е) 1885–1894 гг. — разложение традиционного уклада и неудачи модернизации

Конец 1880-х годов ознаменовался усилением зависимости Кореи от японского и китайского капитала. Тем дальше, тем более явным становилось, что страна превращается в источник дешевых сельскохозяйственных товаров для Японии и рынок сбыта для привозимой китайскими и японскими купцами западной и японской фабричной продукции. Зависимость не непосредственно от западного капитализма, а от «вторичного», «догоняющего» капитализма региональных центров — Японии и Китая — серьезно отличала Корею от большинства стран мировой периферии, где закреплялся западный капитал. В случае с Кореей, на раннем этапе (конец XIX в.) экспансия западных держав носила преимущественно культурный, религиозный и политический характер. В обстановке развала традиционной системы управления, упадка и разложения правящей династии экспансия японского и китайского капитала вела к дальнейшей маргинализации непривилегированных слоев, обостряя социальные конфликты, приводя общество в состояние системного кризиса.

Опутанная неравноправными договорами и не имевшая никакой возможности защитить свой рынок, Корея чем дальше, тем сильнее страдала от свободного экспорта зерновых и бобовых культур (преимущественно в Японию). Общая сумма экспорта риса увеличилась за 1885–1889 (в японской валюте) в 5 раз, а экспорта бобов — более чем в 20 раз. Для крестьян и горожан все это означало рост цен и новые акты произвола и грабежа со стороны чиновничества, стремившего нажиться на экспорте сельскохозяйственных товаров. По описаниям современников, к концу 1880-х годов привычным стало зрелище пустых государственных складов на местах — зерно, которое чиновники обязаны были хранить на случай стихийных бедствий и голода, теперь продавалось ими в Японию. Засухи привели к массовым голодовкам в 1888–1889 гг., но помощь бедствующим крестьянам практически не оказывалась. Отчаяние масс отражала серия народных бунтов в провинции: неспокойно было даже в ближайших окрестностях столицы. Голодающие, отчаявшиеся люди тысячами бежали через границу на сопредельные территории России и Китая. Попытки отдельных чиновников на местах ввести, согласно традиционным правилам, запреты на вывоз зерна за пределы административного района на период неурожая терпели неудачу: японские дипломаты, недвусмысленно намекая на возможность применения силы, заставляли отменять запреты и даже выплачивать японским торговцам крупные компенсации за сорванные экспортные сделки. Защищаемая иностранными пушками «свобода торговли» оборачивалась для Кореи голодом, сопутствовавшими ему эпидемиями, гибелью слабейших и обнищанием выживших.

Японские торговцы в Корее, за исключением небольшого числа представителей средних и крупных фирм, принадлежали к низшим слоям населения. Зачастую это были люди, не сумевшие приспособиться к требованиям растущего капиталистического рынка у себя на родине и уехавшие в Корею в «поисках удачи», примерно так же, как европейцы уезжали в Америку или Австралию. Пользуясь своей неподсудностью корейским властям, нуждой корейского населения и отсутствием у корейцев представлений о современной торговле и рынке, они не гнушались ничем в борьбе за накопление капитала. Притчей во языцех были откровенно криминальные действия этих «рыцарей наживы» времен раннего капитализма в Восточной Азии — продажа заведомо негодных и устаревших механических инструментов, мошенничество, контрабанда золотого песка, использование уголовного насилия для «выбивания» долгов (при том, что кредиты давались японскими ростовщиками под грабительские проценты — до 10 % за каждые 10 дней). Однако и формально законные приемы наживы — скажем, скупка урожаев риса «на корню» без учета тенденции к росту цен на него в период урожая, — были не менее эффективны в сколачивании состояний японскими колонистами. При невозможности легальной покупки японцами земли внутри страны рисовые поля и плантации женьшеня часто скупались на подставных лиц. В 1885 г. более половины стоимости проданных японцами в Корее товаров приходилось на изделия английского производства (в основном ткани), но к 1889 г. японские товары (ткани, одежда, простые бытовые изделия) составляли уже 74 % экспорта. Это объяснялось не только развитием производства в Японии, но и необходимостью конкурировать с продававшимися китайскими купцами более дешевыми английскими товарами (китайцы скупали их у оптовиков в Гонконге и Шанхае, а японские купцы использовали более дорогие поставки через Нагасаки). Часто низкокачественные японские товары навязывались обманом. Грабительская по своему характеру торговля с Японией делала внутренний корейский рынок сырьевым придатком японского, «в зародыше» уничтожала перспективы развития мануфактурного производства внутри самой Кореи.

Другую группу представителей дальневосточного торгового капитала, получавших барыши от проникновения на незащищенный корейский рынок, составляли китайские купцы. Численностью они значительно уступали японским — так, в 1891 г. в «открытом» порту Вонсан имели конторы более ста японских и лишь шесть китайских фирм. Однако, в то время как значительную часть японских торговцев составляли выходцы из полукриминальной, деклассированной среды, серьезным капиталом не располагавшие (и прибегавшие зачастую к незаконным методам в процессе накопления капитала в Корее), китайские предприятия были значительно солиднее, располагали большим капиталом, умели завоевать доверие корейских партнеров и клиентов. Главным их покровителем был всемогущий «резидент» Юань Шикай, которого современники называли «хозяином корейского двора». Своей властью он выдавал своим предприимчивым соотечественникам разрешения на проезд и проживание во внутренних районах страны, которых японские конкуренты приобрести не могли. Китайцы имели возможности продавать импортные (в основном английские) ткани на местных рынках по всей стране, скупать «в глубинке» золото, кожи, женьшень, и даже вкладывать нажитые в Корее капиталы в первые корейские гончарные мануфактуры и шелковичные плантации. Доля китайцев в корейском импорте постоянно увеличивалась — если в 1885 г. она составляла всего треть от японской, то в 1890 г. китайские торговцы ввозили в Корею товаров примерно на ту же сумму, что японские. Конкуренция с вездесущими, богатыми и сплоченными китайскими торговцами была не под силу корейским предпринимателям, скованным по рукам и ногам правительственным контролем и непомерной по масштабам коррупцией. Отчаяние разоряемых международной «свободой торговли» корейских торговцев находила выражение в поджогах китайских лавок в Сеуле, особенно участившихся в 1888–1889 гг., а также в своеобразной «забастовке» (коллективном отказе торговать) столичных лавочников в 1890 г. Чтобы обезопасить китайское предпринимательство в Сеуле, китайские лавки и фирмы были сконцентрированы в 1889 г. в районах рынков Намдэмун (Южные Ворота) и Тондэмун (Восточные Ворота), ставших первыми «чайнатаунами» в Корее. При всем том ущербе, который заведомо неравная конкуренция с китайским бизнесом наносила зарождавшемуся корейскому предпринимательству (китайских купцов, в отличие от корейских, защищал от вымогательства, поборов и произвола авторитет Юань Шикая и привилегированный статус, даваемый им «Правилами торговли с Кореей»), недовольство ими не было столь сильно, сколь ненависть по отношению к японским ростовщикам и торговцам. Сказывались, по-видимому, как традиционные стереотипы (Китай воспринимался как «центр Поднебесной», а Япония — не более, чем «окраинная страна», стоявшая ниже Кореи в культурной иерархии и перманентно враждебная ей), так и реакция на большую долю авантюристов и уголовников среди японских поселенцев в Корее.

Среди корейских торговцев первенствующую роль продолжали играть объединенные в одну общекорейскую гильдию бродячие купцы — побусаны. Гильдия это жестко контролировалась правительственным Коммерческим управлением (Сангигук), а практически — кланом Минов, обогащавшимся на поступавших от побусанов налогах и использовавшим хорошо организованных торговцев для расправ с политическими противниками. Монополия гильдии побусанов на межрегиональную розничную торговлю являлась одним из препятствий для развития раннего капитализма в Корее. Стремясь обогатиться на налоговых поступлениях от монополистов, правительство попыталось передать монопольные права на оптовую торговлю в открытых портах группе из 25 «официально лицензированных оптовиков» (кэкчу), но протесты иностранных купцов, использовавших в качестве посредников-компрадоров целый ряд других фирм, сорвали эту меру. В целом, беззащитность корейских предпринимателей перед коррупцией и административным произволом не давала развиваться в стране более передовым формам коммерции. Так, несмотря на официальное разрешение, корейские торговцы, не уверенные в безопасности своих капиталов, вплоть до самого конца XIX в. не образовывали акционерных обществ. Многие торговцы считали положение компрадора при иностранной фирме, защищенной правом экстерриториальности, более безопасным и надежным, чем самостоятельный бизнес.

После подавления акции Ким Оккюна Коджон и его окружение оказались практически на положении заложников у китайских военных и дипломатов. Юань Шикай, в эйфории после своей «героической победы над мятежниками», даже всерьез предлагал Ли Хунчжану поставить корейскую администрацию под прямой повседневный контроль китайских чиновников помимо корейского двора, т. е. на практике свести Корею к положению рядовой китайской провинции. Хотя это предложение и не было принято, поведение китайских представителей было само по себе явным вызовом государственной самостоятельности Кореи. Это, а также опасения по поводу возможного развязывания японо-китайской войны на корейской территории, побудили Коджона искать «третью силу», способную защитить Корею как от китайского гегемонизма, так и от угрозы японской экспансии. Ближайший советник Коджона Мёллендорф начал, с одобрения корейского государя, искать контакты с российскими дипломатами в Японии, зондируя почву по поводу возможности взятия Россией Кореи под защиту. Имелась в виду прежде всего защита от агрессивных посягательств со стороны Китая и Японии, а в качестве конкретных мер предлагалась присылка российских офицеров для обучения корейской армии. Учитывая резко отрицательную позицию как Китая, так и прокитайски настроенных умеренных реформаторов по отношению к любым попыткам укрепить самостоятельность Кореи через прямые связи с западными странами, все переговоры велись Мёллендорфом, его помощниками и лично Коджоном в строгой тайне даже от верхушки корейского чиновничества. Однако смутные слухи об авансах Коджона в сторону России, в сочетании с желанием закрепиться на Корейском полуострове на случай «большой войны» против России в ситуации обострившегося колониального соперничества с царизмом в Центральной Азии, заставили напрямую вмешаться в корейские дела и главного иностранного покровителя цинского режима — Великобританию. 1 марта 1885 г. британский флот — не уведомив корейский двор, но заручившись неофициальным одобрением Ли Хунчжана, — оккупировал небольшой остров Комундо (порт Гамильтон) у южного побережья Кореи, с намерением сделать его важной военно-морской базой для нападений на Владивосток и Петропавловск-Камчатский. Протесты корейских властей не приносили никакого успеха: англичане, с согласия Ли Хунчжана, предлагали в ответ арендовать или купить у Кореи незаконно захваченный ими остров. Ситуацию осложнило то, что прокитайски настроенный умеренный реформатор Ким Юнсик разгласил попавшие в его руки документы о корейско-российских переговорах по поводу присылки военных инструкторов. Гнев Ли Хунчжана заставил корейцев отправить в отставку Мёллендорфа, после чего Юань Шикаю были даны полномочия «генерального резидента» (октябрь 1885 г.). Под прямой контроль цинских чиновников подпал главный источник валютного дохода для корейского двора — морская таможня. Цинские власти контролировали и телеграфные линии, связавшие Сеул с Инчхоном и северной границей Кореи (телеграфные коды для корейского языка даже не разрабатывались). Юань Шикай присвоил себе право определять основные направления не только внешней, но и внутренней политики Кореи, и даже составлял список чиновников, «желательных» для назначения на ключевые должности. Фактически без его одобрения не принималось ни одно сколько-нибудь значимое решение. «Независимость» Кореи была сведена к автономии во второстепенных вопросах. Во многих отношениях положение Кореи под китайским контролем мало отличалось от положения протекторатов европейских колониальных держав в Африке и Азии.

В сложившейся беспрецедентно тяжелой ситуации режим Коджона не оставлял попыток укрепить и стабилизировать политическую и социально-экономическую систему и добиться хотя бы некоторой «свободы рук» от удушающей китайской опеки путем завязывания более тесных контактов с державами Запада, поверхностной и выборочной перестройки некоторых корейских институтов на западный манер, а также частичных реформ наиболее нетерпимых для масс элементов традиционного общества. Новые попытки найти защиту от китайского произвола у России результатов не дали: прокитайски настроенные чиновники из клана Минов сразу же передали копию направленной российскому представителю в Сеуле К.И.Веберу^[7] петиции Юань Шикаю, и все дело дало Китаю лишь новый предлог для еще более энергичного вмешательства в корейские дела (1886 г.). Опасаясь, что более тесные контакты с Западом и Японией представят угрозу китайской гегемонии, Юань Шикай усиленно противодействовал отправке корейских миссий в Японию, США и Европу, настаивая, чтобы корейские дипломаты первым делом являлись на аудиенцию к «посланникам старшего государства» (т. е. Китая) в стране назначения. Несмотря на все помехи, миссия корейского представителя Пак Чонъяна (1841–1904) — известного как умеренный реформатор — сумела посетить США (1887–1889). Однако попытка Пак Чонъяна получить в Америке заем на дело реформ окончилась неудачей, равно как и его усилия открыть в Вашингтоне постоянное корейское представительство — противодействие со стороны Юань Шикая было слишком сильным.

Избегая прямого конфликта с Юанем, Коджон концентрировал усилия на частичных реформах, с американской и европейской помощью, в «неполитических» сферах — здравоохранении, образовании, и т. д. Так, в 1885 г. в Сеуле открылась первая государственная больница европейского типа (Кванхевон), возглавлявшаяся американским миссионером-врачом Г.Н.Алленом (1858–1932), позже ставшим американским генеральным консулом в Сеуле, одним из главных посредников в проникновении американского капитала в страну. Больница была очень популярна (в год число пациентов доходило до 10 тыс. человек), но постоянно страдала от нехваток медикаментов и квалифицированного персонала. В 1885 г. другой американский миссионер, Г.Г.Аппенцеллер (1858–1902), открыл в Сеуле первую частную школу западного типа, которой лично Коджон через два года присвоил имя Пэджэ Хактан — «Училища, воспитывающего таланты». В 1889 г. в этой школе стал издаваться первый в истории Кореи ежемесячный журнал — «Кёхве» («Церковь»). С 1886 г. преподавание английского языка и современных естественных наук велось специально приглашенными американскими учителями и во вновь открытой государственной школе западного типа — Югён Конвон. Среди студентов этого учебного заведения были и выходцы из самых влиятельных кланов при дворе, в том числе и сыновья олигархов из семейства Минов, при всей их прокитайской ориентации начавших понимать необходимость освоения «западных наук». С 1888 г. преподавали военные науки будущим корейским офицерам в специально организованной военной школе нового типа (Ёнму конвон) и три американских военных инструктора, старшим среди которых был прославившийся во время гражданской войны Севера и Юга бригадный генерал Вильям Дай (1831–1899), к тому времени вышедший в отставку. Однако косность корейской бюрократии и отсутствие средств практически свели на нет эту интересную попытку модернизировать корейские вооруженные силы. По донесениям российских военных путешественников, к 1889 г. в школе было только 20 учащихся (в то время как первоначально планировалось зачислить 60), занятия с которыми давали очень небольшой эффект. Эпохальным для корейского образования было открытие в 1886 г. миссионерской школы для девочек (ныне — Женский Университет Ихва в Сеуле) — ранее женщины доступа к публичному образованию не имели. В 1886 г. возобновилось и прекращенное после неудачного переворота в 1884 г. издание общедоступной газеты — теперь уже под именем «Хансон чубо», на еженедельной основе, с привлечением японских консультантов. Газету стали печатать не на китайском литературном языке, как раньше, а «смешанным шрифтом» с использованием как иероглифов, так и корейского алфавита, что делало издание более доступным. Таким образом, даже в период китайского засилья в политике Коджона имелись определенные реформаторские элементы.

Период 1885–1894 гг. был также временем первого знакомства со многими элементами современной культуры и быта, ранее в Корее неизвестными. Так, обосновавшиеся в Инчхоне европейские торговые фирмы (немецкая «Мейер и Ко» и другие) и европейские дипломаты в Сеуле именно тогда начали строить первые на корейской земле здания европейского типа с современными удобствами. Одним из них было, например, построенное в 1891 г. здание российской дипломатической миссии в Сеуле, частично сохранившееся до наших дней. Там же появились и первые европейские гостиницы с привычными для западных гостей кафе и барами. С 1890 г. в быт двора вошли кофе и индийский чай, приобретаемые при посредстве российской предпринимательницы немецкого происхождения А. Зонтаг (1854–1925), родственницы К. Вебера. Телеграфные линии и регулярное пароходное сообщение связали Корею с японским портом Нагасаки. Японцы были и организаторами первых в Корее акционерных обществ (1891 г.). Западные миссионеры напечатали первые в истории корейского языкознания корейско-французский (1880) и корейско-английский (1890) словари, начали издание корееведческого журнала «Корейский архив» (Korean Repository), рассчитанного на образованную европейскую публику. Со строительством в Сеуле первой протестантской церкви (1887) началось и постепенное проникновение протестантизма, первоначально в основном в среду купцов и соприкасавшихся с иностранцами интеллигентов. С подписанием в 1888 г. «Правил для сухопутной торговли» с Россией, устанавливавших порядок миграции корейцев на российскую территорию, у местных российских властей открылась возможность для принятия тех корейских переселенцев на российском Дальнем Востоке (переселение на пограничные российские земли началось уже в 1860-е годы, и к 1891 г. в Приморской области проживало 12 857 корейцев), которые прибыли туда до установления дипломатических отношений между Россией и Кореей в 1884 г., в российское подданство. Корейцы зачислялись в сословие государственных крестьян, их сельские общества получали права на самоуправление по существовавшим на тот момент в Российской Империи законам и правилам. Впервые в истории Кореи части ее подданных была предоставлена легальная возможность войти в подданство европейского государства. Облик традиционной Кореи менялся медленно, но последовательно.

Pис. 17. Здание российской миссии в Сеуле, в квартале Челдон. Архитектор А. И. Середин-Сабатин. Фото начала ХХ в.

Однако успехи ограниченной верхушечной вестернизации мало влияли на массы населения и были недостаточны для разрешения стоявших перед страной задач. В условиях, когда, по сообщениям английских дипломатических источников, из-за коррупции и примитивных методов транспортировки до столицы доходила лишь треть собиравшихся в провинции налогов, у правительства не было средств на проведение действительно масштабных реформ — скажем, строительство собственной военной промышленности с западным оборудованием (арсенал в Сеуле был способен лишь чинить европейские ружья, но не производить их; производство пороха в стране также отсутствовало) или организацию эффективной армии. Борьба же с коррупцией была невозможна, ибо главную выгоду от нее получала олигархия Минов, открыто торговавшая «теплыми местечками» в чиновничьем аппарате. Известно, что и Коджон — в чьей личной кассе находились средства, составлявшие примерно 40 % от всех ресурсов государственной казны, — активно «сотрудничал» с коррумпированными провинциальными администраторами, делившимися с ним «добычей». В то время как двор жил в роскоши и переправлял часть «теневых» средств на хранение в шанхайские и гонконгские банки, обнищавшая казна иногда задерживала даже жалованье иностранных военных инструкторов более чем на год из-за нехватки денег. Отсутствие средств привело в 1888 г. и к закрытию газеты «Хансон чубо», столь много сделавшей для ознакомления корейцев с положением дел в мире. Поскольку за поставки оружия корейской армии отвечало сразу несколько некомпетентных и коррумпированных чиновников, то проводить нормальные учения было очень трудно — бойцы одной и той же части имели на вооружении стрелковое оружие французского, российского и американского производства самых разных типов и моделей, часто бракованное и устаревшее. Обучение в школах западного типа было доступно лишь для нескольких десятков выходцев из привилегированных семей, в то время как основная часть даже янбанства, не говоря уж о простолюдинах, продолжала жить традиционными представлениями о мире. Наконец, гегемония прокитайской консервативной клики не давала возможности начать реформирование узловых элементов общественной жизни — таких, как, например, средневековая сословная система. Коджон ограничился лишь полуреформами, объявив в 1885 г. о том, что дети рабов освобождаются из рабского состояния. В целом, период 1885–1894 гг. может быть охарактеризован как неудачная модернизация: частичное, непоследовательное и поверхностное внедрение некоторых элементов современного образования, военного дела и т. д. в корейскую жизнь ничего не давало для разрешения противоречий сословной системы, коррумпированной и неэффективной администрации традиционного типа, или для развития хотя бы самых простых форм современного капитализма. В то время, как реформы буксовали, неограниченный вывоз за рубеж аграрной продукции вел к росту цен, голоду во многих уездах, новым вспышкам народных волнений и, в конце концов, крестьянской войне 1894 г. — знаменитому тонхакскому восстанию.

Литература

1. Пак Б. Б. Российская дипломатия и Корея. 1860–1888. М.-СПб. — Иркутск, 1998