г) Закрепление китайского господства и складывание радикальной реформаторской группировки (1882–1884 гг.)

Восстановив путем силового вмешательства власть Коджона и встав на пути японской экспансии в Корею, Китай взял курс на укрепление своих позиций в стране, превращение традиционного формального вассалитета в реальный. Верховный контроль над корейской армией попал в руки китайского полководца У Чанцзина (1833–1884), командующего расквартированными в Сеуле китайскими силами. Один из его подчиненных, молодой офицер Юань Шикай (1860–1916), позже сделавший на родине головокружительную карьеру и сыгравший значительную роль в судьбах Китая в начале XX в., принял ответственность за формирование вооруженных сил «нового образца», взамен распущенного «Подразделения Особых Умений».

Рис. 11. Юань Шикай — после возвращения из Кореи стал одной из опор режима вдовствующей императрицы Цы Си. с 1901 г. был губернатором центральной провинции Чжили и отвечал за реорганизацию армии. С 1907 г. министр иностранных дел Китая. После Синьхайской революции 1911–1912 гг. сумел сосредоточить всю власть в своих руках, до самой смерти являясь фактическим военным диктатором (формально — президентом Китая). Пытался, хотя и неудачно, также провозгласить себя «императором».

Рис. 12. Ли Хунчжан — начал свою карьеру участием в подавлении крестьянского восстания тайпинов в конце 1810- начале 1860-х годов, а с 1870-х годов практически возглавил дипломатические отношения Китая с европейскими державами и Японией. Покровительствуя первым китайским капиталиста современного типа (и имея свою долю во многих индустриальных и торговых предприятиях позднео Цинского Китая) и активно привлекая европейские технологии и совстников, Ли Хунчжан стремился использовать противоречия между европейскими державами для сохранения целостности Цинской империи и остатков ее влияния в регионе. (рисунок из Illustrated London News, 1884).

Навербованная Юань Шикаем новая дворцовая гвардия (чхингун), численностью в две тысячи бойцов, была вооружена китайским оружием и обучалась цинскими офицерами. По сути, она должна была служить укреплению господствующих позиций Китая в Корее и предназначалась, прежде всего, для подавления антикитайских выступлений. В административной области, Общее Управление Государственными Делами было, по китайскому образцу, поделено на Внешнее и Внутреннее Управления (Веамун и Нэамун соответственно). Если первое отвечало за дипломатию и внешние сношения, то второе — за чеканку монеты, развитие торговли и производства, морскую таможню, и т. д. Во главе обоих ключевых учреждений встали или консервативные политики из группировки Минов, или близкие к ним умеренные реформаторы из других кланов, выступавшие за постепенные преобразования по китайскому образцу, с сохранением абсолютизма и сословных привилегий. Их деятельность «направляли» цинские советники, практически захватившие ключевые административные области в свои руки. Из группы назначенных по китайской «рекомендации» советников выделялся немецкий востоковед Пауль Георг фон Мёллендорф (1848–1901) — первый европеец, принятый в Корее на государственную службу с XVII века. Мёллендорф, с его знанием мировой ситуации, а также китайского и европейских языков, должен был возглавить рождавшуюся в начале 1880-х годов «новую» дипломатию, а также основать в Корее портовую таможню по образцу китайской. Протеже фактического правителя северного Китая Ли Хунчжана (1823–1901), служивший до приезда в Корею на китайской таможне, Мёллендорф занял, однако, достаточно независимую позицию, защищая прежде всего интересы Коджона. Консервативное руководство Внешнего и Внутреннего Управлений было согласно проводить реформы лишь постольку, поскольку они не угрожали «стабильности» режима и китайским интересам на полуострове. Практически все осуществленные прокитайскими бюрократами мероприятия были, так или иначе, связаны с китайскими интересами: первые корейские торговые пароходы приобретались в Шанхае, преподавать английский язык молодым корейским дипломатам приглашались китайские переводчики, и т. д. Однако ряд молодых сотрудников Внешнего Управления, ориентировавшихся на Японию и бравших радикальную модернизацию восточного соседа режимом Мэйдзи за образец, решительно выступали против закрепления полуколониального статуса страны. В конце концов, их конфликт с консервативным прокитайским большинством вылился в 1884 г. в попытку государственного переворота.

Рис. 13. Пауль Георг фон Мёллендорф, снимок сделан после возвращения из Кореи в 1885 г. Поступив на корейскую службу по рекомендации Ли Хунчжана, Мёллендорф старался, тем не менее, защищать интересы корейского двора — так как он их понимал. — и своих политических союзников из клана Минов. В 1884 — 85 гг., вопреки воле Китая, активно содействовал Коджону в налаживании и укреплении дипломатических связей с Россией. В записке, переданной в марте 1885 г. российскому посланнику в Токио Давыдову, он писал, что корейское государство «может нормально развиваться лишь в том случае, если третья держава, более сильная, чем Япония и Китай, возьмет ее под свою защиту. Этой державой может быть только Россия (…) Русскому правительству должно быть предоставлено определить отношения Кореи с Россией и высказаться за соглашение и гарантии нейтралитета и целостности Кореи (…) В любом случае было бы полезно поднять русское влияние в Корее». Идеи о придании Корее нейтрального статуса под гарантиями держав, в том числе России, были популярны уже с середины 1880-х годов среди немецких дипломатов на Дальнем Востоке, но вряд ли реализуемы в условиях империалистического соперничества в регионе.

Китайские чиновники и военные вели себя в Сеуле как у себя дома и часто блокировали жизненно важные для страны реформы, причем в откровенно вызывающей форме. Цинские солдаты чинили произвол по отношению к жителям Сеула. Скажем, они «прославились» избиениями и даже убийствами тех торговцев, что осмеливались требовать с незваных гостей плату за уносимые без разрешения из лавок товары. Грабежи, изнасилования и убийства, которые совершали китайские военные, были практически ненаказуемы. Солдаты «старшего государства» находились вне корейской юрисдикции, а китайские военачальники, откровенно презиравшие корейских «вассалов», отказывались принимать жалобы потерпевших. Считая себя хозяевами страны, цинские представители в Сеуле не скупились на грубые провокационные жесты. Так, на одном из городских ворот было приказано повесить надпись крупными иероглифами: «Корея — вассал Китая». Об учениях цинских войск в Сеуле, сопровождавшихся пушечной и ружейной стрельбой, корейский двор даже не предупреждали. Стоило корейским чиновникам выразить малейшее недовольство, как цинские мандарины тут же грозили увеличить расквартированный в столице китайский контингент. Более того, корейская сторона была осведомлена и о том, что в среде приближенных Ли Хунчжана ходили разговоры о возможном включении Кореи в состав Китая на правах обычной провинции. Коджон и его ближайшее окружение, явственно ощущая, что, в конце концов, китайское влияние угрожает судьбам корейской монархии, постепенно проникались антикитайскими настроениями. Однако, не считая возможным встать в открытую оппозицию к Цинам, поддержка которых была столь важна перед лицом внутренней оппозиции и внешних угроз, Коджон думал уравновесить китайское присутствие развитием контактов с другими странами.

Поскольку сильнейшая империалистическая держава того времени, Великобритания, заинтересованная прежде всего в китайском рынке сбыта для своих товаров и в Китае как противовесе России на Дальнем Востоке, делала в начале 1880-х годов в своей дальневосточной политике ставку на укрепление цинской сферы влияния в регионе, то объектом самого пристального интереса со стороны Коджона стали США. Коджон, который, по выражению его придворных, «плясал от радости» по прибытии американского посланника Л.Фута в Сеул (май 1883 г.), вскоре послал в США первую корейскую миссию под началом одного из самых авторитетных молодых членов клана Минов, Мин Ёнъика (1860–1914). Сопровождали первого корейского посла в Америку представители молодой реформаторской группировки Внешнего Управления — Ю Гильджун, Со Гванбом (1859–1897), Хон Ёнсик (1855–1884), и другие. Всем им предстояло вскоре сыграть активную роль в борьбе реформаторов с их консервативными оппонентами. Современная индустрия и военная мощь США произвели на корейских посланцев неизгладимое впечатление: по выражению Мин Ёнъика, он, «родившись во тьме, наконец-то увидел свет».

Рис. 14. Члены первого в истории корейского посольства в США (Сан-Франциско, 1883). Второй слева в первом ряду заместитель посла Хон Ёнсик. В середине первого ряда — сам посол Мин Ёнъик. Крайний справа в первом ряду работавший на таможне в Инчхоне китаец У Литан, обучавшийся в США и хорошо говоривший как по-английски, так и по-корейски. В самой Корее квалифицированных переводчиков с английского языка пока что не было.

Однако ни возможностей, ни намерения помочь Корее избавиться от полуколониальной зависимости у США не было. Американская активность на полуострове в 1880-х годах ограничилась в основном миссионерской и образовательной деятельностью. Той части корейской элиты, которая ставила своей целью достижение страной независимости от цинского двора и быстрое проведение радикальных реформ, нужен был другой союзник.

Рис. 15. Корейский посол Мин Ёнъик. 1883 г.

Ряд молодых реформаторов — в основном те из них, кто бывал в Японии с дипломатическими миссиями и имел связи в японских правящих кругах, — считал, что таким союзником может стать Япония, как родственное по культуре соседнее государство, достигшее самых больших в Азии успехов в модернизационной политике. Мировоззрению этой группировки, формировавшемуся в основном в процессе тесных контактов с японскими либеральными кругами, была свойственна открыто прозападная ориентация, откровенно критическая позиция по отношения к конфуцианской традиции. В отличие от Коджона и большинства его приближенных, считавших достаточным заимствование западной технологии (в основном военной) и некоторых бюрократических форм, радикалы прояпонского толка видели источник «богатства и силы» как западных стран, так и Японии, в нормах правовой буржуазной государственности, власти закона, равенстве подданных перед законом, твердых гарантиях личной свободы и собственности. Воздерживаясь, как правило, от публичной критики конфуцианских норм, радикалы, как и их японские единомышленники, считали распространение христианства, как основы европейской культуры, благоприятным для развития страны, призывали всемерно способствовать деятельности европейских и американских миссионеров в Корее. Именно среди наиболее молодых по возрасту членов этой группировки, отправившихся на обучение в США и Японию, появились первые корейские интеллигенты, перешедшие в протестантизм и ставшие в итоге (к 1890-м годам) открытыми противниками конфуцианских традиций. Идеализируя западные конституционные формы — как республиканскую демократию американского типа, так и английскую конституционную монархию, — радикалы считали реально достижимой на первом этапе для Кореи «прогрессивную олигархию» японского образца, когда от имени монарха страной на деле правят ориентированные на модернизацию профессиональные бюрократы. В целом, радикальная группировка рассматривала передовые государства Запада как идеальную модель, а Японию — как реальный пример «догоняющей» модернизации для слаборазвитой страны. Один из лидеров радикалов, Ким Оккюн (1851–1894), любил повторять, что, в то время, как Запад пришел к «богатству и силе» в течение нескольких сотен лет постепенного развития, Япония преодолела гигантскую историческую дистанцию немногим более, чем за десятилетие. «Лишь следование опыту Японии спасет Корею от неизбежной для слабого и отсталого азиатского государства колонизации европейцами», утверждал реформатор.

Конкретные планы радикалов, формировавшиеся на основе японского опыта, можно свести к «капиталистической революции сверху» — ускоренному буржуазному развитию под контролем и при посредстве сильного бюрократического государства. Предлагалось укрепить государственные финансы за счет рационализации налоговой системы (перехода к твердому поземельному налогу по японскому образцу) и внешних займов, заняться строительством современной промышленно-торговой инфраструктуры (прежде всего дорог), наладить современную банковскую систему, поощрять разработку рудников, строить образцовые предприятия тяжелой промышленности за государственный счет и потом передавать частным капиталистам (как и делалось в Японии), а также отменить все традиционные торговые монополии и льготы внутри страны, поощряя развитие капитализма в современных формах — акционерных обществ. Социальным фоном для радикальных перемен должна была стать отмена сословных институтов и привилегий янбанства, открытие государственной службы для талантов любого происхождения (включая простолюдинов), переход к современному всеобщему начальному образованию. В некоторых моментах, политическая программа радикалов шла даже дальше, чем реалии японского общества начала 1880-х годов, отражая влияние либеральных европейских идей. Так, притом, что сословия в Японии были официально отменены, в реальности верхние и средние эшелоны бюрократии были заняты почти исключительно выходцами из самурайских кланов.

Однако, требуя введения универсального начального образования, неприкосновенности личности и имущества для всех подданных страны и равного доступа к государственной карьере, радикальные корейские реформаторы, как и японские либералы, продолжали относиться к простолюдинам как к объектам «просвещения сверху». Новые знания, которые реформаторы собирались распространять через прессу и образовательную систему, строились на их представлениях о нуждах страны, а вовсе не на народных традициях, опыте или требованиях. Будучи в основном сами выходцами из крупных землевладельческих фамилий, радикалы вовсе не собирались решать главную проблему большинства крестьянства — земельный голод, вызванный неравномерным распределением земли, — в соответствии с чаяниями «низов». Наоборот, как и режим Мэйдзи, радикалы собирались закрепить существовавшую ситуацию в земельных отношениях и тем самым увековечить преобладание крупного и среднего землевладения — а, следовательно, и экономическое бесправие бедняков-арендаторов. Неудивительно, что никакой поддержки «снизу» радикалы получить не могли: их идеями заинтересовались лишь некоторые торговцы, вовлеченные в отношения с японскими партнерами или сбыт западных товаров. Между тем, слабой была и поддержка радикальных планов «сверху». Если Коджон и часть дипломатов из его окружения (скажем, влиятельные сановники Ким Хонджип и Ким Юнсик) сохраняли дружелюбную заинтересованность в «неортодоксальных» реформаторских идеях (при этом отнюдь не разделяя радикальных воззрений в целом), то клан Минов и цинские чиновники в Сеуле были настроены откровенно враждебно, видя в Ким Оккюне и его единомышленниках не более чем агентов влияния Японии. Карьера реформаторов оказалась блокированной: доступ к политически наиболее важным должностям был для них на практике закрыт. В то же время группировка Минов продолжала вести политику, полностью противоречившую реформаторским идеям. Продолжался начатый еще Тэвонгуном выпуск ничем не обеспеченных новых денег с высокой нарицательной стоимостью, что привело к инфляции и дезорганизации денежного обращения. Официально закрепив средневековые привилегии гильдии бродячих торговцев (побусан), правительство ничего не делало для поощрения современных форм капитализма. В результате, к началу 1884 г. у радикалов, полностью отчаявшихся в перспективах постепенных реформ нормальным путем, созрела идея отстранить консерваторов от власти путем вооруженного переворота по модели «реставрации Мэйдзи» 1868 г., и при военной помощи Японии.

К японскому содействию в разных формах радикалы в своей практической деятельности в 1882–1884 гг. прибегали достаточно часто. Так, когда по инициативе одного из лидеров радикальной группировки, Пак Ёнхё (1861–1939), в Сеуле был впервые налажен выпуск газеты (октябрь 1883 г.), она печаталась на японском оборудовании, при помощи японских типографов. Основными источниками информации об окружающем мире для этой газеты — она называлась «Хансон Сунбо» и выходила раз в 10 дней тиражом в три тысячи экземпляров — были японские газеты, тексты из которых переводились присланным из Японии молодым «специалистом по корейским делам» Иноуэ Какугоро (1860–1938), заодно служившим неофициальным каналом связи между реформаторами и японскими правящими кругами. Японцами — но под руководством датских специалистов — был проложен первый в Корее телеграфный кабель, связавший с января 1883 г. Пусан с Нагасаки. По японским и американским образцам Хон Ёнсик приступил в 1884 г. к созданию современной почтовой системы. Пак Ёнхё и Юн Уннёль, служившие чиновниками в провинции, тренировали свои личные дружины (насчитывавшие по несколько сот человек) по японскому образцу, тайно закупая для них японское оружие. Несколько десятков молодых корейских офицеров отправили за государственный счет на учебу в токийское военное училище сухопутных сил Тояма. Наконец, Ким Оккюн пытался — но безуспешно — получить у японского правительства или одного из крупных банков большой заем (три миллиона иен) на проведение преобразований в Корее, проведя в Японии более десяти месяцев в бесплодных переговорах в 1883–1884 гг. Поэтому неудивительно, что, когда в конце 1883 — начале 1884 г. отвлекшая Китай от корейских дел китайско-французская война во Вьетнаме предоставила удобный момент для организации вооруженного переворота в Корее, Ким Оккюн, не найдя поддержки у западных (английских и американских) дипломатов, обратился именно к японским представителям за поддержкой. Неудивительно и то, что реформаторы смогли желаемую поддержку получить — с точки зрения Японии, вытеснение китайских сил из Кореи должно было стать прелюдией к созданию японской сферы влияния на континенте.

Несомненно, что вынашиваемые радикальными реформаторами планы ускоренного развития капитализма и современной государственности были для своего времени прогрессивны в той же степени, в которой была прогрессивна, скажем, модель корейских радикалов — «реставрация Мэйдзи». Привнесение на корейскую почву базовых для гражданского общества концепций (равенства всех перед законом, правового государства, и т. д.) было несомненным вкладом в корейскую политическую мысль. Ясно также, что обращение радикалов к вооруженному насилию было вынужденным и неизбежным: торможение реформ консерваторами у власти в 1880–1884 гг. показывало, что существовавшая политическая система практически блокирует для страны перспективы быстрой и успешной модернизации. С точки зрения радикалов — и с ними трудно не согласиться, — господство клана Минов обрекало страну на провал реформ, отсталость и, в конечном счете, полную потерю независимости. Использование политического насилия, в этой перспективе, было неизбежным злом, вызванным крайними обстоятельствами. В принципе, можно понять и стремление группы Ким Оккюна привлечь Японию к вооруженному вмешательству в корейские дела: своими силами радикальная группировка не смогла бы даже нейтрализовать китайский гарнизон в корейской столице, не говоря уж о перспективе масштабной цинской интервенции после свержения клана Минов. В то же время модернизирующаяся Япония шла на дипломатические столкновения с Цинами (вокруг Тайваня, островов Рююо, и т. д.) уже в 1870-е годы, а с начала 1880-х годов взяла курс на подготовку армии и флота к крупномасштабной войне с Китаем в будущем. Одним словом, с учетом реальных обстоятельств начала 1880-х годов политическая линия радикалов кажется вполне логичной — они пытались достичь своих целей единственно возможными в сложившейся ситуации средствами.

Но в то же время ясно и другое. Буржуазные реформаторы в стране без буржуазии, Ким Оккюн и его группа не имели серьезной опоры ни в «верхах», ни в «низах». Использование вооруженной силы в отношении конфуцианского «отца страны», государя, делало их аутсайдерами в корейской политической системе, заодно дискредитирую всю идею реформ в целом. Зависимость этой группировки, не обладавшей ни серьезной властью и влиянием в Корее, ни контактами за пределами Дальневосточного региона, от Японии во всех отношениях была практически абсолютной. Представления об окружающем мире черпались из японских книг и газет (европейскими языками почти никто из реформаторов пока не владел), в Японии закупалось оружие для переворота (правда, в основном американского производства), из Японии реформаторы надеялись в дальнейшем привлечь капиталы и технику для развития индустрии в Корее, по японской модели предлагалось реформировать систему управления и общественные отношения. Отношения зависимости между радикалами и их японскими покровителями давали проницательным современникам, настроенным в пользу умеренных постепенных реформ, основания предполагать, что, одержи радикалы победу, зависимость от Китая просто сменилась бы для Кореи зависимостью от Японии. Использовать в истории сослагательное наклонение сложно, но можно с убежденностью сказать: даже в самом удачном случае, радикальные реформаторы были способны бы не более чем развить на Корейском полуострове периферийный капитализм, зависимый от локального центра, Японии, в техническом, финансовом, информационном и многих других аспектах. Позиция Кореи в международной капиталистической системе вряд ли бы изменилась коренным образом. В качестве периферии Японии, Корея стала бы полуколонией мирового (и прежде всего японского) капитала. Даже находись она под властью группы Ким Оккюна, ей крайне нелегко было бы избежать полной колонизации тем или иным империалистическим государством.