б) Японская интервенция, китайско-японская война и второй этап крестьянской войны

Высадка китайских войск в Корею представила Японии прекрасную возможность начать давно планировавшееся вытеснение Китая с Корейского полуострова. Стремясь любым путем — в том числе и через вооруженное столкновение — вытеснить Китай из Кореи и превратить последнюю в зависимое государство (протекторат), японские власти преследовали несколько целей. Во-первых, они желали вытеснить с Корейского полуострова китайский капитал, успешно конкурировавший с японским в экспорте в Корею фабричных товаров. Во-вторых, Корея должна была стать поставщиком в Японию дешевого риса и других сельскохозяйственных продуктов, потребность в которых на японском внутреннем рынке резко увеличивалась в связи с быстрым ростом населения и урбанизацией. В то же время планировалось и массовое переселение в Корею деревенской и городской бедноты с целью уменьшения социальной напряженности в самой Японии. В-третьих, почти неизбежная в ходе вытеснения китайского влияния с полуострова война с Китаем должна была послужить «сплочению нации», укреплению внутренних позиций олигархии Мэйдзи в обстановке постоянных вспышек социального протеста в деревне и городе (начало 1890-х годов было отмечено плохим урожаем, ростом цен и общей обстановкой недовольства в «низах»). Важна была война и для отношений режима с влиятельными группами интеллигенции, видевшими в «экспансии на континент» способ поднять Японию до уровня колониальных держав «цивилизованного» Запада, закрепить за страной ее новый «вестернизированный» статус. Наконец, в-четвертых, правительство Мэйдзи и само стремилось, показав западному миру военные возможности «новой» Японии, ускорить пересмотр навязанных Западом в конце 1850-х — начале 1860-х годов неравноправных договоров и перейти к системе равноправных военно-дипломатических альянсов с ведущими европейскими державами. «Дальние» планы японской элиты включали и превращение Кореи в базу для экспансии в сам Китай в случае ослабления династии Цин. Немедленная колонизация Кореи не являлась непосредственной целью войны — к 1894 г. у Японии не было ни достаточных средств, ни опыта, ни необходимой базы поддержки внутри значительной части корейского правящего класса. Однако ясно было, что включение Кореи в японскую сферу интересов, о котором любили рассуждать в середине 1890-х годов видные японские политики и интеллектуалы, могло быть также и промежуточным шагом к полной колонизации полуострова.

Подготовка к «большой войне» будущего шла полным ходом уже с начала 1880-х годов. В 1883 и 1889 гг. был радикально пересмотрен закон о воинской повинности и отменен ряд отсрочек и освобождений, что увеличило мобилизационные ресурсы в два с половиной раза. Сухопутные войска были реформированы по немецкой системе, для преподавания в военных академиях и консультационной работы в Генеральном Штабе приглашены ведущие немецкие офицеры. В Германии стажировался ряд японских военачальников, в том числе и один из будущих командующих китайско-японской войны (позже военный министр и премьер-министр) Кацура Таро. Строилась в стране и военная промышленность, к 1890-м годам значительно обошедшая китайскую по технологическим показателям и объему продукции. Собиралась разведывательная информация по Китаю и Корее — весной 1894 г. японский Генеральный Штаб был осведомлен о ситуации в лагере тонхаков значительно подробнее, чем правительство Коджона. Наконец, изданный в 1890 г. императорский «Манифест об образовании», провозгласивший «безусловную преданность императору» основой «национальной морали», стал надежной основой для индоктринизации призывников в духе милитаристского коллективизма. Превращение Японии в сильную военную державу прошло, однако, практически незамеченным для китайских властей. Ли Хунчжан был уверен, что частые конфликты правительства с учрежденным с 1890 г. парламентом делают Японию «слабой страной», совершенно не понимая схожести позиций парламентской оппозиции (Либеральная Партия) и режима в вопросах внешней экспансии. Китай был практически не подготовлен должным образом к отражению японской агрессии.

Стоило японскому кабинету получить от Китая официальное уведомление о посылке контингента в Корею (Китай был обязан заранее уведомить Японию о посылке войск в Корею согласно положениям Тяньцзиньского договора 1885 г.), как японские части стали перебрасываться в Инчхон под предлогом «защиты жизни и собственности японских подданных в Корее», причем у самой Кореи японский кабинет даже не попросил согласия. В Японии уже 5 июня была развернута Ставка Командования, велась активная техническая работа по подготовке к масштабным военным действиям.

Заключив с повстанцами Чонджуское соглашение, корейское правительство — понимавшее, что дело идет к столкновению между Японией и Китаем на корейской земле, — предложило обеим сторонам вывести войска в связи с «полным замирением» в провинции Чолла. Китай был готов вывести войска, если это сделает Япония, но возвращение к «статусу кво» совершенно не входило в расчеты японского правительства. Объявив, что восстание в провинции Чолла началось из-за «гнилости» корейской администрации, японское правительство предложило Китаю «совместно реформировать Корею», на что Ли Хунчжан ответил решительным отказом. В это время в самой Японии пресса развернула шовинистическую кампанию, требуя «во имя цивилизации изгнать из Кореи китайских варваров». Важным пропагандистским аргументом послужило, в частности, убийство Ким Оккюна в Шанхае (28 марта 1894 г.) агентом корейского правительства, совершенное с молчаливого одобрения Ли Хунчжана. Поскольку Киму было предоставлено политическое убежище в Японии, то убийство рассматривалось как «оскорбление японского флага». Корейское правительство, в отличие от Ли Хунчжана, было готово умиротворить японцев, начав реформировать местную администрацию, но японский кабинет интересовали не реформы сами по себе, а предлог для решительного столкновения с Китаем. В поисках подходящего повода для начала боевых действий они в ультимативной форме потребовали от Коджона разорвать традиционные «вассальные» отношения с Китаем. Коджон, не веривший в способность Японии разгромить Китай и считавший японские действия авантюрой, отказался. 23 июля 1894 г. японские войска, уже расположившиеся в корейской столице, захватили дворец (убив и ранив при этом более 70 корейских солдат) и, сделав Коджона практически своим заложником, отстранили от власти прокитайски настроенных членов клана Мин. Вместо них главой правительства был сделан Тэвонгун, согласившийся сотрудничать с японцами ради устранения с политической арены своих старых соперников. Корейская армия была разоружена, Сеул оказался под японским военным контролем. 25 июля Тэвонгун, под диктовку японских дипломатов, известил китайскую сторону о разрыве «вассальных отношений» Кореи с Китаем и уполномочил японские войска на изгнание с территории Кореи китайских частей. В тот же день, без объявления войны, японский флот напал на китайскую эскадру у берегов Кореи. При нападении был потоплен зафрактованный китайским командованием британский корабль, на борту которого находилось более 900 китайских солдат. Демонстративный отказ японского флота спасать тонущих китайских солдат (в результате около 700 из них погибло, остальных спасли проходившие мимо европейские суда) вызвал негодование как в Китае, так и в Европе. Китаю оставалось или эвакуировать войска из Кореи и добровольно отказаться от влияния на полуострове, или начать войну, к которой он реально не был готов. Недооценив возможности японских вооруженных сил, Китай пошел на военный конфликт с целью защиты своей традиционной сферы влияния. 1 августа 1894 г. война была официально объявлена обеими сторонами.

С самого начала войны победа сопутствовала хорошо подготовленной и быстро захватившей инициативу в свои руки японской армии. Навязав 26 августа Корее «наступательный и оборонительный союз», японское командование, получившее теперь возможность мобилизовывать корейское население на перевозку грузов и тыловые работы, быстро стянуло свои войска на север страны, где, под Пхеньяном, сконцентрировались и цинские части. Казалось бы, на стороне китайских войск было и определенное преимущество в вооружении (посланные в Корею войска были снабжены импортным оружием — крупповскими пушками и винтовками Маузера), и симпатии корейского населения. По численности японская армия под Пхеньяном (17 тыс. солдат) несколько, но не столь значительно, превосходила китайскую (12 тыс.). Однако сказалось как отсутствие профессионального опыта у цинских военачальников (конфуцианских чиновников, не получивших должным образом современного военного образования), так и плохая выучка солдат: после нескольких дней боев китайские войска сдали 16 сентября Пхеньян и вскоре в беспорядке отступили за Амноккан. Грабежи корейского населения со стороны плохо контролируемых цинских солдат вскоре свели на нет прокитайские симпатии жителей северной части Кореи. Обнаруженные японцами в Пхеньяне письма Тэвонгуна китайскому командованию, в которых этот консервативный деятель объяснял насильственный характер навязанного Корее силой «наступательного и оборонительного союза» и желал китайским войскам победы, послужили затем для японских дипломатов предлогом для того, чтобы вывести Тэвонгуна из корейского правительства и поставить у власти прояпонски настроенных политиков. На следующий день после Пхеньянской битвы подвергся разгрому на Желтом море и китайский флот. Цинская эскадра уступала японской как по численности судов (21 корабль против 27), так и по скорости кораблей (примерно на 30 %) и их огневой мощи (более чем в шесть раз). Результатом столкновения двух флотов — первой масштабной битвы современных эскадр в мировой военной истории — была потеря Китаем четырех флагманских кораблей и более тысячи матросов. После этого поражения Ли Хунчжан, опасаясь потерять и оставшиеся корабли, запретил им выходить в море, отдав его под японский контроль. Японская пресса, в которой сразу с началом войны была введена предварительная цензура, не сообщила правды о значительных потерях японской стороны (около 600 человек). Вместо этого всячески раздувалась шовинистическая истерика, регулярно публиковались преувеличенные истории о «героизме и мужестве» японских солдат. Милитаризмом оказалось заражено практически все общество, даже малочисленные протестантские группы, в принципе стоявшие на пацифистских позициях. В новой истории китайско-японская война представляет один из важных примеров воздействия массированной, хорошо скоординированной милитаристской пропаганды в контролируемых СМИ на аудиторию.

Потерпев поражения на суше и море, Цинский Китай попытался обратиться к посредничеству России, Германии и США и добиться с Японией мира на более-менее приемлемых условиях. Однако серьезных успехов эти дипломатические маневры не принесли: «державы» считали, что «умеренное» ослабление Китая даст новые возможности для навязывания слабеющей Цинской империи концессий и выгодных условий торговли. Даже Великобритания, ранее считавшая сохранение цинского влияния основой для стабильной европейской торговли на Дальнем Востоке, постепенно стала переходить на прояпонские позиции, видя слабость цинских сил и степень дезорганизации административного аппарата. Немаловажную роль в деле создания благоприятного для Японии общественного мнения на Западе играли действия японского МИДа, через посредников из числа нанятых на японскую службу граждан США и Великобритании прямо подкупавшего ряд западных информационных агентств (в частности, влиятельное английское агентство «Рэйтер»), обеспечивавшего нужное освещение военных действий во влиятельных английских и американских газетах. Глава японского МИДа Муцу Мунэмицу (1844–1897) открыто поставил своей целью предотвратить любую информацию о насилиях японской армии по отношению к китайскому населению от появления на страницах западной печати. Надо сказать, что в большинстве случаев его усилия увенчивались успехом.

Рис. 18. Восстание тонхак — карта (Источник: БСЭ. Т.22. М., 1953. С. 597)

Перейдя китайско-корейскую границу, японская армия быстрыми темпами оккупировала территорию Южной Маньчжурии, взяв 8 ноября важную крепость Далянь на полуострове Ляодун. Отвергнув попытки Китая начать неофициальные переговоры о мире, Япония решительно продолжала наступление, захватив 22 ноября порт и морскую базу Люйшунь (Порт-Артур). Взятие Люйшуня ознаменовалось резней китайского населения — погибло несколько десятков тысяч мирных жителей. Этот эпизод, получивший — несмотря на все помехи с японской стороны — определенное освещение в западной прессе, стал одним из первых предупреждений о крайней жестокости, характерной для «примерного ученика» европейского империализма — японской военщины. Следующим объектом атаки стал важнейший порт на полуострове Шаньдун, Вэйхайвэй, окончательно взятый к 17 февраля 1895 г. В битве за Вэйхайвэй японцы впервые в мировой военной истории применили такой прием, как ночная торпедная атака. Флот северного Китая (Бэйянский флот) перестал существовать: часть кораблей сдалась, часть была потоплена прямо в гаванях. Теперь, контролируя основные пункты на побережье Желтого моря, японская армия могла двигаться на китайскую столицу. Вскоре (к началу марта 1895 г.) японцы установили контроль и над внутренними районами полуострова Ляодун. Перед цинскими властями стоял выбор: или начать общую мобилизацию сил всей страны на тотальную войну с захватчиками, или же переходить к мирным переговорам с неизбежными территориальными уступками. Опасаясь роста антиманьчжурских настроений и крестьянских восстаний, цинский двор выбрал в конце концов путь компромисса за счет интересов страны. Подписанный Ли Хунчжаном и Ито Хиробуми Симоносекский договор (30 марта 1895 г.) отдавал Японии остров Тайвань и полуостров Ляодун, а также контрибуцию в 200 миллионов таэлей (300 млн. иен — сумму, в два раза превосходившую японский военный бюджет) и целый ряд привилегий в торговле с Китаем. Первая статья договора признавала расторжение традиционных «вассальных» отношений Кореи с Китаем, т. е. крах китайской гегемонии на Корейском полуострове. Подражая западному империализму, Япония практически пошла значительно дальше — до 1895 г. западные государства не требовали от Китая территориальных уступок, ограничиваясь арендой китайских береговых портов (Гонконг и т. д.). По сути, Симоносекский мир не только лишил Китай остатков внешнего влияния, но и поставил страну перед угрозой прямого раздела империалистическими державами.

Поражение Цин, приход в Корее к власти открыто прояпонского кабинета Ким Хонджипа и установление японского военного контроля над значительной частью территории страны вызвали серьезную тревогу у тонхакских лидеров, опасавшихся, что Корея может потерять государственный суверенитет. Возмущение тонхаков на местах вызывали проводимые японцами насильственные мобилизации населения на тыловые работы и перевозку военных грузов. За действиями тонхакских лидеров внимательно следили японские агенты, прикидывавшиеся «сочувствующими» восстанию и стремившиеся спровоцировать тонхаков на новое вооруженное выступление, чтобы дать японской армии и прояпонскому режиму в Сеуле «законный» предлог разгромить все движение. В частности, японская разведка подбивала тонхаков выступить под знаменем «антикоррупционных реформ», рассчитывая, что лозунг будет популярен среди населения. С другой стороны, Тэвонгун, отстраненный японцами от власти, также призывал Чон Бонджуна и близких ему лидеров восстать и тем помочь китайской армии в борьбе против японских войск. В общей атмосфере крайнего социального и политического напряжения, подогреваемого новостями о произволе японцев на корейской земле, местные ячейки тонхак в ряде провинций уже в августе 1894 г. начали нападать на японские части, расправляться с японцами и теми из местных администраторов, кто помогал японским войскам мобилизовывать корейцев на тыловые работы. К сентябрю, после того, как стало известно о поражении китайских войск под Пхеньяном, мнения в среде тонхакских лидеров разделились. Чон Бонджун считал, что в период общегосударственного кризиса разумнее сотрудничать с правительством и не давать японцам предлога для карательных акций против провинции Чолла. Однако Ким Гэнам, поддержанный большей частью местных лидеров, высказался в пользу восстания с целью изгнания японцев из страны. В конце концов, после бурных дискуссий, мнение Ким Гэнама было поддержано организацией тонхаков как целым: даже духовный лидер тонхак Чхве Сихён, в принципе возражавший против вооруженной борьбы, дал согласие возглавить новое восстание. Это объяснялось, прежде всего, ощущением кризиса в связи с победами Японии в войне против Цин — тонхакские лидеры начали всерьез опасаться, что «островные варвары» (японцы) могут аннексировать Корею и уничтожить основы конфуцианской традиции и мироустройства. Большим шоком для лидеров секты явился штурм японцами государева дворца — сакрального центра конфуцианской Кореи — 23 июля 1894 г. С тем, что для «обуздания островных варваров» необходимо как можно быстрее помочь войскам «старшего государства» (Китая), терпящим одно поражение за другим, согласилась даже очень осторожная группа духовных лидеров, возглавлявшаяся Чхве Сихёном. В октябре 1894 г. ополчение тонхакских ячеек со всей страны (по некоторым источникам, до 200 тыс. чел.) собралось под Нонсаном (провинция Южная Чхунчхон) и торжественно провозгласило начало антияпонской войны. С этого момента тонхакские группы по всей стране начали нападать на японские гарнизоны, активно разрушать строившиеся японцами в военных целях дороги и телеграфные линии. В провинциях Чолла, Чхунчхон, ряде районов провинции Кёнсан большая часть сельских районов оказалась под контролем восставших. Антияпонская направленность второго этапа крестьянской войны объясняет, почему к восставшим присоединялись как отставшие от основных частей соединения цинской армии, так и ряд конфуцианских интеллигентов и даже местных администраторов. В то же время прояпонское реформаторское правительство в Сеуле, видя в новом восстании прежде всего консервативную реакцию на реформы (о реформах этого периода см. ниже), без всяких колебаний передало корейские правительственные части в распоряжение японского карательного корпуса. Не помогли отчаянные обращения тонхакских лидеров, не желавших воевать против собственно корейских властей. Крупные землевладельцы и чиновники, составлявшие костяк прояпонского реформаторского режима, видели в тонхаках — крестьянах и разорившихся сельских янбанах — людей, совершенно чуждых им классово и идеологически, «невежд-консерваторов, способных лишь препятствовать развитию цивилизации». Опять, как и в 1884 г., реформаторское, ориентированное на Запад и/или Японию меньшинство правящего класса не побоялось пойти на союз с империалистическими силами и насилие против соотечественников ради достижения своих целей.

Хотя восставшим противостояли значительно меньшие по численности подразделения карателей — около 6 тыс. японских солдат (два батальона и два отдельных полка) и до 3 тыс. корейских (вытренированных японскими офицерами и снабженных японским оружием) — восстание было обречено на неудачу с самого начала: бамбуковые пики и фитильные ружья повстанцев никуда не годились против винтовок и полевых пушек их противников. Основная битва произошла в конце декабря 1894 г., когда несколько десятков тысяч тонхаков попытались штурмом взять центр провинции Южная Чхунчхон — Конджу. На подступах к городу, у перевала Угымчхи, они были встречены огнем японской артиллерии и полностью разгромлены в ходе продолжавшегося несколько дней ожесточенного сражения. По свидетельствам самих японцев, восставшие проявляли беспримерную храбрость, с пением магических формул штурмуя хорошо укрепленные японские позиции под залповым огнем полевых орудий. После битвы под Угымчхи японские войска и их корейские подручные, преследуя отступавшие тонхакские части, перешли к наступлению в глубь провинций Чхунчхон и Чолла, безжалостно истребляя всех, подозревавшихся в «мятеже». Их помощниками стали организованные местными крупными землевладельцами отряды «самообороны»: убедившись в крахе администрации чипкансо, местная верхушка, желавшая избавиться от любых подозрений в сотрудничестве с тонхаками и оказаться на хорошем счету у прояпонских властей в Сеуле, выступила самым рьяным преследователем «мятежников». Чон Бонджун, пытавшийся скрыться в горах, чтобы продолжить сопротивление, был схвачен и, после тщательных допросов, осужден и казнен в Сеуле. Ряд лидеров восстания (в том числе Ким Гэнам) расстреляли прямо на месте поимки — японцы опасались, что население отобьет народных вожаков по дороге в Сеул. После нескольких лет жизни в подполье, расправа настигла и духовного лидера секты Чхве Сихёна. Те из тонхаков, что сумели скрыться от карателей в горах, впоследствии слились с антияпонскими партизанскими отрядами «армии справедливости» (ыйбён) — сил традиционалистского конфуцианского сопротивления. По некоторым подсчетам, расправа, учиненная японскими войсками в ходе борьбы против восставших, унесла жизни нескольких десятков тысяч корейцев. Бессудные расстрелы, сожжение целых деревень должны были искоренить саму мысль о народном противостоянии японским оккупантам и прояпонским властям. Получилось, однако, наоборот, — жестокости карателей лишь укрепили антияпонские настроения среди крестьян, мелких торговцев и низовых слоев провинциального янбанства, вылившиеся впоследствии в несколько серий партизанских выступлений «армий справедливости» против агрессоров.

Давая общую характеристику движению тонхак, необходимо прежде всего отметить крайне сложный социальный состав его движущих сил. На различных этапах движения к нему примыкали практически все социальные слои провинциального общества, по тем или иным причинам недовольные существующим положением дел в стране — самые разные слои крестьянства, мелкие непривилегированные торговцы, сельские янбаны, и даже определенная часть конфуцианской интеллигенции и чиновничества. Всю эту пеструю по составу массу недовольных объединяли, по сути, две общие тенденции — антияпонские настроения (отчасти связанные с конфуцианским неприятием «варваров» и беспокойством за судьбы оккупированного японскими войсками государства, отчасти вызванные ухудшившейся социально-экономической ситуацией после открытия портов) и ненависть к тонкой прослойке коррумпированной высшей олигархии. В какой-то степени, объединяющим моментом был и общий контур позитивной программы — возвращение к «истинно» конфуцианской государственности, с «легкими налогами и честными чиновниками». Проблема состояла в том, что для Кореи конца XIX в., не имевшей никакой реальной возможности защитить себя от империалистической агрессии, такая программа была утопичной — ни Япония, ни западные державы не допустили бы нового закрытия корейского рынка. В реальности, столкнувшись со считавшим повстанцев «главным врагом» прояпонским режимом в Сеуле и превосходно оснащенной японской армией, разные силы в рядах тонхаков достаточно быстро заняли различные, зачастую противоположные, позиции. Часть местных янбанов, одно время сотрудничавших с движением, начала организовывать отряды «самообороны», преследуя в первую очередь местную тонхакскую бедноту, особенно ненавистную деревенской верхушке. Духовное руководство движения, поддерживаемое богатым крестьянством, часто отказывалось от сопротивления перед лицом превосходящих сил карателей, распуская ополчения по деревням и скрываясь от расправы до лучших дней. В то же время бедняцкие отряды, наиболее ожесточенно сопротивлявшиеся карателям, часто сливались потом с янбанскими «армиями справедливости» под общими антияпонскими, антизападными лозунгами. Одним словом, пестрый состав движения, очень плохое представление его лидеров и участников об окружающем мире, их наивная вера в возможность «легкого» возвращения к «хорошему» традиционному строю — все это обрекло движение на разгром. Однако громадные жертвы, принесенные тонхаками, нельзя считать напрасными. Религиозный эгалитаризм тонхакских ячеек способствовал ускоренному распаду сословной системы в провинциальном обществе. Самих тонхаков вряд ли можно назвать националистами (в их лексиконе не существовало даже термина, соответствующего понятию «нация» в современных языках), но их героическая борьба с японскими оккупантами стала впоследствии источником вдохновения для левых националистических течений. Религия тонхаков, в ореоле жертвенной гибели тысяч участников восстания, стала основой для множества новых, нетрадиционных религиозных течений в Корее XX в., стремившихся — самыми разными путями — отыскать место для более эгалитарных, коммунитарных форм жизни в жестоком мире неравенства и эксплуатации. В целом, опыт создания первой в корейской истории собственно корейской синкретической религии, а также опыт массовой народной борьбы с правящей олигархией и ее иностранными покровителями имели громадное значение для созревания в Корее современного общества.