамериканская внешняя политика Коджона не принесла ожидаемых результатов.

Проводя политику реформ, правительство Коджона пыталось поощрять развитие собственной корейской индустрии, но серьезных успехов не добилось. С одной стороны, при отсутствии у государства возможности защищать отечественных производителей через таможенные тарифы зачаточное корейское производство не могло конкурировать с дешевыми японскими товарами. Скажем, даже те мануфактурные предприятия по производству латунной посуды, что существовали в окрестностях Сеула с конца 1880-х годов, пришли в упадок к концу 1890-х годов из-за массового ввоза японской металлической утвари. Ряд текстильных фирм, основанных корейскими купцами в 1896–1900 гг., закрылся, не сумев наладить массового производства товара — японские товары не оставляли свободных ниш на рынке. С другой стороны, Ведомство Двора продолжало продавать региональные монополии на торговлю определенными видами потребительских товаров привилегированным оптовикам (того), которые, в свою очередь, требовали от мелких торговцев уплаты поборов за право стать их «агентами». Такого рода эксплуатация со стороны монархии искажала структуру рынка и способствовала выводу капитала из обращения — накопив определенную сумму, торговцы предпочитали вкладывать деньги в недвижимость и не подвергаться больше риску быть обобранными Ведомством Двора или монополистами. Показательно, что главными акционерами немногих крупных предприятий в стране (Хансонский Банк, несколько пароходных компаний и т. д.) были в основном выходцы из чиновных кругов, сохранявшие связи при дворе и тем самым защищенные от поборов. С самого начала корейский капитал являлся бюрократическим по характеру. Лишь тесные отношения с двором могли гарантировать выживание и прибыль.

Не достигнув особенных успехов в развитии корейской экономики, вестернизаторский режим сделал упор на две другие сферы реформ — создание современного аппарата государственного насилия (армии и полиции) и перестройка системы образования на западный лад. Эти сферы, по понятным причинам, были для правительства реформаторов приоритетными. Отсутствие у Кореи армии, способной подавить массовое вооруженное выступление крестьянства, вынудило Коджона обратиться к Китаю за помощью против тонхаков, и в итоге сделало страну ареной китайско-японской войны, а традиционное образование продолжало оставаться форпостом конфуцианской оппозиции реформам. По просьбе корейской стороны, с конца октября 1896 г. подготовкой батальона дворцовой охраны из 800 солдат занималось 15 офицеров и унтер-офицеров Российской армии под командой полковника Генерального Штаба Д. В. Путяты (1855–1915) — известного военного востоковеда и путешественника, автора ряда работ по китаистике. В число российских военных инструкторов входили поручики Афанасьев 1-й и Кузьмин, подпоручик А. В. Сикстель, военный врач Червинский и 10 унтер-офицеров. Затем 17 июля 1897 г. прибыла в Сеул и вторая партия русских инструкторов, в составе поручиков Н. Ц. Грудзинского и Афанасьева 2-го и подпоручика В. И. Надарова, также с десятком унтер-офицеров. Проработав в Корее вплоть до марта 1898 г., российская военная миссия оказала значительное влияние на развитие в стране современного военного дела. В корейской армии начали внедряться российские уставы, широко использовались русские команды и строевые песни. Однако, когда после года успешной работы Д. В. Путята и его начальник, тогдашний военный министр П. С. Ванновский (1822–1904), предложили — в полном соответствии с изначальной просьбой корейской стороны — расширить контингент инструкторов до 150 офицеров и передать под их команду 6 тысяч корейских солдат, их инициатива натолкнулась на отчаянные протесты со стороны Японии и Великобритании, видевших в этом переход Кореи под «российскую военную опеку» и неофициально угрожавших России «крайними мерами» (т. е. войной). В итоге вопрос был снят с повестки дня, и Корея лишилась исторической возможности получить сильные и независимые от японского влияния вооруженные силы, которые были бы способны оказать реальное сопротивление японской агрессии. Кроме элитного дворцового батальона, новое правительство набрало также более 2 тысяч бойцов в провинциальные части. Главной их обязанностью было подавление крестьянских восстаний и выступлений «армий справедливости» — противостоять гораздо лучше обученной и вооруженной японской армии они, конечно, не смогли бы. В городских центрах были организованы полицейские подразделения по западным и японским образцам, однако дисциплина среди малооплачиваемых, плохо вымуштрованных полицейских оставалась на крайне низком уровне. Продолжая реформу образования, начатую еще правительством Ким Хонджипа, новый кабинет планировал основать 38 новых начальных школ и тем самым дать новому поколения янбанства и зажиточных горожан базовое образование западного типа. Однако недостаток средств на строительство школ, сопротивление консерваторов в самом Министерстве Образования, и нежелание янбанов отдавать сыновей в «варварские» школы во многом свели значение этой меры на нет. В целом, бедность казны (неизбежная в условиях, когда опутанная неравноправными договорами страна не имела права свободно устанавливать тарифы на ввоз и вывоз товаров) и внешнеполитическая несамостоятельность режима Коджона обрекали курс реформ на непоследовательность и незавершенность. Исторические задачи создания в Корее современной армии, способной защитить страну от агрессии извне, и новой системы образования, выполнены не были.

В то время, как реформы «сверху» явно пробуксовывали, значительным успехом реформаторов было создание зачатков современного гражданского общества в стране путем основания газеты нового типа — с использованием корейского алфавита и элементов разговорного языка (практически без китайских иероглифов) и воинственно прозападнической политической ориентацией. Официальным основателем газеты «Тоннип синмун» («Независимая Газета» — имелась в виду независимость от Китая и конфуцианской традиции) был Со Джэпхиль (1864–1951) — один из младших участников неудачного переворота 1884 г., бежавший затем в Японию, а потом уехавший на учебу в США, ставший там доктором медицины, женившийся на американке и даже принявший американское гражданство и новое имя — Филипп Джэсон.

Рис. 21. Фотопортрет Со Джэпхиля и один из номеров его газеты.

Однако в реальности газета неофициально спонсировалась кабинетом Коджона и в основном отражала точку зрения реформаторов из правительства, особенно в ранний период своего существования. В частности, когда Коджон находился в российской миссии, газета придерживалась дружелюбной линии в отношении России, рассматривала российскую армию и систему общинного самоуправления в российских деревнях как образцы для подражания для Кореи. Но самым важным в редакционной линии было стремление Со Джэпхиля сократить разрыв между прозападной реформаторской группой и читающей публикой (зажиточными горожанами и землевладельцами, мелким и средним янбанством) создать в стране широкий слой активных сторонников преобразований. Редакционная статья в первом номере газеты объявляла, что новое издание собирается «подробно сообщать народу о действиях правительства, но одновременно и оповещать правительство о ситуации в стране, раскрывать перед всеми алчное хищничество неправедных чиновников и любые беззаконные деяния, творящиеся в народе». Если в традиционном обществе поток информации о ситуации на местах шел «снизу вверх» — от местных чиновников в центр — и был, в принципе, открыт только для двора и высшего чиновничества, то теперь любой грамотный кореец мог стать в какой-то степени действующим лицом публичного информационного процесса, знакомясь через газету с ситуацией в стране, направляя в редакцию письма (читательские письма публиковались в каждом номере), высказывая свое мнение по политическим вопросам. Таким образом в стране формировались зачатки гражданского общества — политического сообщества, все члены которого имеют доступ к информации и возможности формулировать и защищать на информационном поле свои интересы. Такие выражения, как «народные права», были впервые введены в корейский язык газетой «Тоннип синмун». Конечно, нельзя забывать, что за ширмой передовых лозунгов издателей «Тоннип синмун» таилось желание правящей группы создать выгодное для себя общественное мнение, расположить читающую публику в пользу преобразований, которые, с учетом неполноправного положения Кореи в капиталистической системе, были крайне болезненны для огромного большинства населения. Пропагандируя западные порядки, «Тоннип синмун» описывала США чуть ли не как «рай на земле», восхваляла «цивилизацию», якобы принесенную колониальным народам Британской Империей, доказывала «неизбежность и прогрессивность» раздела империалистическими державами «реакционного и отсталого Китая», и даже почти открыто заявляла, что лишь протестантское христианство может быть религией «цивилизованных народов». Сервильная преданность «цивилизованным державам», вообще характерная для компрадорских элит в периферийных обществах, сочеталась у прозападных реформаторов с лютой ненавистью к тонхакам и «армиям справедливости», расправы японцев и правительственных войск над которыми были для «Тоннип синмун» предметом для «поздравлений». Однако, несмотря на всю свою ограниченность, новая газета сыграла большую роль в вовлечении средних слоев корейского общества в современный политический процесс, привитии в среде янбанов, зажиточных торговцев и богатых крестьян националистических идей и идеалов гражданского общества. Английское приложение к газете, которое с 1 января 1897 г. стало выходить как отдельная газета под названием «The Independent» («Независимый»), много сделало для распространения информации о Корее в западном мире. Не довольствуясь пропагандой через газету и желая объединить сторонников реформ в одну политическую ассоциацию, Со Джэпхиль основал в июле 1896 г. «Тоннип Хёпхве» («Общество Независимости»), объединившее первоначально в основном западнически настроенных чиновников, но также и некоторых членов прояпонской группировки. Желая символически закрепить независимость Кореи от Китая, «Тоннип Хёпхве» воздвигло, по проекту российского архитектора-самоучки А. И. Середина-Сабатина (1860–1921), «Ворота Независимости» (по образцу Парижской триумфальной арки) на месте тех ворот на дороге, соединяющей Сеул с северной границей, через которые ранее следовали китайские посольства. Открытие этих «Ворот» 20 ноября 1897 г. стало торжественным актом, продемонстрировавшим, что правящая элита Кореи следует отныне не традиционным конфуцианским, а современным националистическим идеалам. В период пребывания Коджона в российской миссии деятельность «Тоннип Хёпхве» спонсировалась Коджоном и его семьей и целиком отражала устремления правящей группы.

В целом, по своему направлению реформы периода пребывания Коджона в российской миссии были продолжением реформаторской политики 1894-95 гг., но, в отличие от контролировавшихся и в значительной мере навязывавшихся японцами мероприятий кабинета Ким Хонджипа, проводились режимом Коджона самостоятельно, в большем соответствии с возможностями и нуждами страны. Идеологическим стержнем реформаторской политики был корейский национализм — желание видеть страну равным партнером «цивилизованных держав», богатым и сильным государством западного типа. Национализм этот являлся по своему характеру «верхушечным» — судьбы крестьянских масс, разорявшихся в процессе присоединения Кореи к мировому рынку, интересовали реформаторов в последнюю очередь. По идейному содержанию своему он был также периферийным, зависимым — традиционная культура страны отвергалась реформаторами как «варварство», а западные державы безудержно идеализировались. Однако, при всей своей ограниченности, идеи национализма, постепенно проникавшие в 1896-97 гг. в средние слои корейского общества, не могли не войти в противоречие с политическими реалиями и прежде всего — зависимостью режима Коджона от различных внешних сил, его неспособностью защищать национальные интересы, его нежеланием допускать более широкое участие образованных средних слоев в политическом процессе. В конце концов, это противоречие вылилось в 1898-99 гг. в открытое столкновение между более консервативными элементами двора и радикализовавшимся «Обществом Независимости».