б) Система управления и социальные отношения в раннем Корё

На вершине созданной Сонджоном по танским и сунским образцам (но и с учетом силласких прецедентов) административной системы находились три палаты (самсон) — Государственная Канцелярия (Мунхасон), Дворцовый Секретариат (Чунсо, первоначально назывался Нэсасон), и Государственный Секретариат (Сансосон). Интересно, что, в отличие от китайской модели, в Корё две первые палаты практически функционировали как единое учреждение, известное под сокращенным наименованием Чэбу. Восьми высшим чиновникам Чэбу, обобщенно именовавшимся сонджэ, — канцлеру Государственной Канцелярии (мунха сиджун; практически выполнял функции первого министра), двум его заместителям, двум заместителям начальника Дворцового Секретариата (должность начальника Дворцового Секретариата была чисто формальной) и трем их помощникам, — принадлежала основная роль в принятии важнейших решений. Обсуждать (и при необходимости — критиковать) их решения, а также критически оценивать всех вновь назначаемых на тот или иной пост должны были их подчиненные среднего и низшего звена, известные под общим наименованием соннан. Акцент на жесткую и нелицеприятную критику, делавшийся архитекторами корёской административной системы, должен был, в идеале, стабилизировать структуру и исключать возможность злоупотреблений властью.

Если Чэбу контролировало аппарат управления в целом, принимало решения по основным проблемам и отвечало за отбор кадров на службу, то функции исполнительной власти принадлежали, в принципе, Государственному Секретариату, а точнее — находившимся формально в его подчинении отраслевым министерствам — пу. Из них главными считались шесть — Церемоний (Ебу; отвечало также за дипломатию и образование), Финансов (буквально «Дворов», Хобу; заведовало налоговой системой), Армии (Пёнбу), Чинов (Ибу; заведовало кадровыми процедурами), Наказаний (Хёнбу; заведовало судебной системой, юридическими вопросами вообще, а также официальными реестрами рабов) и Общественных Работ (Конбу; отвечало также за дворцовое ремесло). Формально главами этих министерств были министры-сансо, но практически важнейшие решения контролировались особыми инспекторами-пханса, назначаемыми из числа служащих Чэбу. Реальная власть была сконцентрирована в Чэбу, поскольку должность главы Государственного Секретариата была номинальной. Практически 25 чиновников Чэбу высшего и среднего звена (1–7 ранги), в основном выходцы из аристократических семей, получившие конфуцианское образование и прошедшие через государственные экзамены, играли решающую роль во всех областях управления.

Параллельной Чэбу структурой (хотя и несколько ниже по статусу) был созданный Сонджоном в 991 г. Дворцовый Военный Секретариат (Чхумильвон, или, сокращенно, Чхувон). Он находился под личным контролем государя и отвечал не только за общее состояние военных (в основном пограничных) дел, но также и за прием докладных записок «на Высочайшее имя» с мест и составление государевых указов и распоряжений. Совместное заседание высших чиновников Чэбу и Чхумильвона — тобёнмаса — было аналогией Верховного Государственного Совета более поздних времен. В основном на рассмотрение таких заседаний выносились военные и пограничные проблемы. Решения, как и на силласком Совете Знати, должны были приниматься только единогласно. Контрбалансом влиянию Чэбу и Дворцового Военного Секретариата (оба эти могущественные учреждения были известны под общим наименованием Чэчху) был Государственный Цензорат (Осадэ, или Сахонбу), в обязанность которого входила критика как чиновных злоупотреблений, так и ошибок и недостатков самого вана. Цензорат выполнял важные функции, обеспечивая «баланс и контроль» внутри бюрократической иерархии и удерживая государя от проявлений чрезмерного авторитаризма. Бюрократическая система раннего Корё, при всей ее сбалансированности и эффективности, отличалась высокой концентрацией власти и влияния в высшем эшелоне управления. Несколько десятков высших чиновников, в абсолютном большинстве своем выходцев из привилегированных землевладельческих кланов, обладали монопольным влиянием на все сферы управления.

Началом создания системы местной администрации считается 983 г., когда Сонджон, в согласии с предложениями Чхве Сынно, разделил страну на 12 областей (мок). Затем система подверглась ряду изменений. Так, в 995 г., после войны с киданями, были заново образованы, по танскому образцу, 10 провинций (то), а области переведены в единицы военной организации. После ряда изменений в завершенном виде (начало XII в.) система провинциального управления выглядела следующим образом. Самой крупной единицей были пять провинций (то) — две центральные (Сохэ на севере и Янгван на юге; между ними располагалась столичная область Кёнги, в определенные периоды также выделявшаяся в провинцию), две южные (Чолла и Кёнсан; названия сохранились до сегодняшнего дня), и одна восточная (Кёджу; западные районы современной пров. Канвон). К провинциям по статусу примыкали два особых пограничных округа (ке) — Северный и Восточный. Если в провинции посылались гражданские губернаторы (анчхальса), то пограничными округами управляли военные губернаторы (пёнмаса).

Основным звеном местного управления были административные единицы «среднего» порядка — управы (пу), округа (кун) и уезды (хён). Этим гражданским управленческим единицам в пограничных округах соответствовали военные протектораты (тохобу) и особые военно-административные районы (чин). Если в управы, округа и уезды из центра присылались гражданские чиновники (известные под обобщенным наименованием сурён — «местные управители»), то военными протекторатами и особыми районами управляли военные. Особыми административными единицами были три столицы — основная (совр. г. Кэсон), западная (нынешний Пхеньян) и восточная (Кёнджу, бывшая столица Силла). Несколько позже ранг «центральной столицы» (кён) был присвоен современному г. Сеулу. Столицы, особенно стратегически важная западная столица, пользовались особыми правами, там располагались дворцы (на случай пребывания там государя) и филиалы ряда центральных административных учреждений. Крупнейшим городом Корё, «государевой столицей» Кэсоном, управлял назначаемый центральной администрацией «городской правитель» — пуюн. Центральные чиновники заведовали также делами в каждом из пяти районов (пу) и 35 кварталов (пан), на которые Кэсон был разделен. В отличие от средневековой Европы, никаких прав на самоуправление кэсонские горожане — купцы и ремесленники — не имели.

Внешне корёская система местного управления кажется всеобъемлющей — административные единицы разного уровня покрывали всю территорию страны. На самом деле, административные возможности династии были ограничены. Из приблизительно 500 округов и уездов правители — главным образом по финансовым соображениям, — посылались примерно в 100 самых крупных; соседние округа и уезды поменьше (их называли соккун или сокхён — «подчиненный округ» или «подчиненный уезд») управлялись чиновниками крупных административных единиц «по совместительству». Ясно, что один присылаемый из центра правитель — даже с заместителем (пхангван) и несколькими помощниками (соккван) — вряд ли мог успешно справиться с делами 5–6 округов и уездов в малознакомой местности. В реальности, эффективно исполнять свои обязанности посланец центра мог лишь при помощи «местных чиновников» (хянни) — мелких и средних землевладельцев, получавших от центральной власти «местную должность» (хянджик) и права на чиновничий земельный надел. Положения о «наделах» для «местных чиновников» легализовывали их земельные владения, восходящие еще к смутным временам позднего Силла.

Основную роль в местном управлении — особенно там, куда центральные чиновники не посылались, — играли представители местных «сильных домов» в должностях ходжан («начальник над дворами») и пуходжан («заместитель начальника над дворами»). Практика передачи этих должностей по наследству означала признание центральной властью привилегированного статуса того или иного клана в соответствующем районе. «Местным чиновникам» давалось право на официальный общегосударственный символ привилегированного положения — чиновный костюм. Стремясь упрочить связь между местной и центральной элитой, власть поощряла сдачу «местными чиновниками» государственных экзаменов и их продвижение в ряды центральной бюрократии.

В целом, если центральная бюрократическая система Корё давала нескольким десяткам высших чиновников аристократического происхождения полный контроль над государственными делами, то система местного управления узаконивала административные прерогативы местной землевладельческой знати. На самом низшем уровне — в селах и деревнях — за уплату налогов и выполнение повинностей отвечали, как и в силлаские времена, старосты (чхонджан и чхонджон) «административных сел» (хэнджончхон). Как и в танском Китае, в Корё — прежде всего при посредстве сельских старост и «местных чиновников» — местные административные органы и Министерство Финансов (Хобу) раз в три года составляли «подворные регистры» (ходжок) на все население. Однако на практике «сильные дома» имели возможности укрыть зависимые от них «дворы» от регистрации и налогообложения.

Вооруженной опорой государственного аппарата была армия, подразделявшаяся на столичные (кёнгун) и провинциальные (чухёнгун) части. В составе столичных частей имелось два корпуса (кун) придворной гвардии и шесть соединений (ви), отвечавших за охрану столицы и границ; гвардия, как считалось, занимала более высокое положение. Два корпуса-кун и шесть соединений-ви возглавлялись военачальниками-санджангун и состояли из 45 отрядов (ён) по тысяче солдат каждый под началом командиров-чангун. Всего, таким образом, столичные части имели в своем составе 45 тыс. бойцов; более 3 тыс. из этого числа относилось к офицерскому составу. Офицеры и младший командный состав (около 7 тыс. чел.) получали чиновничьи служебные наделы и относились по сословной принадлежности к привилегированным служилым слоям, хотя и считались стоящими ниже «истинного», гражданского высшего чиновничества. Обычно принадлежность к служилому военному сословию наследовалась; вакансии заполнялись выходцами из рядового состава, «местных чиновников», или богатых крестьян. Наследовалось и звание рядового столичных частей — крестьяне, принадлежавшие к особым «военным семьям», должны были с 16 до 59 лет проводить на службе один год из трех (на этот год они освобождались от налогов и повинностей). По тому же принципу происходило и зачисление в почти 200-тысячные провинциальные части, но статус «провинциальных военных семей» был ниже. В пограничных округах (ке) к «военным семьям» причислялось практически все крестьянское население. Провинциальные военные привлекались на службу — а также на строительные работы — по мере необходимости, но, по возможности, в период, свободный от полевых работ (в реальности этот принцип часто не соблюдался). Всего наследственное комплектование давало Корё до 250 тыс. подготовленных военнослужащих.

Рис. 31. Фамильный регистр будущего основателя династии Часок (1392–1910) — полководца и чиновника Ли Сонге. Составлен в последние годы существования Корё (1390–1391). При династии Корё в регистры вносились не только крестьяне, но и представители привилегированных слоев. Один экземпляр регистра хранился в клане, второй передавался государственным административным органам. В регистр чиновничьей семьи заносились имена и должности предков (до прадеда по отцу и деда по матери), имущество (с указанием, от кого получено в наследство или как приобретено) и имена рабов.

В теории, военнообязанными в Корё были все здоровые мужчины 16–59 лет, в том числе и средние и младшие чиновники (ниже шестого ранга). В случае крупных конфликтов Корё, имевшее приблизительно два с половиной миллиона населения, теоретически могло привлечь на воинскую службу до 600 тыс. человек (хотя и с серьезными негативными последствиями для экономики). Такое количество солдат вряд ли позволяло всерьез соперничать за влияние с северными соседями: у чжурчжэньской империи Цзинь, например, в конце XII в. имелось до 40 миллионов подданных и до 1 млн. потенциальных солдат (включая запасников). Однако численность и технический уровень корёской армии были вполне достаточными для защиты собственно корёской территории в течение довольно долгого времени. С другой стороны, сочетание крестьянских работ с военной службой у рядовых и приниженное положение даже столичных офицеров по сравнению с гражданским чиновничеством были источниками социальной напряженности, вылившейся в итоге в военный переворот 1170 г. В отличие от аристократов Силла, корёские гражданские чиновники (по крайней мере, с конца X — начала XI вв.) обычно не получали даже базовой военной тренировки. От военных их отделяла пропасть не только по статусу, но и в культурном отношении, что еще более обостряло конфликт.

Как же вознаграждалась служба приблизительно трех тысяч гражданских и семи тысяч военных чиновников? Система чонсигва («должностных наделов»), впервые установленная в 976 г. (см. выше), а затем несколько раз реформированная (в 998, 1034 и 1076 гг.), предусматривала раздачу служебных наделов всем находящимся на действительной службе (в 998-1076 — и обладателям номинальных должностей) в соответствии с их рангами (их было 9) и степенями (18; каждый ранг включал две ступени). В принципе, жаловался, как и во всех дальневосточных бюрократических монархиях, не надел, а лишь право на налог с него. При этом определенная часть рисового налога с чиновных наделов (от 0,5 до 2 %, в зависимости от качества и урожайности земли) все равно шла в казенные склады.

Пожалование, в теории, не было собственностью получателя и должно было возвращаться в казну с отставкой. В основном жаловались земли в окрестностях столицы, где центральная власть могла предотвратить их незаконную «приватизацию». В пожалование входила как обрабатываемая земля, так и лесистые горные участки («на топливо»). Судя по источникам, непосредственные производители (крестьяне), обрабатывавшие пожалованную землю и платившие, через государственный налоговый аппарат, налог получателю пожалования, лично зависимыми от получателя официально не считались. В то же время реально пожалование могло оставаться за семьей получателя довольно долгое время и после ухода со службы: часть пожалования («поля на прокорм», кубунджон) оставалась за отставным чиновником вплоть до его смерти, а затем (в несколько урезанном виде) переходила к вдове и несовершеннолетним детям. На практике во многих случаях (особенно в периоды политических потрясений, когда государственный контроль ослабевал) чиновный клан теми или иными методами присваивал надельные земли, делая их наследственной собственностью (а крестьян превращая в частнозависимых, или, реже, даже в рабов). Выходцы из чиновных кланов и обладатели ученых степеней имели право на особое пожалование («поля для неслуживых», ханинджон) даже если они на службу не поступали.

Высший размер пожалования (скажем, для канцлера Государственной Канцелярии) и низший (для обладателя восемнадцатой чиновной степени) различались примерно в 10 раз, что приблизительно соответствовало и китайским нормам того времени. Получали чиновники дважды в год и рисовое жалование, размер которого также был строго пропорционален рангу и степени. Доход от земельного пожалования и от жалования был приблизительно одинаковый. Одно время корёское правительство пыталось, по китайскому образцу, выдавать жалованье деньгами, но система эта в Корё так и не прижилась (как и денежное обращение вообще). По сравнению с Китаем, где земельные пожалования чиновникам с конца VIII в. потеряли значение, и исчисляемое в рисе жалование часто выплачивалось только деньгами (при династии Сун — даже бумажными деньгами), корёская система была достаточно «отсталой». Впрочем, по сравнению с тогдашней Европой, не имевшей ни системы регулярной выплаты жалования, ни сколько-нибудь организованной гражданской бюрократической службы вообще (все это пришло только во времена абсолютизма, к XVI–XVII вв.), все бюрократические монархии Дальнего Востока, включая Корё, обладали гораздо более сложной административной организацией. Некоторые особенности бюрократического быта времен Корё — порядок прихода на службу в час Змеи (примерно 9 часов утра) и ухода домой в «час курицы» (около 5 часов дня), проводимые каждый пять дней служебные совещания, и т. д. — кажутся вполне «современными» даже сейчас.

Рис. 32. Ворота «гостевой палаты» для чиновников (кэкса) провинциальной управы в городе Канныне (пров. Канвон). Возведены при Ван Гоне, в 936 г., позже неоднократно перестраивались. В «гостевой палате» могли останавливаться чиновники, выезжавшие в провинцию по делам службы.

Основную часть богатства служилого аристократического слоя составляли не служебные наделы, а унаследованные от предков (часто еще со времен смут Позднего Силла), дарованные государями или приобретенные частные земли разных категорий («дарованные земли» — саджон, «поля заслуженных сановников» — конымджон, и т. д.), известные под общим наименованием «полей вечного пользования» (ёнъопчон). Надо сказать, что, хотя формально вся территория Корё считалась собственностью государства (в теории, этого принципа придерживалась любая бюрократическая монархия Дальнего Востока), в реальности крестьяне, как и в Китае в соответствующий период, практически владели своими наделами, передавая их по наследству, покупая и продавая. Государству выплачивался налог, формально считавшийся арендной платой за пользование номинально «государственной» землей.

Согласно исследованиям современных южнокорейских авторов Ли Сонму и Ким Ёнсопа, базовая налоговая ставка обычно составляла 1/10 урожая, но варьировалась в зависимости от качества земли и урожайности надела (по этому вопросу существуют и другие мнения). Владели землей в частном порядке и представители господствующего класса — чиновники и буддийские монастыри. В отличие от крестьян, «заслуженные сановники» (чиновники высших пяти рангов, владевшие полями конымджон) и монастыри налогов со своих частных земель не платили и повинностей не несли. Частные земли служилой аристократии и монастырей во многих случаях обрабатывались рабами, составлявшими еще одну важную часть имущества господствующего класса. Рабами становились как военнопленные, так и несостоятельные должники (аристократия и монастыри широко практиковали ростовщичество). В голодные годы распространена была продажа в рабство членов семей. В других случаях имения знати и монастырей могли обрабатывать частно-зависимые крестьяне (практически крепостные), искавшие в аристократических имениях или монастырях спасения от разорительных повинностей или произвола чиновников. Наконец, часть земель сдавалась в аренду лично свободным крестьянам соседних селений (арендная плата составляла половину урожая). Крестьяне во многих случаях также арендовали дворцовые земли-нэджанджон и наделы, приписанные к государственным учреждениям (тогда арендная плата составляла четверть урожая). В случае, если сановник проживал в столице, имением заведовал особый управляющий — чанду, обычно из числа доверенной клиентелы. Границы имений обозначали особенные каменные столбы — чансэнпхё, постановка которых обычно осуществлялась с санкции местного чиновничества (выступавшего, таким образом, гарантом частного землевладения).

Рис. 33. Типичный корёский чансэнпхё, обозначавший границы владений одного из крупнейших монастырей — Тхондоса (уезд Янсан пров. Юж. Кёнсан). Поставлен в 1085 г. по согласованию с Министерством Финансов (Хобу). Рубежи монастырских владений обычно отмечали 12 каменных столбов. В Тхондоса до нашего времени сохранились три из них. Полутораметровые столбы имели не только административные, но и ритуальные функции. Как считалось, они отпугивали от монастырских пределов злых духов.

Кто же мог стать чиновником в Корё? Как уже говорилось выше, с 958 г. чиновничество набиралось через государственную экзаменационную систему, хотя допущение к службе «за заслуги предков» для выходцев из семей чиновников высших 5 рангов по-прежнему оставалось нормой. Всего, согласно исследованиям С.В.Волкова, через экзамены было взято на службу примерно 34 % тех корёских чиновников, о которых сохранились биографические данные в источниках. Это несколько меньше, чем в Китае времен династии Сун, где, по расчетам того же исследователя, через экзамены рекрутировалось до половины всех государственных служащих. Это неудивительно — бюрократизация корёского общества была сопряжена с немалыми трудностями. Интересно, что традиционный взгляд на государственную службу как продолжение системы личных отношений в «высшем обществе» давал о себе знать и в самой процедуре экзаменов. В случае успеха экзаменуемый, по корёскому обычаю, становился «учеником» экзаменатора-чигонго и обязан был звать последнего чваджу («хозяин места») и «почитать подобно родному отцу» (что в конфуцианском обществе отнюдь не было пустым звуком). Группа «учеников» одного экзаменатора образовывала обычно «общество одногодков» (тоннёнхвё). Учитывая официальное положение их членов, подобные общества часто играли серьезную роль во внутренней политике.

Самым верным путем к удаче на экзаменах была учеба в Государственном Университете («Школа Сынов Отечества», Кукчагам), продолжившем традиции силлаской Высшей Государственной Школы (воссоздан в 992 г., неоднократно переименовывался). Принималось туда до 300 чел., и еще 300 студентов могло поступить в Высшую Школу (Тхэхак) — столичное образовательное учреждение более низкого ранга. Как правило, на основные курсы, связанные с изучением конфуцианских классиков и дававшие право сдавать экзамен первой ступени по классам словесности и конфуцианских канонов (что и вело в итоге к службе в центральном аппарате), принимались лишь выходцы из семей чиновников 1–3 рангов (в Государственном Университете) или 1–5 рангов (в Высшей Школе). Были, конечно, и исключения, но, в целом, допуск к высшему образованию (и, соответственно, к чиновничьей службе) определялся принципом наследования. Впрочем, преимущественный прием в высшие учебные заведения для выходцев из чиновных семей был нормой и в сунском Китае. В этом смысле образовательная и экзаменационная системы были не только генератором социальной мобильности (каковым они и должны были быть в теории), но и заслоном на пути проникновения в правящий класс выходцев из неслуживых слоев.

Кроме Государственного Университета и Высшей Школы, в корёской столице, по сунскому образцу, была основана Школа Четырех Ворот (Самунхак), в которую брали, как и в Сун, детей чиновников средних рангов (до седьмого включительно) и, в некоторых случаях, талантливых простолюдинов. Конкуренцию трем вышеупомянутым государственным учебным заведениям составляли частные школы, прежде всего знаменитые «девять курсов» (куджэ), основанные в столице министром и конфуцианским ученым Чхве Чхуном (984-1068), который и сам несколько раз назначался экзаменатором-чигонго. Считалось, что почти все чиновники, успешно сдавшие экзамены в первой половине XI в., принадлежали к школе Чхве Чхуна. Вскоре пример Чхве Чхуна был подхвачен и другими сановниками, прежде всего теми, кто имел опыт работы в качестве экзаменатора, и в столице Корё появилось 12 частных школ (сибидо). Принадлежность к той или иной частной школе обычно означала также принадлежность к политической фракции основателя школы и серьезно влияла на дальнейшую карьеру. В первой половине XII в. провинциальные государственные школы (хянгё) появились также в большинстве округов и уездов. Они сочетали образовательные и культовые функции, будучи одновременно и храмами в честь Конфуция и его учеников. Принимали в эти школы и детей «местных чиновников», что открывало им путь к карьере в центре. Заведовал образованием непосредственно правитель соответствующего округа или уезда. В целом, образовательная система Корё выполняла поставленные перед ней задачи, давая государству возможность рекрутировать на службу хорошо подготовленных людей с конфуцианским идейным «багажом» (что должно было обеспечить соблюдение минимальной служебной этики), а также предоставляя способным выходцам из «средних слоев» (детям суб-чиновников, «местных чиновников», и т. д.) каналы для социального выдвижения. В то же время, с теми ограничениями, которые были на нее наложены, она не угрожала аристократическим основам общества.

Рис. 34. Таким изображается в современной Южной Корее один из виднейших конфуцианцев Корё, Чхве Чхун, почтительно именовавшийся потомками «корейским Конфуцием». Чхве Чхун был не только зачинателем частного образования, но и историком, составителям «истинных записей» (силлок) по правлениям семи корёских государей. Был он также и поэтом, великолепно владевшим классическим китайским языком. Известно, что когда в школу Чхве Чхуна заходили знатные и образованные гости, хозяин и ученики развлекались вместе с ними следующим образом. На свече проводилась царапинка, и, пока свеча не догорала до этой царапинки, все присутствующие должны были написать по стихотворению. К сожалению, произведения Чхве Чхуна почти не дошли до нас.

Какие же статусные группы, кроме аристократически-чиновной верхушки, существовали в Корё? Теоретически, как и любое классическое дальневосточное общество, корёский социум делился на служилые семьи (верхний слой которых составляла государева семья, родственные ей наиболее знатные кланы, и семьи высшего чиновничества), свободных полноправных простолюдинов (янмин) и низшую группу неполноправных и несвободных (парии-чхонмин). Свободный полноправный простолюдин мог (не только в теории, но зачастую и на практике), успешно сдав экзамены или выказав особые заслуги на военной службе, «пробиться» в ряды правящего служилого класса. Но для неполноправных простолюдинов социальное продвижение было крайне затруднено (законодательно — практически невозможно, на практике — возможно лишь в периоды потрясений, войн и смут). Среди правящего класса Корё было распространено мнение (отраженное и в знаменитом «Десятичастном наставлении» Ван Гона), что «семя чхонминов отличается от семени свободных людей». Проникновение чхонминов в «нормальное» общество приравнивалось к «загрязнению». Обычно при поступлении на службу кандидат должен был доказать, что среди восьми поколений его предков не было ни одного чхонмина. Не имели чхонмины и права становиться монахами. При браке чхонмина со свободным простолюдином потомство считалось «загрязненным» и причислялось к чхонминам.

Как свободные простолюдины, так и чхонмины дробились на ряд категорий. Основную массу свободных простолюдинов составляли крестьяне-пэкчон, практически владевшие своими наделами (формально — «государевой землей», но таковой в теории была вся территория государства), платившие приблизительно десятую часть урожая в качестве налога и несшие тяжелый груз податей (в основном полотном) и трудовых повинностей (20–30 дней в году). Последнее было главным их отличием от служилых слоев, от податей и повинностей освобождавшихся. По отношению к крестъянам-пэкчон ремесленники-конджан считались более низкой группой (в соответствии с идеализировавшими аграрное общество конфуцианскими доктринами). Те из них, кто был приписан к дворцовым мастерским, отрабатывали 300 дней в году и получали государственное рисовое жалованье. Остальные работали в основном на заказ, поставляя в качестве подати определенное количество изделий и отрабатывая годовые повинности. Торговцы в основном сосредоточивались в столице, и об их сословном положении информации почти не сохранилось. Возможно, что богатые торговцы (особенно связанные с внешней торговлей), формально принадлежа к свободным простолюдинам, на деле были, наряду с «местными чиновниками» и суб-чиновниками, частью корёского «среднего класса» и имели возможности для социального роста.

К чхонминам относились, как и в Силла, прежде всего жители особых дискриминируемых административных районов — хян, пугок и со. Дискриминация объяснялась, как правило, «неверностью» жителей этих мест по отношению к правящей династии (имевшими там в прошлом место восстаниями, и т. д.). В реальности, к хян или пугок могли относиться, скажем, отдаленные районы предгорий, над которыми не сразу был установлен административный контроль. По отношению к хян и пугок действовала особая, жесткая, система налогов и повинностей. Им предписывалось, в частности, бесплатно обрабатывать наделы местных учреждений или монастырей и выполнять строительные и ирригационные работы. Со были коллективными поселениями ремесленников (прежде всего кузнецов), обязанных отдавать значительную часть изделий в качестве подати и обслуживать местные органы власти. Самим жителям дискриминируемых районов сдавать государственные экзамены или становиться монахами запрещалось.

Наряду с ними, к чхонминам относились, разумеется, рабы (ноби) — как государственные (например, приписанные к почтовым станциям или переправам), так и частные. Последние — наиболее бесправная и эксплуатируемая часть корёского населения — считались полной собственностью хозяев (прежде всего аристократов и монастырей), имевших право продавать и наследовать их (но не убивать). По официальным расценкам, мужчина-раб старше 15 лет стоил 100 пхилей (рулонов) полотна. Однако, за исключением домашних рабов, находившихся в услужении у хозяев, рабы имели право вести свое хозяйство (большая часть дохода отдавалась хозяину), владеть землей, вести торговлю. Кроме рабов и жителей хян, пугок и со, чхонминами считались также представители определенных профессий: мясники (что было связано с буддийскими представлениями об «осквернении» себя убийством живых существ), плетельщики корзин, бродячие музыканты, и т. д. Забегая вперед, следует сказать, что, в то время, как дискриминация в отношении хян, пугок и со, ослабшая к концу Корё, была отменена следующей династией Чосон (в Китае подобные виды дискриминации исчезли уже в X в.), рабовладение и дискриминация определенных профессий законодательно сохранились до конца XIX в. Официальная дискриминация служила источником социальной нестабильности: к концу XII в., в обстановке смут после военного переворота 1170 г., рабы и неполноправные жители хян, пугок и со начинают подымать одно восстание за другим, требуя равноправия для своих общин или даже уничтожения дискриминации неполноправного слоя вообще.

Что же представляло раннее корёское общество в экономическом отношении? Как и в силлаские времена, корёская провинция жила в целом натуральным хозяйством. На селе устраивались иногда нерегулярные ярмарки-чанси, но особенного значения для крестьянского хозяйства они не имели. На приобретение предметов роскоши большая часть непривилегированного слоя не имела средств, а простейшие ремесленные изделия изготовлялись умельцами в деревнях или мастерами из ремесленных сел — со. Почти не было постоянных лавок и в провинциальных городах (даже в самых больших, таких, как Пхеньян). Ремесленное население работало на государство или, в меньшей степени, на заказ. Единственным центром торговли была столица Кэсон, с ее многочисленным чиновным населением. Кэсон, в отличие от прочих корёских городов, имел постоянные лавки и харчевни. Торговая сфера была тесно связана с государственной администрацией. Многие лавки торговали излишками с государственных или дворцовых складов. Как и в Силла, корёское государство жестко контролировало торговлю. Цены устанавливались и контролировались Ведомством Столичных Рынков — Кёнсисо. Установлена была, по ранним китайским образцам, и государственная монополия на добычу и продажу соли. Этим занималось Соляное Ведомство — Тоёмвон.

Государство не только контролировало торговлю, но и поощряло ее, поскольку налогообложение торговцев приносило значительный доход. Так, в 1102 г. в Пхеньян были специально направлены чиновники, в обязанность которых входило проследить за устройством в городе постоянных лавок. Контролировало государство и ростовщическую деятельность знати и монастырей, что было вызвано стремлением не допустить массового разорения крестьянства. Так, в 981 г. запрещено было взимать процент, превышавший в итоге размер самой ссуды. Таким образом, выплата процента (обычно составлявшего 33 % годовых) ограничивалась, по сути, определенным сроком. На практике, однако, это положение часто нарушалось.

Так же, как и внутренняя, внешняя торговля Корё была тесно связана с интересами и нуждами государства и господствующего класса. Основным внешнеторговым партнером Корё была Сунская империя. В корёских документах упомянуты более 5 тысяч сунских торговцев и приблизительно 130 торговых миссий. Поскольку упоминаются лишь миссии, представленные ко двору, ясно, что в реальности сунские купцы приплывали в Корё значительно чаще. Корёсцы также плавали к китайским берегам, но в основном торговля производилась китайскими купцами и на китайских судах, так как по размерам и размаху операций корёский купеческий капитал не мог даже отдаленно соперничать с сунским. Сунские купцы — в основном уроженцы близлежащего Шаньдунского полуострова — приплывали к пристани на о. Пённандо в дельте р. Ёсонган, неподалеку от Кэсона. В связи со слабыми возможностями частного корёского капитала, многие крупные сунские купцы предпочитали отдавать свои товары в качестве «подарков» двору (это называлось сахон — «частное подношение»), «отдаривавшему» затем сунских гостей корёскими изделиями адекватной стоимости. Корёский двор был центром как ремесленного производства, так и внешней торговли, что говорит о слабом развитии частной торговли. Двор импортировал из Сун в основном предметы культуры и роскоши — книги (особенно энциклопедии), лекарства (в том числе редкие южно-китайские и вьетнамские), благовония (для буддийских ритуалов), знаменитый китайский шелк, чай (весьма распространенный среди корёской знати и монашества к тому времени), лакированные изделия, и т. д.

За импорт корёсцы расплачивались золотом и серебром (издавна добывавшимися на Корейском полуострове), а также сырьем и простыми изделиями — конопляной тканью, женьшенем, бумагой (корёская бумага очень ценилась в Китае), веерами, кедровыми и сосновыми орехами, и т. д. В целом, торговля двора с Сун оборачивалась усиленной эксплуатацией податного населения (поставлявшего товары для обмена), но для развития корёской культуры имела громадное значение. Через Китай в Корё приезжали и арабские купцы (например, в 1024, 1025 и 1040 гг.), привозившие ртуть, редкие вьетнамские благовония, тропические лекарства, и т. д. Но, в отличие от Сун, органической составной частью арабских торговых путей, связывавших Средиземноморье с Ближним и Дальним Востоком, Корё все же не стало: по сравнению с китайскими товарами, корёские для арабов большого интереса не представляли. В торговле с Корё были крайне заинтересованы японцы, чей доступ к китайским товарам был более затруднен, чем у корёсцев. Однако японские изделия — ножи, луки и стрелы, седла — особой популярностью в Корё не пользовались.

Что же служило средством обмена в Корё? В деревнях и провинциальных городах ссуды выдавались в основном рисом и конопляным полотном. Эти же средства использовались при покупке ремесленных изделий. В столице, по китайскому образцу, с 996 г. пытались использовать железные монеты, но большого успеха эта попытка не имела, в связи со слабым развитием торговли и обмена. Новая попытка ввести в стране денежное обращение была предпринята в 1102 г. Было отлито 12 тысяч связок медных монеток (в каждой связке — по тысяче 3-граммовых монет), использовавшихся для раздачи жалованья чиновникам. На практике, однако, новые монеты — называвшиеся «обращающееся сокровище Страны к востоку от моря» (хэдон тхонбэ) — имели хождение лишь в столичных лавках. Для крупных сделок использовались серебряные бутыли весом в 1 кын (примерно 600 грамм), с обязательной государственной печатью, называвшиеся хвальгу — «широкоротые». Отливались бутыли так, чтобы по форме они напоминали географические очертания Корейского полуострова. Именно их чаще всего отдавали в обмен на сунские товары. В отличие от сунского Китая, бумажные деньги в раннем Корё хождения не имели. В целом, при всей своей ограниченности, корёские эксперименты с денежным обращением имели определенное значение для корейской истории. Впервые, хотя и с большим запозданием, Корея, использовавшая китайские монеты уже в период Древнего Чосона, начала выпускать свою собственную валюту.

Особенностью общественной жизни Корё было довольно высокое положение женщины, унаследованное от Силла. Корёские женщины получали при наследовании родительского имущества равную с братьями долю и сохраняли имущественные права на землю и рабов после вступления в брак. По традиции некоторое время после заключения брака (часто более трех лет) новобрачные жили в доме родителей жены. В раннем Корё господствовала моногамия. Несколько жен могло быть у государей, а наложниц имели лишь высшие представители аристократии. Женщина имела право на развод (но обязана была представить обоснование — скажем, «недостаточную знатность» рода мужа) и повторное замужество в случае смерти мужа (в чиновничьих семьях — после трех лет траура). Дочери наравне с сыновьями приносили жертвоприношения на могилах предков — ситуация, в более поздние времена немыслимая. Муж обязан был почитать родителей жены так же, как и своих собственных (сроки обязательного траура по тем и другим были одинаковыми). Наконец, убийство жены мужем каралось смертью — так же, как и убийство женой мужа или его наложницы. За нанесение жене телесных повреждений полагалось суровое наказание — ссылка или удары палками (в зависимости от тяжести повреждений). Подобная система отношений между полами говорит об относительно низкой степени конфуцианизации корёского быта, сохранении значительных элементов древнего общества.

Продолжая силлаские традиции, корёское государство уделяло большое вниманию развитию и совершенствованию системы медицинского обслуживания. С начала XI в. при дворе уже имелось Аптечное Управление (Саняккук) и Медицинское Ведомство (Тхэыйгам), обслуживавшие как живших в столице родственников вана, так и чиновников высших 5 рангов на службе в центре. С 963 г. существовал государственный приют для инвалидов, хронически больных и нищих (Чевибо), с 1036 г. — две государственные больницы в столице (Восточный и Западный «Дома Великого Милосердия» — Тэбивон), ас 1114 г. — и государственное ведомство по борьбе с эпидемиями (Хемингук). Столичные врачи посылались на службу в каждую провинцию, где существовали государственные медицинские управления — якчом (совмещавшие функции больницы и аптеки). Для поступления на медицинскую службу надо было сдать государственный экзамен по медицине (входившей в класс «различных [второстепенных] занятий»). Обычно медицинские знания передавались в семьях врачей из поколения в поколение. Центрами медицинского обучения были также и некоторые монастыри. В Корё активно издавались классические китайские медицинские труды. Они даже экспортировались в сунский Китай. Пример корёских медицинских учреждений показывает, что бюрократическая организация дальневосточного типа позволяла даже небогатому Корё создать относительно сложную и развитую систему здравоохранения.