а) XV в. — стабилизация центральной власти и складывание социально-политической системы Чосона

Продолжая корёские традиции, чосонское общество сделало шаги вперед во всех областях экономической, общественной, политической и культурной жизни. С восшествием новой фамилии на трон закончился начавшийся с конца XII в. период смут и распрей; крестьянство и горожане получили возможность заниматься хозяйственной деятельностью, не подвергаясь чрезмерной и нерегулярной эксплуатации и не опасаясь грабежей, захватов и порабощения со стороны корёских олигархов и внешних врагов. Страна вступила в продолжавшуюся почти два века эпоху относительно мирного развития. Ликвидация военно-политической нестабильности — главного препятствия для развития производительных сил — сразу же положительно сказалась на хозяйстве страны. За первое столетие правления новой династии число ее подданных увеличилось с приблизительно 1 млн до почти 4 млн человек. Тенденция к устойчивому экономическому росту, в том числе и за счет внедрения новых сельскохозяйственных методов, продолжалась и в дальнейшем. Это говорит о положительном эффекте, который «бюрократическая стабилизация» имела на социально-экономический базис общества.

Прогрессом можно считать и завершившуюся к концу раннечосонского периода определенную «унификацию» господствующего класса, его оформление в единое янбанское сословие. В корёской системе господствующий класс подразделялся на несколько сословных групп — служилую аристократию (практически монополизировавшую политическую власть), среднее и мелкое центральное чиновничество, «местных чиновников», верхушку буддийского монашества, и т. д. Политические и экономические возможности каждой из этих групп были различны, переход из одной группы в другую — затруднен. С приходом к власти новой династии и вводом в действие значительно более регулярной бюрократической машины, а также благодаря росту производительных сил в сельском хозяйстве и усилению средних и мелких землевладельцев, различия между привилегированным меньшинством правящего класса (аристократией) и большинством чиновников-землевладельцев начинают стираться. Развитие государственной и частной образовательной системы, более регулярный процесс комплектования госслужбы через экзамены, общие для всех правила оценки заслуг и повышения — все эти черты чосонской системы постепенно уравняли все основные группировки господствующего сословия в плане их социального положения (хотя сохранилась, скажем, дискриминация по отношению к военным чиновникам). Ряд групп (например, буддийское монашество) был исключен из состава господствующего класса.

С начала XVI в., с усилением конфуцианских ученых из среды мелких и средних землевладельцев (группировка сарим), переход к новому типу сословного общества был завершен. Новое господствующее сословие, янбаны (буквально «две группы» государственных служащих — гражданские и военные), отличалось однородностью. Большинство янбанов (даже самые бедные) владели землей, практически все получали конфуцианское образование, были связаны с государственной службой (для поддержания статуса одно из трех поколений янбанской семьи было обязано служить) и имели право и возможность сдать экзамен и занимать любую должность, вплоть до высших. В то же время политические возможности группировок, к служилому землевладельческому сословию не принадлежащих (скажем, евнухов) были сведены к нулю (что отличало Чосон от Минского Китая). Конечно, янбанское сословие осталось разделенным на группы и клики по самым разным признакам — региональному, идеологическому (принадлежность к той или иной школе в неоконфуцианстве), политическому, и т. д. Эти внутрисословные группы могли отличаться по уровню экономического или политического влияния, но не по основным характеристикам их хозяйственного или социального положения.

Значительной «унификации» подверглось и крестьянство. Жители хян, пугок и со были уравнены в правах с янинами. В результате нескольких проверок статуса рабов в начале правления династии значительное количество незаконно порабощенных янинов было возвращено в состав лично свободных крестьян. Исчезли наследственные «военные семьи», как столичные, так и провинциальные — военная служба стала (по крайней мере, формально) одной из обязательных для всех подданных (исключая, в большинстве случаев, янбанов) повинностей. В целом, чосонский период был временем слияния большинства эксплуатируемых групп в единое сословие янинов — лично свободных подданных, чьи отношения с государством строились на основе определенной законом «сетки» налогов и повинностей. Учитывая, что (по крайней мере, в теории) янины имели даже право на сдачу государственных экзаменов на должность, и что попытки представителей власти на местах «дополнительно» эксплуатировать янинов в свою личную пользу должны были пресекаться сетью явных и тайных контролеров, можно сказать, что их статус несколько повысился. Политика гомогенизации общества проводилась и в религиозно-идеологической сфере. Обряды и жертвоприношения, официально не признанные государством (прежде всего несовместимого с конфуцианством шаманистского типа), запрещались и преследовались. Над буддизмом, лишившимся своего привилегированного статуса, был установлен жесткий административный контроль. По всей стране (в том числе и в крестьянской среде) внедрялись неоконфуцианские обряды и мораль — поклонение жертвенным дощечкам предков, идеи жесткой вертикальной организации общества (подчинение женщины мужчине, младших — старшим). Немногое осталось от присущего Коре разнообразия локальных культов или бытового равноправия полов. В то же время, организованное насаждение неоконфуцианской ортодоксии имело и положительные стороны, скажем, распространение грамотности.

Конечно, оформление двух присущих бюрократическому государству основных сословий (служивого землевладельческого и лично свободного податного) не означало перехода к «раннему этапу Нового Времени» (о чем без достаточных оснований любят писать некоторые южнокорейские авторы). Межсословные барьеры, скорее, усилились. Ливанское сословие по степени замкнутости было ближе к европейскому дворянству, чем к гораздо более «открытому» для социальной мобильности господствующему классу Минского Китая. Даже дети янбанов от наложниц исключались в раннем Чосоне из числа полноправных янбанов. Возможности приобрести янбанский статус для выходцев из непривилегированных или «средних» групп предоставлялась лишь в особых случаях (военные заслуги, и т. д.). Размывание средневековых сословных барьеров началось с массовым разорением янбанства и выходом на историческую сцену богатого крестьянства и купечества лишь в конце XVIII — начале XIX вв. Другая типично средневековая черта раннечосонского общества — сохранение значительного числа рабов (казенных и частных — всего до 200–300 тыс. чел.). Ряд неполноправных сословных групп по-прежнему причислялся к париям-чхонмин (мясники, шаманы, бродячие актеры, и т. д.). Не было оформлено «среднее» (протобуржуазное) сословие, неразвитыми оставались частное ремесло и торговля. Явно средневековый характер имела и идеология раннечосонского государства, неоконфуцианство. Она рассматривала мир как огромную космо-социальную иерархию, оправдывая сословное неравенство как продолжение космического порядка («янин ниже янбана, так же как Земля ниже Неба») и отрицая наличие у человека неотъемлемых индивидуальных прав (подчеркивались лишь обязанности: сына, жены, подданного). В этом смысле, о приметах Нового Времени в Корее можно говорить лишь с освобождением большей части государственных рабов и подрывом авторитета неоконфуцианской ортодоксии в начале XIX в.

В то же время, создание и распространение корейского алфавита в середине XV в., распространение печатных книг, перевод многочисленных конфуцианских и буддийских сочинений на корейский язык имели своим результатом относительно высокий уровень этнокультурного, государственного самосознания. Исчезают проявления регионального политического сепаратизма, характерные еще для середины XIII в. Формируется «прото-национальное» сознание: оставаясь частью общерегиональной культуры (конфуцианцем), чосонец, прежде всего образованный, начинает осознавать себя одновременно и корейцем — потомком мифического Тангуна, обладателем своеобразного исторического наследия, носителем отличного от Китая языка. К концу XVI в. можно говорить об оформлении корейского этноса (протонации) на докапиталистической стадии. Учитывая значительный прогресс не только в административной или сословной, но и в этнокультурной консолидации, ранний Чосон можно характеризовать как «продвинутое средневековое общество» — позднесредневековую бюрократическую монархию, постепенно создающую предпосылки для перехода, в последующие столетия, к следующим этапам исторического развития.

Первые шаги основателя новой династии были направлены на упрочнение внутренних и внешних позиций своего дома. Требовалось твердо обосновать право новой династии на власть в системе тогдашних идеологических стереотипов. С этой целью Ли Сонге (известен по посмертному имени Тхэджо; правил в 1392–1398) известил — на следующий же день после восхождения на престол — регионального «сюзерена», Минскую династию, о династических переменах в Корее и формально ходатайствовал о признании его прав на трон. Он также попросил выбрать имя для новой корейской династии из двух представленных им вариантов — Хварён (по месту происхождения его семьи в северовосточной Корее) и Чосон (по основанному легендарным прародителем Тангуном Древнему Чосону). Минское правительство остановило свой выбор на втором варианте (ибо Древний Чосон упоминался в китайских источниках), и с этого момента Чосон стало официальным названием новой династии. Получение от Минов наименования для нового государства означало признание дома Ли Сонге de-facto. Сложнее было с признанием de-jure, символизировавшимся вручением «вассалу» от «сюзерена» золотой государственной печати и письменной инвеституры. Желая закрепить свою позицию «сюзерена», а заодно и удовлетворить собственные нужды, Мины требовали от новой корейской династии возвращения бежавших в Корею чжурчжэней и выплаты непомерно большой «дани» лошадьми, золотом и серебром. Чтобы уклониться от последнего требования, Корее пришлось даже демонстративно отказаться на некоторое время от разработки золотых и серебряных рудников.

После долгих переговоров, часто на грани конфликта, золотая печать и текст инвеституры были официально посланы в Корею в 1401 г. Это сыграло большую роль и в легитимизации новой династии внутри страны: господствовавшая идеология рассматривала китайского императора как «Сына Неба», и правитель «окраинного государства», не имевший китайской инвеституры, был, с точки зрения образованных корейцев, узурпатором. Другим элементом утверждения легитимности новой династии было основание новой столицы: Кэсон, центр старой корёской аристократии, был слишком тесно связан с памятью о прошлом. В результате долгих поисков с использованием популярных в то время геомантических методов выбор в 1394 г. был сделан на центре уезда Ханян в долине реки Ханган, считавшейся еще в древности стратегически важным районом. Уже в 1395 г. силами мобилизованных крестьян и буддийских монахов в новой столице были построены наиболее важные с конфуцианской точки зрения ритуальные сооружения — Храм Государевых Предков (Чонмё) Храм Земли и Злаков (Саджик), государев дворец. В следующем году новая столица была обнесена крепостной стеной. С 1398 г. двор на некоторое время вернулся в Кэсон, но с 1405 г. вновь обосновался в новой столице, где и находился до самого конца династии. Современники официально именовали новую столицу Ханян, или Хансон, но в просторечье она называлась просто «Соуль» — «столица». Столица Южной Кореи, находящаяся на том же месте, именуется этим словом и по сей день (в русском языке — Сеул, в европейских языках — Seoul).

Придя к власти, Ли Сонге, следуя традиционным дальневосточным прецедентам, вознаградил особыми титулами (включавшими титулование консин — «заслуженный сановник»), землей (наследуемой) и рабами группу преданных новому правящему дому сторонников (более 2 тыс. человек). В их число входили не только продвигавшие нового правителя к власти неоконфуцианские чиновники-ученые (такие, как Чон Доджон), но и множество безвестных офицеров из дружин Ли Сонге и его сыновей. Разнородная как по происхождению, так и по социальному и политическому положению группа «заслуженных сановников» должна была, по замыслу Ли Сонге, стать лояльным «ядром» янбанского сословия. Другим способом укрепления молодой монархии была политика ограничений и регламентации по отношению к одному из крупнейших землевладельцев — буддийской церкви. Сам Ли Сонге (как и большинство корёсцев) был верующим буддистом, жертвовал деньги на постройку пагод и прислушивался к советам своего духовного учителя (с титулом ванса — «государев наставник») Мухака (1327–1405), известного также как специалист по геомантии (он сыграл решающую роль в выборе места для новой столицы). Но личные симпатии не помешали новому монарху отнять у монастырей освобождения от налогов и повинностей, перейти от регистрации монахов к продаже (за высокую цену) разрешений на поступление в монастыри (точхоп) и начать борьбу против не признанных официально простонародных буддийских культов (с точки зрения конфуцианцев, разорительных для налогоплательщиков). Жесткая политика по отношению к буддийским храмам была продолжена и наследниками Ли Сонге. Другим элементом неоконфуцианской политики было создание в 1395 г. Управления по Упорядочению Дел Рабов (Ноби Пёнджон Тогам). Это учреждение рассматривало жалобы на несправедливое порабощение свободных «сильными домами» и монастырями, возвращая свободу тем, на кого не было должным образом составленных владельческих документов.

Сразу после прихода к власти Ли Сонге реорганизовал армию, создав в столице три отборных охранных корпуса и поставив эти «преторианские» части под командование доверенных родственников. Были немедленно предприняты меры по роспуску всех оставшихся еще «домашних войск» — опоры влияния «сильных домов». Тем не менее, опасаясь попыток реставрации, Ли Сонге сделал исключение для своих сыновей, разрешив им сохранить и даже увеличить личные вооруженные отряды. Эта мера придала, в конце концов, борьбе за власть между сыновьями основателя характер «гражданской войны в миниатюре», сопровождавшейся мало совпадавшей с неоконфуцианскими нормами жестокостью и вероломством.

Официальным наследником Ли Сонге был заранее объявлен самый младший из его сыновей от двух «старших» жен — малолетний Ли Бансок, за спиной которого стоял могущественный сановник и видный неоконфуцианский мыслитель Чон Доджон. Чон Доджон считал, что в идеальной монархии государева власть должна жестко ограничиваться полномочиями главного министра как представителя бюрократии в целом, и готовил себя к этой роли при малолетнем государе. Притязания Чон Доджона и его группы натолкнулись, однако, на решительное сопротивление пятого сына основателя, Ли Банвона, сыгравшего ключевую роль в процессе установления нового режима. Конфликт Чон Доджона и Ли Банвона был не только простым столкновением сильных и амбициозных личностей: Ли Банвон выступал за авторитарную монархическую систему, где бюрократические институты прямо подчинялись бы не главному министру, а государю. В конце концов, не без основания считая, что Ли Сонге больше симпатизирует группе Ли Бансока — Чон Доджона и что соперники могут устранить его первыми, Ли Банвон нанес в 1398 г. превентивный удар, приказав своим дружинникам уничтожить Ли Бансока и приближенных, прежде всего Чон Доджона.

Истребив в ходе братоубийственного путча соперников, честолюбивый Ли Банвон принудил отца к отречению, отдав трон второму по старшинству принцу, Ли Бангва (посмертное имя — Чонджон; 1398–1400). Реальная власть перешла в руки Ли Банвона и его клики. После того, как четвертый принц, Ли Банган, предпринял в 1400 г., с негласной подачи Ли Сонге и Ли Бангва, неудачную попытку уничтожить группу Ли Банвона, последний решил, что настало время выйти на передний план. Ли Бангва был принужден отречься от трона (и находился под мягким домашним арестом до конца жизни), окружение Ли Бангана — физически истреблено (сам принц — отправлен в ссылку), и на престол взошел Ли Банвон (посмертное имя — Тхэджон; 1400–1418). Междоусобная борьба внутри клана Ли Сонге завершилась победой сторонников авторитарной модели. Сразу после прихода к власти Ли Банвон распустил все частные военные отряды, тем самым обезопасив свой режим от покушений. После того, как попытка вооруженного переворота, предпринятая в 1402 г. одним из пограничных военачальников северо-востока, Чо Саыем (с негласного одобрения Ли Сонге, ненавидевшего братоубийцу — Ли Банвона), закончилась неудачей, авторитарный режим Ли Банвона вступил в фазу стабильности.

Стабильность эта поддерживалась весьма жесткими методами. Репрессировались все, кто хотя бы в малейшей степени мог подозреваться в покушении на верховную власть: скажем, были отправлены в ссылку (и позже принуждены к самоубийству) ближайшие сторонники Ли Банвона — братья его жены (из клана Мин), — замеченные в стремлении «плести дворцовые интриги». Убит (точнее, принужден к самоубийству: в обычных случаях янбанам смертная казнь заменялась приказом покончить с собой) был и отец жены наследника престола (будущего государя Седжона), обвиненный доносчиком в «критике государственной политики». Для систематического искоренения «крамолы» в 1414 г. было создано Специальное Полицейское Управление, Ыйгымбу («Ведомство по обсуждению запретного»), с более чем 250 сотрудниками, задачей которых было преследование противников режима в янбанской среде, а заодно и борьба с нарушителями конфуцианской нравственности. Одновременно с полицейскими репрессиями, режим уделял внимание и организации регулярной бюрократической машины. Формально высшим совещательным органом был состоявший из старших чиновников Верховный Государственный Совет — Ыйджонбу («Ведомство по обсуждению дел правления»). В реальности же после двух реформ бюрократической системы (в 1405 и 1414 гг.) большая часть делопроизводства была переведена в шесть отраслевых министерств (Чинов, Церемоний, Армии, Финансов, Наказаний, Общественных Работ), поставленных под прямой государев контроль: по всем основным вопросам министры докладывали прямо государю. Установлены были четкие правила оценки служебных заслуг и упущений чиновников: поведение и заслуги должны были стать основным критерием мобильности внутри бюрократического аппарата (закон 1402 г.). По примеру Сунской династии, перед дворцом в 1402 г. был установлен особый «барабан для жалоб» (синмунго), в который мог постучать всякий, желавший донести лично государю на злоупотребления чиновников или «крамолу» (впрочем, вполне в духе сословного общества рабам запрещалось доносить на господ).

Реорганизованная бюрократия усилила контроль над населением. В 1413 г., по примеру Юаньской династии, был введен в действие Закон об «именных дощечках» (хопхэ) — своеобразных «внутренних паспортах». Эти дощечки, выдаваемые в управах по месту жительства, должны были носить при себе все совершеннолетние: таким образом режим хотел предотвратить бегство податного люда от налогов и воинской повинности (в реальности, большинство уклонялось от ношения дощечек). Против буддийского землевладения (монастыри распоряжались приблизительно 10–12 % всех земель) были приняты жесткие меры: сразу после смерти Мухака (1405 г.) 90 % храмовых земель было конфисковано, более 80 тыс. монастырских рабов — приписано к государственным учреждениям, а все монахи, не имевшие государственного сертификата (точхоп) — возвращены в мир. Государственные финансы были укреплены, а влияние буддизма — подорвано. В целом, реформы Тхэджона заложили основы рациональной, жестко централизованной государственности Чосона. Они стабилизировали страну политически, сделали государственную эксплуатацию податного сословия регулярной и предсказуемой, и тем создали основу для развития производительных сил, торговли и культуры. Они стали фундаментом, на котором в правление сына Тхэджона, государя Седжона Великого (1418–1450), экономика и культура позднего корейского средневековья достигли расцвета.

Стремясь придать бюрократическому авторитаризму черты идеального конфуцианского общества и обеспечить идеологический консенсус в среде элиты, Седжон особенно поощрял развитие конфуцианской учености. При нем была возрождена восходящая к китайским прототипам корёская система кёнъён — лекций по конфуцианской классике для государя и членов его клана. Через лекции, читавшиеся ведущими конфуцианскими учеными (обычно служившими на высоких постах), государь не только постигал философские тонкости, но и получал представление о настроениях в среде высшего и среднего чиновничества, что помогало формировать консенсуальную политику, приемлемую для янбанского общества в целом. В 1420 г. была также возрождена придворная академия Чипхёнджон — «Павильон, где собираются мудрецы». Академия такого типа была впервые основана (по модели Танского Китая) корёским государем Инджоном в 1136 г., но вскоре пришла в полный упадок и вновь появилась на сцене лишь при Седжоне. 20 элитных ученых Чипхёнджона, в распоряжении которых имелась одна из лучших библиотек тогдашней Восточной Азии и штат секретарей и рабов, часто получали специальные отпуска для изучения литературы и составления энциклопедий, справочников и словарей. Академическая элита Чипхёнджона — конфуцианские ученые, видевшие в Седжоне образец «мудреца на троне» и преданные ему, — была кадровым резервом, из которого рекрутировалось высшее чиновничество. Ее труды стали основой для развития позднесредневековой культуры. В частности, в основном ее усилиями был в 1443–1444 гг. создан оригинальный корейский алфавит из 28 букв, предназначенный, прежде всего, для конфуцианской индоктринизации основной массы населения, плохо владевшей, в отличие от янбанов, китайским письменным языком и не имевшей возможности читать китайских классиков в оригинале. Распространение записанной алфавитом литературы внесло, в то же время, свой вклад в укрепление этнокультурного самосознания корейцев. Тому же способствовала и проводившаяся учеными Чипхёнджона работа по составлению и изданию трудов по корейской истории и географии — монументальной Корёса («История Корё») из 139 глав (1451 г.), Пхальто чириджи («Географическое описание восьми провинций», 1432 г.), и т. д. Другим идеологическим мероприятием Седжона было прекращение официальных жертвоприношений духам гор, морей и рек, до того времени считавшимся магическими «покровителями государства». Тем самым утверждался рациональный конфуцианский подход к политике — соблюдение этических норм, а не магические обряды, рассматривалось теперь как залог благополучия государства.

Седжон проводил активную внешнюю политику, прежде всего на северном пограничье страны — близком к северо-восточным районам, родине Ли Сонге и колыбели династии. Поддерживая с жившими на северных границах страны чжурчжэнями активные торговые отношения (чжурчжэни поставляли меха и лошадей, закупая ткани и продовольствие), корейское правительство рассматривало все земли к югу от Амноккана и Тумангана как «владение предков» и всеми силами стремилось вернуть контроль над ними. Чжурчжэньские вожди, как и во времена раннего Корё, привлекались раздачами почетных чинов и предметов роскоши, торговыми привилегиями. К 1434 г. было завершено строительство шести укрепленных административных центров (юкчин) практически контролировавших все северо-восточные земли к югу от Тумангана. Впоследствии, когда после 1860 г. Россия установила контроль над южно-уссурийским регионом, два из этих шести центров (Кёнхын и Кёнвон) оказались важными пунктами на российско-корейском пограничье. К 1443 г. завершилась также организация четырех округов на южном берегу Амноккана. Это означало, что границы Кореи приобрели приблизительно те же очертания, какие они имеют и по сей день. Чтобы освоить и закрепить за Чосоном северные земли, Седжон проводил административное переселение крестьян и мелких чиновников южных провинций на север, используя как принуждение, так и различные стимулы. Корейское переселенческое население смешивалось с теми из чжурчжэней, кто принял чосонское подданство — до сих пор в диалектах северного пограничья Кореи можно найти немало чжурчжэньских слов.

Другим важным направлением внешней политики в царствование Седжона было урегулирование отношений с Японией, направленное на предотвращение пиратских набегов. Организуя карательные экспедиции против пиратских гнезд на о. Цусима (наиболее известна экспедиция 1419 г.), правительство Седжона в то же время стремилось удовлетворить потребности японцев в корейских товарах (прежде всего рисе) мирным путем, через регулируемые торговые контакты. По договору, заключенному Чосоном с даймё (феодальным князем) о. Цусима в 1443 г., японские торговцы получили право захода в три южных корейских порта и проживания там по торговым делам; при этом ежегодное количество японских судов и объем рисового экспорта строго ограничивались. Необходимо отметить, что формально торговля с чжурчжэнями и японцами понималась корейским двором как вид «формального вассалитета», аналогичный по структуре отношениям Кореи с Минской империей. Японцам и чжурчжэням, считавшимися менее «цивилизованными» народами, чем корейцы, давалось право преподнести «дань» чосонскому двору и получить в обмен «ответные подарки» — корейские предметы роскоши, рис и т. д. Представление о корейской монархии как о «наиболее цивилизованном среди варварских государств», следующим сразу за Китаем в культурной иерархии, разделялось и китайским двором.

Период правления Седжона запомнился как время общего подъема производительных сил, прежде всего в основном секторе экономики — сельском хозяйстве. Конфискация крупных поместий и массовое освобождение рабов сделали свободного крестьянина — земельного собственника и налогоплательщика — основной фигурой в селе. По некоторым подсчетам, из всего земледельческого населения начального периода правления Седжона примерно 70 % владели пахотной землей. Новая власть привнесла в деревню стабильность, что не могло не стимулировать производство — крестьян получил уверенность, что излишки не будут несправедливо отобраны. За счет распашки целины, освоения северного пограничья значительно увеличился фонд обрабатываемых земель. Прирост общего урожая шел не только за счет расширения запашки, но и благодаря качественным улучшениям. Именно в этот период повсеместное распространение получил сбор двух урожаев в году (имоджак) — после уборки рисового урожая на «сухое» (неорошаемое) рисовое поле высаживались бобы или ячмень. Все больше становилась доля более производительных орошаемых полей — в стране к середине XV в. имелось уже около 3 тыс. водохранилищ и плотин. Постепенно из южных провинций на север начала распространяться технология высадки предварительно выращенных на особой грядке рисовых саженцев на залитое водой поле (ианбоп), дававшая более высокие урожаи, чем традиционный высев семян, но и требовавшая интенсивной ирригации. В целом, к концу правления Седжона средняя урожайность корейского рисоводства была примерно в два раза выше, чем при династии Корё. Интересно, что государство обеспечивало «научно-технологическую поддержку» прогрессивным тенденциям в сельском хозяйстве, прежде всего через печатание и распространение специальной литературы, скажем, энциклопедического труда Нонса чиксоль («Популярные беседы о земледелии») (1430 г.). Прямо связаны с нуждами земледелия были и достижения придворных техников, изготовивших для Седжона набор астрономических инструментов, новый календарь (с использованием достижений арабской астрономии) и, самое важное, бронзовые дождемеры для определения уровня осадков (1442 г.). Дождемеры рассылались по провинциям и использовались для наблюдений за количеством осадков. Эти данные были необходимы для установления оптимальных дат начала сельскохозяйственных работ и вычисления точной суммы рисового налога (зависевшей от того, насколько урожайным следовало считать данный год). На Западе — в Италии — подобные приспособления появились лишь в XVII в. Связь науки и техники с материальным производством, типичная для Европы Нового Времени (XVII–XVIII в.), проявлялась в Корее, как и в Китае, гораздо раньше — уже при позднесредневековых бюрократических режимах.

Стабильность, рожденная сочетанием жесткого авторитаризма Тхэджона и сбалансированной политики «просвещенного абсолютизма» Седжона, оказалась недолговечной. В правление наследника Седжона, государя Мунджона (1450–1452), бюрократический механизм продолжал еще слаженно работать, но неожиданная смерть Мунджона и вступление на престол малолетнего наследника, известного по посмертному имени Танджон (1452–1455), быстро привели страну на грань крайне кризиса. С одной стороны, согласно завещанию Мунджона, шесть отраслевых министерств были переведены из-под прямого государева контроля в подотчетность Верховного Государственного Совета. Мера эта означала, что контроль над аппаратом переходил в руки конфуцианской элиты, членов Верховного Государственного Совета, в основном пришедших на службу через академию Чипхёнджон. С другой стороны, влиятельный родственник государя великий князь (тэгун) Суян — второй сын Седжона, искусный полководец и талантливый государственный деятель, — воспринял усиление влияния конфуцианской элиты как угрозу благополучию династии и решил принять меры для восстановления авторитарного режима. Сколотив вокруг себя группу сторонников, Суян совершил в 1453 г. государственный переворот: виднейшие члены Верховного Государственного Совета были уничтожены, и реальная власть перешла, при бессильном Танджоне, в руки клики Суяна. Принудив затем Танджона к отречению (вскоре бывший государь был убит в ссылке), великий князь Суян взошел на престол; в истории он известен под посмертным именем Седжо (1455–1468).

На следующий год после узурпации виднейшие члены академии Чипхёнджон, видевшие в поступке Седжо худшее из преступлений (измену государю), составили заговор с целью убийства Седжо и восстановления Танджона на троне. Заговор закончился неудачей: выданные предателем, заговорщики (всего около 70 человек) были казнены после жестоких пыток. Шесть руководителей заговора — известных в поздней литературе как «шестеро погибших сановников» (саюксин) — стали примером добродетельных подданных в традиционной историографии, своеобразной «идеальной ролевой моделью» конфуцианского поведения. Расправа над заговорщиками и их сторонниками означала отдаление авторитарной монархии от конфуцианской элиты. После провала заговора придворная академия Чипхёнджон была разогнана, а лекции по конфуцианской классике для государя (кёнён) — отменены. Перевод шести министерств обратно в прямую подотчетность лично государю значительно ослабил Верховный Государственный Совет. Кроме того, многие представители конфуцианской элиты принципиально отказывались от службы «узурпатору» и «изменнику». В итоге, в государственном аппарате стала преобладать клика лично преданных Седжо сторонников (многие из них были причислены к «заслуженным сановникам» — консин — и получили во владение обширные поместья). В то же время многие конфуциански образованные землевладельцы (группировка сарим — «лес ученых»), оказавшись отстраненными от власти, занялись воспитанием учеников и укреплением своего влияния на местах. Итогом противостояния между бюрократическим режимом и конфуцианской элитой стало углубление корейской конфуцианской традиции, появление в ней сильного акцента на моральную автономию личности, право противостояния неэтичной власти.

Находясь в напряженных отношениях с широкими слоями землевладельческой элиты, правительство Седжо приняло ряд мер для ужесточения контроля над бюрократией. Так, в 1466 г. был отменен закон 1391 г. о ранговых наделах — чиновники получали теперь со вступлением в должность лишь должностной надел (чикчон), который с выходом в отставку возвращался в казну. После смерти Седжо, в 1470 г., этот порядок был ужесточен — налоги с наделов стала собирать центральная администрация, выдавая затем чиновнику лишь определенную сумму, практически ставшую частью жалованья. Позже, с 1556 г., выдача наделов прекратилась вообще, и чиновничество превратилось в получающих казенное жалованье наемных служащих государства. Это означало также разрыв с позднекорёской традицией личной власти чиновной землевладельческой верхушки над крестьянством. Чиновники, сидевшие на жалованье, не были уже для крестьян всемогущими хозяевами округи. Гарантировав крестьянские земли от «приватизации» чиновничеством, режим Седжо укрепил владельческие права крестьян на наделы и тем обеспечил себе их поддержку. Значительно менее популярными были меры Седжо, направленные на укрепление контроля над деревней. Так, жестче стал контроль над соблюдением законов о подворных регистрах (ходжок) и «именных дощечках» (хопхэ); усилилась слежка за населением по пятидворкам — соседским объединениям, члены которых отвечали друг за друга перед властями. Эти меры позволили режиму Седжо укрепить реорганизованную в 1457 г. в пять корпусов (ови) армию и проводить еще более активную политику освоения северных территорий, обеспечив как набор рекрутов для вспомогательных подразделений, так и возможность организовывать массовые переселения крестьян с юга на северное пограничье. Из операций на северной границе особую известность получила кампания 1460 г. против «немирных» чжурчжэней бассейна р. Туманган, завершившаяся переселением более чем 4500 крестьянских дворов с юга в этот район.

Жесткий контроль и активная военно-переселенческая политика ложились тяжелым бременем на крестьянство, вызывая немалое недовольство. Особенно сильным протест был на окраинах, где недовольство как местной землевладельческой элиты, так и эксплуатируемых слоев выливалось даже в широкомасштабные мятежи. Хорошо известен, скажем, мятеж Ли Сиэ — землевладельца-чиновника из северо-восточной провинции Хамгильдо (сейчас называется Хамгёндо), восставшего в 1467 г. с требованием назначать в провинцию чиновников лишь из числа местной знати. Восстание — активно поддержанное местным крестьянством — было подавлено с немалым кровопролитием, но результатом стало лишь дальнейшее усиление централизованного начала — существовавшие еще с позднекорёских времен уездные ассамблеи (юхянсо; сословные собрания местного янбанства) были отменены. В идеологической области результатом трений двора с конфуцианской элитой было временное укрепление позиций буддизма, остававшегося популярной в народе религией. Правление Седжо было ознаменовано переводом на корейский язык и изданием (под руководством специально созданного дворцового ведомства) целого ряда буддийских сочинений, что способствовало широкому распространению корейской письменности.

Временем синтеза авторитарной традиции Тхэджона-Седжо и «просвещенного абсолютизма» в духе Седжона было правление Сонджона (1469–1494) — внука Седжо, отличавшегося любовью к знаниям, немалыми способностями в поэзии и каллиграфии. Оставив на ряде руководящих постов «заслуженных сановников» времен Седжо, Сонджон в то же время продвигал по службе молодых членов группы сарим, поощрял выдвижение провинциальных ученых. Большое значение приобрело придворное Управление Литературы — Хонмунгван, наследовавшее ряд функций академии Чипхёнджон. Восстановлены были и упраздненные в конце правления Седжо местные ассамблеи юхянсо, ставшие важным инструментом контроля местной элиты над нравами и поведением населения. Символом умеренного бюрократического авторитаризма времен Сонджона стал завершенный в 1474 г. после нескольких десятилетий кропотливого труда специального правительственного ведомства Кодекс Законов Чосонской династии — Кёнгук тэджон. С одной стороны, Кодекс был бюрократическим регламентом, о чем говорит и его структура (каждая из шести глав Кодекса была посвящена работе соответствующего отраслевого министерства). С другой стороны, основные положения Кодекса были своеобразной «конституцией» Чосона, так как их соблюдение считалось обязательным и для монарха. То, что работа над исправлением спорных мест в Кодексе и внесением разного рода дополнений продолжалась еще целое десятилетие после его опубликования, хорошо показывает, какое значение придавалось этому правовому документу.

Кроме Кодекса, правление Сонджона было отмечено составлением и изданием целого ряда энциклопедических сочинений и сборников на корейскую тематику: Тонгук ёджи сыннам («Описание корейской земли и ее достопримечательностей»; 1481 г.), Тонмунсон («Собрание корейской литературы»; 1478 г.), Акхак квебом («Музыкальная энциклопедия»; 1493 г.), и т. д. Серьезное внимание начало уделяться общей конфуцианизации нравов, прежде всего привилегированного класса. Так, с конца XV в. началось обсуждение закона о запрещении вторичного замужества вдов, официального введенного несколько позже, с 1500 г. «Преданность» вдовы покойному мужу символизировала важнейшую из неоконфуцианских добродетелей — соблюдение этических норм в отношениях «младших» и «старших». В тот же период был запрещен уход в буддийские монахини женщинам из «благородных» (янбанских) семейств, а также началось изгнание шаманов и шаманок из пределов столицы. Конфуцианство начало приобретать черты монопольной идеологии, обязательной для господствующих слоев и активно навязываемой простонародью.

При всех культурных достижениях этого периода, Чосон конца XV в. страдал от серьезных социально-экономических проблем. Коренились они, прежде всего, в долговременном хозяйничанье при дворе клик «заслуженных сановников», обладавших, несмотря на всю бюрократическую рационализацию второй половины XV в., достаточными возможностями для того, чтобы ставить государственный аппарат на службу семейным и клановым интересам. «Заслуженные сановники» имели в наследственной собственности большие массивы пожалованных монархией полей. Будучи богатыми людьми и владея значительным числом рабов (также в основном пожалованных двором), «заслуженные сановники» имели возможность законно расширять свои поместья путем распашки целины и скупки крестьянских наделов (официально торговля землей, запрещенная основателем династии, была вновь разрешена с 1424 г.). Важным способом обогащения было для них ростовщичество, расшатывавшее устои крестьянской экономики. Однако самым серьезным ударом для крестьян было то, что к организованному ростовщичеству начал прибегать и государственный аппарат на местах, весьма часто укомплектованный коррумпированными ставленниками придворных клик. По законам, местные власти должны были беспроцентно ссужать нуждающимся крестьянам зерно для посева (эта система называлась хванджа — «возвратная ссуда», так как зерно возвращалось после уборки урожая осенью), но со временем чиновники начали под разными предлогами взыскивать с должников проценты и навязывать ссуды даже тем, кто в них не нуждался. Другим источником обогащения для бюрократов была система податей натурой. Так как часто в число податей включались не производившиеся в данной местности предметы или материалы, их поставка обычно поручалась откупщикам — богатым торговцам, поставлявшим двору «от лица» того или иного уезда требуемый продукт. Однако затем они взыскивали стоимость своих услуг вдвое или втрое с местных жителей и делились прибылью с чиновничеством. Другой формой вымогательства было «военное полотно» (кунпхо) — подушный налог натурой, выплачивавшийся военнообязанными вместо явки на действительную службу, и чаще всего взимавшийся в непропорционально больших размерах. Результатом коррупции стали разорение, голодные смерти и массовое бегство крестьян, а также ряд народных восстаний в провинциях (1489 г., 1494 г.). Конфуцианские интеллигенты из группировки сарим, не допускавшиеся «заслуженными сановниками» на ответственные посты, подвергали развал в управлении и произвол жесткой критике. Конфликт между двумя группировками правящего класса постепенно накалялся, что не могло не привести страну к политическому кризису.

Кризис вспыхнул в итоге в правление Ёнсангуна (посмертного имени не получил; 1494–1506), вступившего на трон подростком и отличавшегося рядом черт характера, сближающих его с младшим современником, Иваном Грозным, — мнительностью, садистской жестокостью, абсолютной нетерпимостью к возражениям. В значительной степени поведение малолетнего государя контролировалось кликой приближенных (возглавлявшейся родственниками государыни), стремившейся как избавиться от конкурирующих группировок в среде «заслуженных сановников», так и обезопасить себя от критики со стороны саримов. Первой мишенью сановников Ёнсангуна стали молодые конфуцианцы. Предлогом для гонений послужило включение одним из учеников неоконфуцианца Ким Джонджика (1431–1492) в предварительный текст официальной истории государства сатирического текста учителя, осуждавшего — естественно, с использованием эзопова языка, — узурпацию трона Седжо. Узнав о критике в адрес прадеда, Ёнсангун учинил расправу над последователями Ким Джонджика, казнив, после истязаний, пятерых наиболее известных конфуцианцев и отправив в ссылку двенадцать (1498 г.). Тело «государственного преступника» Ким Джонджика было вынуто из гроба и обезглавлено. Видя в конфуцианстве враждебную силу, Ёнсангун уничтожил критиковавший его поведение с конфуцианских позиций Государственный Цензорат (Саганвон). Он разогнал Государственный Университет (Сонгюнгван), устроив на его месте павильон для попоек. Открыто игнорируя конфуцианские нормы, Ёнсангун собрал во дворец гетер-кисэн (корейский аналог японских гейш) со всей страны, целыми днями предаваясь разврату. Конфуцианцы, остававшиеся еще на службе, видели свой долг в критике безнравственного поведения государя, расплачиваясь за смелость должностями, здоровьем, а часто и жизнью.

Серьезный удар был нанесен кликой Ёнсангуна и по соперничавшим с ней группировкам «заслуженных сановников». Воспользовавшись трагическим моментом в биографии молодого государя — его мать была изгнана Сонджоном из дворца и казнена — члены клики настроили Ёнсангуна против большинства видных «заслуженных сановников». В 1504 г. ряд «заслуженных сановников» и придворных (в том числе и бывших наложниц Сонджона), обвиненный в причастности к гибели матери Ёнсангуна, был казнен, причем в ряде случаев государь лично расправлялся с «врагами матери». Эта расправа освободила клику Ёнсангуна от конкурентов по части коррупции и вымогательства, но в то же время и лишила режим опоры в среде господствующего класса. Недовольство тиранией стало распространяться и в народе, чему способствовали, в частности, расклеиваемые оппозицией по столице плакаты на корейском языке с критикой государя. Желая обезопасить себя от публичной критики, Ёнсангун запретил использование корейского алфавита и публично уничтожил ряд написанных алфавитом сочинений. Употребление корейского алфавита было объявлено «преступлением», в наказание за которое уничтожался не только «преступник», но и три поколения родни. В конце концов, недовольство всех слоев населения достигло критической точки, и в 1506 г. в результате почти бескровного переворота Ёнсангун был лишен трона (он вскоре умер в ссылке). К власти пришел его сводный брат, известный по посмертному имени Чунджон (1506–1544). В реальности решающим влиянием пользовались несколько «заслуженных сановников» — инициаторов переворота.