б) XVIII в. — временная стабилизация центральной власти

Эта идея начала — с весьма хорошими результатами — осуществляться в правление двух сильных и талантливых государей XVIII в. — Ёнджо (1724–1776) и Чонджо (1776–1800). Ёнджо, пришедший к власти после того, как его старший брат и предшественник на троне, Кёнджон (1720–1724), сошел с ума и подозрительно рано скончался в атмосфере непрекращающихся наветов, интриг и «чисток» (в которых, за сравнительно короткий период пребывания Кёнджона на троне, погибло около 60 членов фракции «стариков»), с самого начала решительно принялся за проведение политики «равноудаленности», провозгласив даже, что «разжигание групповых распрей будет теперь приравниваться к измене и мятежу». Решительные мероприятия сильного и целеустремленного государя включали жесткие репрессии по отношению к экстремистским группировкам всех основных партий и закрытие целого ряда (170 из примерно 700 существовавших) частных школ-академий (совон), ставших центрами сплочения для янбанских фракций и группировок и разжигания фракционной розни. Политика Ёнджо помогла ослабить «партии» и одновременно укрепить авторитет государевой власти, но и сопротивление встретила немалое: радикальные группировки из числа «молодых» и «южан» даже подняли в 1728 г. вооруженный мятеж (довольно быстро подавленный), считая, что Ёнджо, под видом политики равноудаленности, несправедливо покровительствует самой сильной из партий, «старикам». Их недовольство имело определенные основания: несмотря на всю риторику о «равноудаленности» и «таланте как единственном мериле достоинств», «партии» в реальности сохраняли свое значение, и сильнейшая из них, «старики», сыгравшая важную роль в процессе прихода Ёнджо к власти, продолжала в значительной степени определять течение политической жизни. Тем не менее, политика «равноудаленности» (известная в корейской историографии как тханпхёнчхэк — «меры по беспристрастному [отбору на службу]») дала свои результаты, укрепив в целом политический базис государевой власти и увеличив возможности для контроля над бюрократией «сверху». Кроме того, значительную популярность среди широких слоев янбанства, как столичного и провинциального, Ёнджо завоевало и его редкое пристрастие к конфуцианской мудрости (лекции по конфуцианской классике для государя, кёнъён, устраивались чаще, чем когда бы то ни было — почти каждые пять-шесть дней!), и строгий запрет на злоупотребление алкоголем и бытовую роскошь, призванный как-то сгладить, хотя бы внешне, углублявшееся расслоение в янбанской среде. В какой-то степени власть пошла навстречу и части требований «среднего сословия»: в 1772–1777 гг. был, скажем, окончательно отменен ряд оставшихся от раннечосонского периода формальных ограничений на продвижение сооль — побочных отпрысков янбанских фамилий — по службе (впрочем, некоторые ограничения все равно оставались в силе, да и в реальности дискриминация сохранялась по-прежнему). Наконец, для крестьянства огромное значение имело окончательное правовое оформление системы «откупа полотном от армии» (пангун супхо): с 1750 г. призывникам была назначена твердая норма сдачи военным властям «военного полотна» (кунпхо), превратившегося практически в форму регулярного подушного налога на взрослое мужское население страны. Официальная твердая норма была ниже, чем практиковалось ранее (1 пхиль полотна в год вместо 2 пхиль, требовавшихся до сих пор), что несомненно облегчило положение крестьянства; тем не менее, связанные со сбором этого налога всевозможные злоупотребления (взыскание полотна с несовершеннолетних или пожилых членов семей, а также бежавших соседей и родственников) не были окончательно устранены и остались одним из основных источников народного недовольства. Общее повышение статуса крестьянства, постепенное размывание норм сословного неравноправия было отражено и в других мерах этого периода: отмене ранее практиковавшихся только по отношению к простолюдинам жестоких наказаний (клеймение, переламывание коленей, и т. д.), строгий запрет на янбанские самосуды над крестьянами, и т. д. Достигнутая при Ёнджо социальная и политическая стабильность создала почву для развития торговли и ремесла, общего экономического и культурного подъема в стране.

Все эти позитивные тенденции были продолжены и в правление другого «просвещенного монарха» Кореи XVIII в., Чонджо, период пребывания которого на троне (1776–1800) часто называют «Корейским Ренессансом». Опираясь на достижения Ёнджо, Чонджо сумел распространить политику «равноудаленности» и на провинциальных «южан», практически отстраненных от политической жизни почти столетие, начиная с «чистки» 1694 г.: даже усилий Ёнджо было недостаточно для того, чтобы сломать неприязнь «западных» как целого (как «стариков», так и «молодых») к «южной партии», но Чонджо добился в этом больших успехов. Важным орудием политики «равноудаленности» было частое устройство нерегулярных экзаменов в провинциях (тогва), призванных облегчить дорогу наверх провинциальным талантам вне зависимости от их «партийной» принадлежности и столичных связей. Желая укрепить свой собственный авторитет как ученого конфуцианского лидера и поставить себя в доктринальном конфуцианском отношении выше признанных схоластов-вожаков «партий», Чонджо практически восстановил придворную академию времен Седжона, знаменитую Чипхёнджон, но теперь под именем Государственной Библиотеки — Кюджангак. Библиотека эта была не только книжным собранием, но также и образовательным учреждением, где относительно молодые (до 37 лет) чиновники центральных ведомств могли проходить курс обучения уже после сдачи экзаменов на чин. Чонджо, отличавшийся немалыми познаниями в китайской классике, регулярно лично читал лекции в Кюджан-гаке; кроме того, ежемесячные тесты для слушателей проходили в государевом присутствии. Таким образом, для подающих надежды элитных чиновников государь становился не только мирским правителем, но и схоластическим, доктринальным авторитетом в конфуцианской классике, таким же интерпретатором «священного учения», как и Ли Хван, Ли И или Сон Сиёль — ученые вожаки «партий» и их учителя. Служащие Кюджангака, считавшиеся «личными учениками» государя, пользовались целым рядом экстраординарных, по чосонским меркам, привилегий: так, их не разрешалось арестовывать в служебное время. Однако даже несколько десятилетий последовательной «равноудаленной» политики не смогли полностью искоренить влияние «партий» в политической жизни. «Старики» по-прежнему оставались сильнейшей группировкой, в основном не выпускавшей ключевые посты из-под контроля. Именно они составляли большинство среди служащих Кюджангака — органа, который должен был, по замыслу Чонджо, стать символом политики «равноудаленности». В их среде — так же, как и в среде других «партий», — наметилось в то же время и новое разделение: на группировку, одобрявшую казнь государем Ёнджо его сына, принца Садо (отца Чонджо; причиной казни была психическая болезнь Садо, выражавшаяся, в частности, в произвольном убийстве прислуги, и т. д.), и группировку, осуждавшую этот поступок. Внутри этих двух больших группировок существовало еще и множество конкурировавших друг с другом мелких фракций, в то же время выступавших сплоченным фронтом против «чужаков», пытавшихся проникнуть на высшие посты. Другую опасность для политики Ёнджо-Чонджо представляли могущественные кланы их жен. Ёнджо и Чонджо опирались на эти кланы в борьбе против экстремистских «партийных» элементов, но имели в то же время все основания опасаться, что члены кланов их жен сплотятся в новую олигархию, способную подорвать авторитет государевой власти. Именно это и начало происходить после смерти Чонджо, с начала XIX в.

Рис. 1. «Пик Санюбон на реке Ханган». Эта картина принадлежит кисти Чон Сона (1676–1759) выдающегося корейского живописца. Как считается, в его творчестве более отчетливо заметны элементы реализма, стремление «привязать» пейзаж к индивидуальным чертам определенных местностей Кореи и отойти от слепого следования китайским живописным канонам. Данная тенденция увязывается рядом южнокорейских исследований с тем вниманием, которое корейская культура XVIII в. начала уделать поиску своеобразия — как своей страны в целом (специфика истории и обычаев которой стало еще более отчетливо подчеркиваться), так и отдельных местностей, а также индивидуальным особенностям людей. Современное понятие «индивидуальности» ещё не вошло в этот период в культуру Кореи, но некоторый отход от средневекового схематизма, несомненно, можно проследить.

Другим важным направлением политики Чонджо было продолжавшее линию Ёнджо повышенное внимание к нуждам средних и низших сословий, отражавшее реальное усиление позиций этих слоев в условиях экономического подъема и активного развития внутренней и внешней торговли. Чонджо начал — что не было характерно для его предшественников — давать аудиенции простолюдинам, пытаясь вслушиваться в их нужды и тем самым предотвратить отчуждение масс от янбанского режима. Чонджо был известен также тем, что за время своего правления рассмотрел более 5 тысяч челобитных и ходатайств от представителей средних и низших слоев — больше, чем любой другой государь в чосонской истории. Вынесение смертных приговоров было окончательно утверждено как прерогатива государя, причем Чонджо прославился тем, что до десяти раз перепроверял дела «смертников», пытаясь найти те или иные смягчающие обстоятельства. Весьма важен для мелкой и средней частной торговли был указ 1791 г., отменивший оставшиеся еще от раннечосонского времени монополии «придворных фирм» на торговлю рядом товаров и поощривший провинциальных купцов к торговле в столице. Фактически этот указ знаменовал начало процесса формирования единого общенационального рынка. Интересно, что режим Чонджо, желая защитить отечественных ремесленников от конкуренции со стороны гораздо более развитого китайского ремесла, пытался прибегнуть и к рудиментарным формам протекционизма, ограничивая или даже запрещая импорт ряда предметов роскоши. Однако, несмотря на все усилия государственной власти, процесс маргинализации большинства янбанства, не имевшего доступа к правительственным должностям, уже не мог остановиться, а все более активное и независимое торгово-ремесленное сословие, низшие слои бюрократии и верхушка крестьянства совершенно не удовлетворялись неоконфуцианскими догмами, оправдывавшими неограниченное сословное господство янбанской элиты. В этих условиях с начала 80-х гг. XVIII в. в Корее — среди обедневших янбанов, низшей бюрократии, ремесленников, торговцев и части крестьян — начинает распространяться привнесенный из Китая католицизм. Популярность этого учения обуславливалась отторжением конфуцианских ритуалов и догм, проповедью равенства всех людей перед Богом (что истолковывалось католиками из простонародья как отрицание сословных различий), новым и радикальным для Кореи утверждением равных прав женщин с мужчинами в духовной сфере. Преследования — достаточно мягкие в правление Чонджо, но усилившиеся впоследствии, — не остановили распространения новой религии, ставшей со временем важным каналом для самостоятельного усвоения многих элементов европейской культуры передовой частью корейской интеллигенции.