в) Когурё, Пэкче и Силла в VI в. Усиление Силла

К середине VI в. Когурё продолжало оставаться сильнейшим государством региона, заслуженно известным и как центр ремесла, торговли и культуры. Но во внутриполитической структуре Когурё происходят серьезные изменения. Автократическая власть монарха ослабевает, и все более важную роль в политике начинает играть Совет Знати. Он представлял прежде всего центральную столичную аристократию — обладателей высших рангов и должностей. Между клановыми кликами («партиями») в Совете часто случались распри, иногда заканчивавшиеся масштабными вооруженными побоищами и жестокими «чистками» в отношении проигравших. Иногда (по сообщениям японских источников) жертвами междуусобной борьбы в аристократической среде становились и государи. Престиж государевой власти падает, среди ее функций повышается роль ритуально-представительной. Все большее значение в деятельности государя приобретают священные охоты, жертвоприношения обожествленному предку династии Чумону, и т. д. Реальные же полномочия постепенно оказываются в руках преобладавших в Совете аристократических клик, иногда родственников ванских жен.

Определенное ослабление государственной мощи Когурё, вызванное этими переменами, дополнялось внешнеполитическими осложнениями. Северный Китай вступил в 530-е гг. в полосу смуты, вылившейся в войну между двумя наследниками государства Вэй — Западным и Восточным Вэй. Это не могло не сказаться на безопасности когурёских границ. Затем, с основанием в 552 г. Тюркского каганата, преобладающей силой в Великой Степи к северу от Китая становятся тюрки. Как сами тюрки, так и их маньчжурские союзники (племена кидань и мохэ) начинают тревожить Когурё своими набегами. Положение изменилось после поражения, нанесенного тюркам империей Суй (583 г.). Последней вскоре (589 г.) удалось объединить под своей властью весь Китай, закончив тем самым продолжавшийся почти четыре столетия период раздробленности и владычества «варварских» династий на Севере. Однако очень скоро Суй, желавшая вернуть у Когурё принадлежавшие некогда ханьской династии ляодунские земли и, по возможности, полностью подчинить и само Когурё, превратилась сама в серьезнейшую угрозу для когурёской государственности. Таким образом, в VI в. Когурё, при всем его несомненном могуществе, не имело возможностей для проведения активной внешней политики на юге полуострова. Как скоро выяснилось, оно не было даже способно эффективно защищать свои южные рубежи от Пэкче и Силла. Однако, несмотря на все политические осложнения, VI в. был временем активного развития когурёской культуры, расцвета когурёского буддизма. В Когурё приезжали учиться силлаские монахи, а сочинения когурёских буддистов пользовались популярностью даже в Китае. На фресках когурёских гробниц этого времени буддийские мотивы становятся явно более выраженными.

Рис. 45. Изображение буддийского символа, лотоса, из гробницы № 4 в поселении Чинпхари под Пхеньяном (конец V в.). Считалось, что лотос, растущий среди мутных вод, сам остается при этом чистым. В глазах верующих он символизировал жизнь верного заповедям буддиста среди грехов и соблазнов этого мира.

По контрасту с определенным ослаблением Когурё, главный соперник когурёсцев, Пэкче, переживало в VI в. период культурного и социально-политического расцвета. После более чем столетия внутренних конфликтов в Пэкче начали, наконец, вырисовываться очертания централизованной монархии и более или менее унитарного и сплоченного правящего класса. В правление Мурён-вана (501–523), государство, поставленное в сложные условия чередой неурожаев, эпидемий и других бедствий, нашло определенный компромисс между насущной потребностью в централизации и упорным желанием аристократических фамилий сохранить свои прерогативы. С одной стороны, именно в этот период страна обрела единую систему управления на местах. Вся периферия была поделена на 22 «губерний», управлять которыми посылали в основном членов государева клана. «Губернии» эти назывались тамно, от пэкческого слова тара — «окружной город». Конечно, «посланцы центра» и их дружины не могли полностью заместить местную знать и общинно-территориальное самоуправление, но влияние их было весьма значительным. Как раз с этого времени традиционные формы погребений в юго-западных районах Пэкче (былые маханские вождества района р. Ёнсанган) полностью уступают место типичным для центральных областей гробницам с каменной погребальной камерой (соксильбун). Это говорит о явном усилении влияния центра на места. С другой стороны, на важнейшие посты выдвигаются представители как «старой» (роды Хэ и Мок), так и «новой» (род Са) знати. Государство, таким образом, находит определенный компромисс со всеми основными группировками господствующего класса. Чтобы придать устойчивость властной структуре в целом, государство проводит обширные ирригационные работы, сажает бродяг и безземельных на вновь освоенные земли и тем самым укрепляет свою налоговую базу. Во внешней политике, Пэкче удается отбить у когурёсцев некоторую часть земель Ханганской долины и вести активную экспансию в окраинных каяских районах долины р. Сомджинган (уезды Имсиль и Намвон пров. Сев. Чолла). Пэкче поддерживает тесные отношения как с японским ранним государством Ямато, так и с южно-китайским царством Лян (502–557). К концу своего правления (521 г.) Мурён-ван горделиво заявлял лянскому владыке, что Пэкче «вновь стало сильным государством», и эта самооценка кажется достаточно реалистичной. Роскошь, окружавшая проставленного государя при жизни, хорошо видна по множеству драгоценных вещей, найденных археологами в 1971 г. при раскопках гробницы Мурён-вана. Сама эта гробница, с типичной для Лян кирпичной погребальной камерой в форме арки, и множество найденных в ней китайских вещей, говорят об интенсивности усвоения пэкчесцами южно-китайской культуры.

Рис. 46. Кирпичная погребальная камера гробницы Мурён-вана (высота 3,14 м) и золотое украшение парадною головного убора государя (высота — 30,7 см).

С приходом к власти сына Мурёна, государя Сона (523–554), Пэкче вступило в эпоху успешной административно-политической централизации и культурного расцвета. Новый государь перевел в 538 г. столицу в город Саби (ныне г. Пуё пров. Юж. Чхунчхон) и официально переименовал страну в «Южное Пуё». Впрочем, в обиходе название Пэкче продолжало быть общеупотребительным. Перенос столицы замышлялся уже государем Тонсоном, желавшим избавиться от чрезмерного влияния унджинских аристократических кланов, но цель эта была достигнута лишь ваном Соном почти через полстолетия. Новая столица была разделена на пять районов (пу), каждый из которых выставлял по 500 воинов. Также на пять «провинций» (пан) во главе с присылаемыми из центра верховными администраторами (паннён) и их помощниками (панджва) была разделена вся территория страны. «Провинции», в свою очередь, делились на 7-10 уездов (кун), состоявших из округов с центрами в крепостях (сон). Главной обязанностью провинциальных администраторов был сбор налогов и мобилизация населения в армию и на трудовые повинности. Каждый уезд выставлял около 1000 ополченцев, и соответственно «провинция» — около 10000. Эта новая единообразная и разветвленная административная система позволяла государству значительно жестче контролировать население страны, практически исключив традиционную знать из местного управления. Впрочем, значительная часть местной знати была привлечена к работе в центральном административном аппарате.

В делах центральной администрации государь по-прежнему не был единовластен. В важнейших делах он вынужден был учитывать мнение Совета Знати, состоявшего из представителей 8 знатнейших фамилий с наивысшим рангом чвапхёна. Однако значительная часть повседневной административной работы выполнялась 22 центральными ведомствами (пуса) — Законов, Внешних сношений, Уголовных дел, Налогов, Военных дел, и т. д. Начальники этих ведомств (чанса), сменявшиеся через каждые три года и полностью подконтрольные государю, часто были выходцами из местной «второстепенной» знати или эмигрантских фамилий, всем обязанными верховной власти и целиком ей преданными. Общее усиление централизованных властных начал чувствовалось и в углубившемся влиянии китайских конфуцианских и буддийских идей. Космический трансцендентализм этих развитых философско-религиозных учений подчеркивал внутреннее единство и имманентную иерархию всех явлений материального и духовного мира. Различия между ними объявлялись поверхностными и несущественными. Подобные концепции позволяли преодолеть традиции аристократически-кланового партикуляризма, создавали основу для представлений об общегосударственном единстве. Государь, как хранитель и покровитель буддийского учения и образец конфуцианских добродетелей, возвышался теперь в фигуру, несравнимую по масштабам с окружавшими его замкнутыми мирками кланово-племенных традиций. Традиционные культы богов плодородия, морских драконов и священных гор сохранили значительное влияние, но подверглись серьезному «огосударствлению», т. е. систематизации и обработке в духе китайских традиций и философии.

Рис. 47а (слева). Типичная для Пэкче VI в. глиняная чернильница. Диаметр 23,5 см. Чернильницу поддерживали 19 искусно орнаментированных ножек. Находка этой и подобных чернильниц на месте пэкческой столицы Саби говорит о широком распространении в Пэкче грамотности и письменной культуры.

Рис. 47б. Вотивная бронзовая статуэтка Будды Шакьямуни и двух прислуживающих ему бодхисаттв (т. н. «буддийская троица»). Высота 8,5 см. Она была, судя по сопроводительной иероглифической надписи, отлита неким Чон Дживоном, молившимся о том, чтобы его умершая жена не перевоплощалась после смерти в «трех плохих мирах» (аду, мирах животных и голодных духов). Особой художественной выразительностью отличается «огненный» нимб Будды — символ его божественной энергии. Частые находки таких статуэток в пэкческих памятниках VI–VII вв. говорят о распространении буддистских верований среди широких слоев населения.

Внешние связи Пэкче периода правления Сон-вана отличались необычной широтой и интенсивностью. С одной стороны, Пэкче поддерживало очень тесные отношения с династией Лян, приглашая оттуда мастеров для украшения новой столицы, специалистов по конфуцианскому этикету, древнекитайской канонической поэзии и буддийским писаниям. С другой стороны, захватив к 530-м гг. у каясцев практически весь торговый путь по р. Сомджинган и порт Таса (ныне Хадон) в устье этой реки, Сон-ван установил тесные контакты с Японией, посылая туда пэкческих техников и специалистов по медицине, астрономии, астрологии и конфуцианским канонам (некоторые из них — интеллигенты китайского происхождения). Именно в его правление (и, скорее всего, через пэкческие официальные миссии) японцы начали заимствовать у Пэкче буддийские идеи и ритуальные предметы, что положило начало распространению буддийской религии на Японских островах. По традиционной версии, оспариваемой многими учеными, это произошло в 552 г. Дипломатический замысел Сон-вана заключался в использовании японской помощи для дальнейшей экспансии в северно-каяские районы и для активной борьбы с Когурё за возвращение долины р. Ханган.

Однако результаты усилий пэкческого государя были, скорее, противоположны его намерениям. Учрежденная по его инициативе торгово-дипломатическая миссия Ямато в каяском раннем государстве Ара защищала не пэкческие, а каяские интересы и все больше принимала просилласкую линию. Она стремилась играть роль посредника в отношениях между Силла и северокаяскими политиями. Силла же, поглотив уже в начале 530-х гг. южнокаяские владения (Кымгван — в 532 г.), медленно, но неуклонно углубляла в 540-е гг. свое влияние на стратегически важный северо-каяский регион. Ведя активную закулисную борьбу с Пэкче, Силла продолжало использовать пэкчесцев как союзников в борьбе с продвижением Когурё на юг. Конфликт Пэкче с Силла, обусловленный прежде всего столкновением экспансионистских амбиций обоих государств в каяском регионе, вылился наружу в 550–553 гг. После того, как Силла и Пэкче в ходе совместной военной акции отняли у Когурё долину Хангана, Силла, заключив (с точки зрения пэкчесцев, крайне вероломно) тайный союз с Когурё, изгнало из ханганской долины пэкческие войска. Вся эта территория была превращена в силласкую область под названием Синджу.

Беспредельно разгневанный (ведь возвращение ханганских земель, колыбели пэкческой государственности, было делом чести для его династии!), Сон-ван усилил свою армию отрядами каяских и японских союзников и напал в 554 г. на Силла. Однако битва под силлаской крепостью Квансансон (ныне город Окчхон) закончилась для пэкческого владыки трагически. Силласцы, успевшие стяжать расположение большей части северо-каяской знати, наголову разгромили пэкческие войска, сам же Сон-ван попал в засаду и был убит. По японским источникам, силласцы поручили обезглавить пэкческого государя рабу, чтобы как можно сильнее унизить своего врага. Долина Хангана стала органической частью силлаского государства, а северо-каяские политии были присоединены к Силла к 562 г. Ставка на японскую помощь, сделанная Сон-ваном, была трагической для судеб Пэкче ошибкой. Ямато не располагало реальными средствами для эффективной помощи своим континентальным союзникам. Другой серьезной ошибкой Сон-вана была явная недооценка возможностей Силла и серьезности силласких экспансионистских амбиций. В итоге поражения 554 г. экспансия Пэкче на восток (в каяские районы) и север (в долину р. Ханган) оказалась крайне затрудненной.

Рис. 48. Массивный (высота — 74 см) аркообразный гранитный реликварий, сделанный (судя по надписи) в 567 г. по заказу сестры Видок-вана (554–598). Реликварии (cарихам), ящички для мощей Будды или буддийских подвижников, являлись в Пэкче (как и в Китае) предметом особого культа.

Поражение и гибель Сон-вана — и практический крах его внешне-политической линии — сильно подорвали авторитет монархии внутри страны. Вновь усиливается аристократия, сумевшая теперь обеспечить себе преимущественное право на высшие назначения в системе 22 центральных ведомств. Попытки монархии приподнять свой престиж через военный реванш совершенно не имеют успеха. Силла способно было с середины VI в. эффективно отражать пэкческие атаки на пограничные территории. Потеряв Силла как союзника в борьбе против Когурё, Пэкче вынуждено было изменить свою политику в отношении китайских государств и сконцентрироваться на укреплении связей не с южными (как раньше), а с северными династиями — соседями и потенциальными противниками когурёсцев. Особенно стремились пэкческие правящие круги к тесному союзу с объединившей Китай в 589 г. империей Суй (наследница предыдущего формального «сюзерена» Пэкче — государства Северное Чжоу, 557–581). Они надеялись, что последняя разгромит Когурё и тем кардинально изменит всю ситуацию на полуострове. Пэкче предлагало суйцам даже план совместного нападения на Когурё. Однако надежды пэкческой монархии опять оказались в итоге несостоятельными. Когурёсцы сумели разгромить суйские полчища, что в итоге привело Суй к падению.

Активные контакты с Китаем способствовали дальнейшему развитию в Пэкче второй половины VI в. буддизма, расцвету буддийского искусства (особенно скульптуры), своеобразно трансформировавшего пришлые стилистические каноны. Интересно, что, подражая покровительствовавшим буддизму китайским правителям, пэкческий ван Поп (599–600) издал в порыве религиозного энтузиазма даже официальный указ о запрещении убивать животных и заниматься охотой и рыбной ловлей. Ясно, что этот указ не был рассчитан на строгое соблюдение. Однако сам факт его издания говорит о том, насколько буддизм к тому времени преобладал в сознании пэкческих правителей над традиционными местными культами, в которых ритуальные охоты и жертвоприношения играли важную роль.

В то время, как в Когурё и Пэкче к концу VI в. централизованные монархии были вынуждены пойти на ряд уступок аристократическому обществу, в относительно отсталом Силла только закладывались первые основы централизованной системы управления. К началу VI в. стержнем общественной и административной организации Силла по-прежнему оставались полуавтономные пу. Каждое управлялось своей собственной традиционной аристократией. Государь и его ближайший помощник кальмунван (можно интерпретировать как «государев помощник»), назначавшийся из числа ближайших государевых родственников, прямо контролировали лишь два центральных пу — Кымнян и Сарян соответственно. Государев клан также сумел монополизировать за собой право на назначение провинциальных управителей и воевод (тоса и кунджу). Они отвечали не только за администрацию и оборону, то также и за сбор (пока что не очень регулярных) поборов в пользу центральной власти. Отчужденный таким образом прибавочный продукт «с мест» попадал на склады клана Ким в столице и использовался позже для перераспределения в пользу других аристократических кланов центра, оказания помощи крестьянам в случае природных бедствий, внешнего обмена, и т. д. Заведовал государевыми складами член клана Ким, имевший должность пхумджу (буквально — «хозяин амбаров»). Хотя система отчуждения и перераспределения прибавочного продукта и находилась в руках клана Ким, решения по всем серьезным вопросам принимались Советом Знати, состоявшим из 6–7 представителей сильнейших пу. В этот совет, на правах «первых среди равных», входили и государь вместе с кальмунваном. Как государь, так и все члены этого совета одинаково титуловались «ван», что подчеркивало самостоятельность и достоинство силласких пу и их знати.

Первые шаги в сторону централизации были сделаны в начале VI в. государем Чиджыном (500–514). Он стремился прочнее опереться на богатых крестьян и горожан, недовольных самоуправством знати и видевших в усилении централизованного государства больше возможностей для социального роста. Чиджын открыл в столице новый рынок и принял ряд мер к поощрению пахоты на быках, строительству судов для перевозки товаров, и т. д. Мероприятия Чиджына по переселению столичного, «коренного» силлаского населения на окраины страны способствовали укреплению единородности силлаского общества. Ориентируясь на «цивилизованные» конфуцианско-буддийские нормы, Чиджын принудил знать пу отказаться от старой традиции убиения на похоронах и сопогребения вместе с аристократами рабов и зависимых людей. Тогда же привилась в Силла и другая «цивилизованная» традиция — давать государям после смерти посмертные храмовые имена (кор. сихо) отличавшие их от «простых смертных». Однако по-настоящему радикальные реформы начались в правление сына Чиджына, государя Попхына (Попхын — посмертное храмовое имя, личное имя было Вонджон; 514–540). Именно при Попхыне Силла окончательно вошло в круг «цивилизованных» (т. е. до определенной меры централизованных и китаизированных) государств Восточной Азии того времени.

Важнейшей из административных реформ Попхына была «регуляризация», т. е. дальнейшая централизация и китаизация управленческого аппарата. Опубликование в 520 г. письменных законов китайского типа (юллён) означало складывание силлаской ранговой структуры из 17 рангов для центральных чиновников и 10 (по другим материалам — 11) «провинциальных рангов» (веви) для администраторов на местах (на уровне деревенских старост — чхонджу, помощников окружных правителей, и т. д.). Каждому рангу (как и в Китае) соответствовала теперь служебная одежда определенного цвета (к сер. VII в. высшим цветом считался фиолетовый), а также права на определенные предметы роскоши. Аристократы сильнейших пу с самого начала практически монополизировали высшие ранги в новой структуре. Однако они воспринимались теперь уже не как полунезависимые и равноправные государю «хозяева» традиционных политий, а как «государевы слуги», обязанные верностью государевому клану Ким.

Государя теперь начинают, подобно могущественному владыке Когурё, именовать «великим государем» (тэван). Он избавляется от необходимости лично участвовать в Совете Знати. Вместо него этот Совет возглавляет теперь сандэдын — «старший» аристократ. Доводя до государя волю знати, сандэдын в то же время и воздействовал на настроения аристократии в нужном монархии направлении. Государь же, из «первого среди знатных», становится верховным властителем, несравнимым по положению и престижу даже с могущественнейшими из своих знатных «вассалов». Он, подобно китайским владыкам, становится также верховным распорядителем времени: с 536 г. Попхын начинает, подражая китайским династиям, провозглашать свои собственные «девизы правления» (кор. ёнхо). Благодаря усилиям Попхына, Силла начинает восприниматься соседями как одно из «цивилизованных государств» китайского типа.

Некогда полунезависимые политии, пу теперь довольно быстро перерождаются в административные районы столицы. Их органы самоуправления вытесняются централизованной государственной администрацией. Основой влияния аристократии становится уже не господство над тем или иным пу, а владение наследственной землей (сигып — «кормленым наделом»), брачные и родственные связи с государевой семьей и служебное положение. Из должностей особое значение приобретает пост начальника учрежденного в 517 г. Военного Ведомства (Пёнбу), в руках которого концентрируется власть над силлаской регулярной армией.

Новая административная структура обладала большими, чем замкнутые пу прежних времен, возможностями к включению в свой состав знати вновь присоединенных земель. Так, согласившийся на добровольное присоединение к Силла государь южно-каяской политии Кымгван, Кухён, был приписан ко второму по значению пу, Сарян. Это было возможно теперь, поскольку пу стали административными районами, и принадлежность к ним уже не ассоциировалась с кровнородственными связями. Его земли были сохранены за ним как наследственная собственность клана (сигып), а его сыновья дослужились до наивысшего, первого ранга. Перспектива сделать подобную карьеру была соблазнительной для многих представителей периферийной знати. Это гарантировало необходимое для дальнейшей экспансии единство среди достаточно разнородного (состоящего из центральной и гетерогенной местной аристократии) привилегированного класса Силла.

Для «великого государя», поставившего себя несравнимо выше старой племенной знати и управляющего пестрыми по происхождению и традициям подданными, старая родоплеменная религия Силла, сводившаяся к поклонению локальным божествам Кёнджуской долины, была уже слишком узкой и примитивной. Она практически уравнивала обожествленных предков государя с предками других знатных кланов (все они считались «спустившимися с Неба»), тем самым давая последним основания для сопротивления централизационной политике. Гораздо более привлекательным выглядел для центральной власти буддизм. Его универсалистские догматы позволяли сплотить воедино разнородное население молодого и растущего государства. Идея же превосходства Будды и монашеской общины (и, как подразумевалось, покровительствующей им государственной власти) над традиционными природными божествами была нужна для утверждения авторитета монархии по отношению к аристократии и ее старым родоплеменным культам. Наконец, буддизм был незаменим в начатых с 521 г. дипломатических отношениях с активно пробуддийской южнокитайской династией Лян. Оставайся Силла небуддийской страной, силласцы были обречены на второстепенное положение в лянской дипломатической иерархии, по сравнению с активно покровительствовавшими буддизму Пэкче и Когурё.

Все это, а также существование в провинциях и столице значительных буддийских общин (основанных ранее когурёскими миссионерами), не могло не побудить Попхына к официальному санкционированию буддийского культа. Однако путь к признанию буддизма не мог быть простым. Аристократия, авторитет которой основывался на культах «сошедших с Неба» божественных предков, вряд ли могла легко согласиться с буддийским тезисом, что «монаху, достигшему просветления, даже небесные боги завидуют». Активными сторонниками буддизма был, прежде всего, сам монарх и его ближайшее окружение. Значительную часть последнего составляли незнатные люди, полностью преданные верховной власти. Они искренне желали, чтобы власть опиралась на универсалистские, не связанные с родоплеменными ценностями нормы — такие, как, скажем, проповедуемые буддистами справедливость и милосердие. Именно энергия этой группы, ее готовность к самопожертвованию, и помогли Попхыну провести, через все трудности и препятствия, крупнейшую религиозную реформу в силлаской истории.

Согласно позднейшим источникам, в 520-е гг. Попхын-ван предпринял несколько попыток уговорить Совет Знати согласиться на официальное принятие буддизма, но натолкнулся на отчаянное сопротивление. Аристократы и слышать не хотели о государственной санкции на проповеди «странных бритоголовых людей в чужеземных одеждах» (монахов). Отчаявшись, сторонники буддизма из числа ближайших личных помощников государя решились в 527 г. на крайне рискованный шаг. С согласия вана, они начали строительство буддийского храма в священном для силласцев Лесу Небесного Зеркала (Чхонгённим), тем самым декларируя принятие буддизма де-факто. Разъяренные аристократы твердо потребовали у государя наказать виновных. Опасаясь, что инцидент приведет к серьезным политическим осложнениям для Попхына, один из преданных буддистов дворца, молодой чиновник из клана Пак, Ичхадон (другой вариант записи этого имени — Ёмчхок), взял всю вину на себя. Далее, гласит предание, приговоренный к смерти Ичхадон предупредил разгневанную знать, что гибель его во имя веры будет сопровождаться чудом. Когда мученику отрубили голову, из шеи якобы фонтаном брызнула кровь молочного цвета, что и заставило аристократов согласиться на принятие буддизма. Что еще, по логике предания, могли сделать они, если Будда, подобно местным божествам, «обладал властью чуда»?

Конечно, верить этому преданию буквально достаточно трудно, особенно если учесть его поразительное сходство с более ранними индийскими буддийскими легендами о жестоких царях и праведных мучениках. Но можно предположить, что, для более легкого восприятия чуждой и далекой от силласких традиций религии, ранние силлаские буддисты действительно были вынуждены прибегать к авторитету магии, утверждая достоинство и престиж своей веры с помощью историй о «чудесах» и «божественном вмешательстве» в судьбы верующих. Мученичество Ичхадона в какой-то степени помогло преодолеть сопротивление знатных консерваторов, но неприятие по отношению к новой религии все равно осталось в обществе сильным. Строительство первого большого общегосударственного храма, Хыннюнса, было завершено лишь в 544 г., и тогда же силласцам было официально разрешено уходить в монахи. Вплоть до смерти Попхына в 540 г. буддизм, по сути, оставался на положении дворцовой религии. Но события 527 г. все равно считаются поворотным моментом в судьбах силлаского буддизма. Посмертное храмовое имя первого силлаского буддиста на троне, Попхын, буквально означает «подъем [буддийского] закона». Это говорит о признании потомками его заслуг в деле укоренения в Силла новой веры.

Реформы Попхына были активно продолжены его преемником, государем Чинхыном (540–579), заложившим основы силлаской военно-государственной мощи. Из всех деяний Чинхына современников более всего впечатляло беспрецедентное расширение территории Силла. Действительно, Чинхын и его ближайший сподвижник, могущественный военный министр (пёнбурён) Исабу, сумели успешно провести экспансионистскую кампанию, сравнимую разве что с успехами когурёского Квангэтхо-вана. В 550–553 г. Исабу без особенных потерь для Силла завладел стратегически ключевым районом Корейского полуострова — долиной р. Ханган, уже не одно столетие бывшей предметом ожесточенных войн между Пэкче и Когурё. Секрет его успеха был прост. Вначале, в союзе с Пэкче (традиционным, с 433 г. союзником Силла в антикогурёской борьбе), Силла отняло у Когурё часть долины. Затем же, войдя в тайный союз с Когурё, силлаское войско изгнало пэкческие гарнизоны из той части долины, что была захвачена Пэкче. Колыбель пэкческой государственности, долина Хангана оказалась включена в состав Силла как Синджу («Новая область»). Эта акция Силла (закономерно расцененная пэкчесцами как предательство), равно как и активная подготовка силласцев к аннексии северо-каяских земель (которые Пэкче считало своей сферой влияния), спровоцировала пэкческо-силласкую войну 554 г. В итоге относительно короткой войны пэкческое войско было наголову разгромлено. Аннексия северо-каяских земель, проведенная силласцами после этой победы, в 554–562 гг., была во многих случаях полудобровольной. Силласцы сохранили многие привилегии каяской аристократии и дали ей возможность служить на заметных постах в быстро расширявшейся бюрократической системе Силла. После того, как к 562 г. все имевшиеся очаги каяского сопротивления были без особых жертв подавлены, Силла оказалось полным хозяином практически всей территории нынешних провинций Южная и Северная Кёнсан, Северная Чхунчхон и Кёнги. Тем самым Силла получило как плодородные и густонаселенные земли, так и полный контроль над торговым путем по р. Нактонган и выход к портам на Желтом море.

Рис. 49. Массивная (более чем метровой высоты) гранитная стела, поставленная в 818 г. в память мученичества Ичхадона. Пять сторон стелы занимает пространная надпись, повествующая о подвиге мученика. На шестой стороне мы видим рельефно выбитую сцену казни Ичхадона, с фонтаном белой крови, бьющим из шеи. Стела хранится в Кёнджуском Государственном Музее.

Не ограничившись этим, силласцы организовали крупномасштабный поход на север, по побережью Восточного (Японского) моря, и отняли у слабеющего Когурё старые земли племен окчо и тоне в современных провинциях Канвон и Южная Хамгён. В результате кампаний Чинхын-вана и Исабу Силла практически завладело большей частью земель Корейского полуострова. Когурё по-прежнему имело большую, чем у Силла, территорию, но только потому, что владело значительной частью Южной Маньчжурии. По ходу расширения силлаской территории Чинхын-ван устраивал торжественные ритуальные объезды (сунхэн) вновь завоеванных земель, собирая информацию об их населении, хозяйстве и культуре. Кроме того, он знакомился с местной знатью, упорядочивал местную администрацию, и, в целом, ритуально закреплял новые владения как часть силлаской территории. Четыре громадные каменные стелы с пышными иероглифическими надписями, поставленные Чинхыном в память этих объездов, сохранились до нашего времени.

Для регулярного управления покоренными территориями, силласцы делили их на «области» (чу), имевшие, скорее, характер военно-административных округов. В центре каждой «области» дислоцировалась присланная из центра бригада (чон), командир которой (кунджу) был одновременно и верховным администратором «области». Каждая «область» имела в своем составе несколько небольших «округов» (кун). В каждом из них, в свою очередь, дислоцировался присланный из столицы полк (тан). Его командир (танджу), обычно в сотрудничестве с местной элитой (поселковые старосты — чхонджу), получавшей от Силла «провинциальные ранги» и считавшейся причисленной к силласкому чиновничеству, осуществлял все основные административные функции на местах. Прежде всего, его главными обязанностями были сбор налогов (теперь уже достаточно регулярных) и мобилизации в армию и на принудительный труд (строительство крепостей, плотин, и т. д.). Часто знать из одной, присоединенной ранее, территории направляли служить военачальниками-администраторами на другие завоеванные земли. Так, одним из первых верховных администраторов области Синджу (долина р. Ханган) стал сын покорившегося Силла ранее последнего государя южно-каяской политии Кымгван. Верховная власть также осуществляла частые переселения столичных жителей («коренных силласцев») на вновь покоренные земли, а иногда переселяла и население одной покоренной территории на другую. Таким образом, население «перемешивалось», постепенно теряя связь с досиллаской местной родоплеменной традицией и приобретая новую идентичность — подданных Силла.

Рис. 50. Гранитная стела полутораметровой высоты. Поставлена Чинхын-ваном на перевале Мауннён (уезд Ивон пров. Юж. Хамгён) в память об объезде самой северной части силласких земель в 568 г. В надписи на стеле (460 иероглифов) Чинхын-ван с гордостью повествовал о завоеваниях новых земель и укреплении «дружбы с соседями». Имелось в виду, по-видимому, тайное соглашение с Когурё, заключенное после разрыва с Пэкче. Интересна вводная часть стелы, объясняющая, как ван понимал конфуцианские принципы, а также перечисление имен, рангов и должностей сопровождавших Чинхына членов Совета Знати (тэдынов), чиновников и монахов в конце надписи.

Процессу складывания единой силлаской этнокультурной общности должна была помочь и идеологическая политика Чинхына. При всей ее разносторонности, она преследовала одну главную цель — формирование комплекса универсалистских концепций, которые заставили бы одинаково идентифицировать себя с силлаской государственной структурой и старых, и новых подданных в равной степени. Наиболее заметной для современников была невиданная прежде по масштабам поддержка, оказываемая Чинхыном буддизму. Именно в его правление, начинают отправляться в Китай на учебу силлаские монахи. Из Китая они привозили с собой по возвращении и новые предметы культа (мощи Будды и подвижников — шарира, статуи Будды, и т. д.), и переведенные на классический китайский язык буддийские писания, и, самое важное, новые идеи и представления о космогонии, идеальных моделях государства и общества.

В то время среди китайских буддистов было популярно заимствованное из Индии представление об идеальном государе как чакравартине. Чакравартин (буквально — «вращающий колесо» [буддийского Закона-дхармы]) — это универсальный монарх, объединяющий мир на основе религиозно-этических принципов (справедливости и милосердия, прежде всего). По возможности, он делает это без применения насилия (по крайней мере, ненужного), с помощью «божественных сил» и выдвинутых по способностям «мудрых советников». В реальности, эта концепция требовала от правителя взвешенной и разносторонней «кадровой политики», предоставления возможностей для социального роста способным людям из самых разных общественных слоев. Кроме того, правитель, желавший показать себя как чакравартин, должен был покровительствовать буддийской общине-сангхе. Это «гарантировало» хорошую карму и благосклонность «божественных сил». В целом, от чакравартина ожидалось преимущественное использование идеологических и политических, но не насильственных методов управления. Концепция эта привлекала Чинхын-вана. В государстве, большая часть земель которого была присоединена в течение одного поколения и еще не ассимилирована до конца, методы чакравартина, особенно такие, как «возвышение достойных» (т. е., привлечение местных элит на сторону Силла) и покровительство сангхе (в которую входили уроженцы разных областей), были гораздо более безопасны, чем чрезмерное насилие, провоцирующие сопротивление на окраинах. Впрочем, популярные в Китае и Силла представления о чакравартине не отрицали и необходимости, в «крайних случаях», завоевательных походов и карательных экспедиций. Кровопролитие оправдывалось как «неизбежное зло» в процессе «умиротворения мира».

Как «истинный» чакравартин, Чинхын-ван предпринимает немало усилий для «вознаграждения заслуженных» (т. е. сторонников Силла) на вновь завоеванных землях. Он привлекает на службу в Силла талантливых и лояльных когурёсцев и каясцев. Среди них — будущий глава силлаской сангхи когурёский монах Херян и известный каяский музыкант Урык. Строятся новые буддийские монастыри в столице. Так, новый дворец государя был перестроен под буддийский монастырь Хваннёнса — Храм Божественного Дракона. Организуются невиданные раньше в Силла буддийские церемонии — скажем, поминальная служба по погибшим в боях с Пэкче воинам (572 г.). Как и подобает чакравартину, «подвижнику на троне», Чинхын к концу жизни вместе с женой формально уходит в монахи.

Однако покровительство сангхе сочетается у силлаского чакравартина со стремлением контролировать эту новую социальную силу. Приближенные ко двору монахи начинают с 551 г. назначаться «начальниками монахов в государстве», отвечая теперь перед государем за лояльность буддийской общины и хорошее соблюдение ею заповедей. В отношении надзора над буддистами, на Чинхын-вана большое влияние оказал пример северных династий Китая, с которыми были установлены отношения с 564 г. Там монахи были полностью подконтрольны властям и часто служили орудиями государственной политики.

Концепция чакравартина, в том виде, в котором она была принята Чинхыном, явно носила скорее политико-идеологический, чем религиозный характер. По сути, она кощунственно оправдывала завоевательные войны как «неизбежное зло», делая из завоевателя «справедливого вселенского государя». Однако сама идея опоры Власти на универсальные этические ценности, вместе с призывом к единению всех общин и слоев вокруг олицетворяемых ныне силласким троном «моральных истин», несомненно, при всех ее демагогических элементах, сыграла громадную роль в развитии религиозно-этических основ силлаской этнокультурной общности.

Одновременно с «освящением» трона через обращение к буддийской этике Чинхын-ван активно использует и популярную среди китайских верхов того времени конфуцианскую моралистическую фразеологию. Так, вступительные части к знаменитым стелам Чинхын-вана (поставленным в честь объездов им новых земель) испещрены цитатами из конфуцианских канонов и историй (в основном из Канона Документов — Шуцзин). Они описывают «благодетельное воздействие» «согласных Небесному Пути» «добродетелей» вана, «преобразующих» весь космос, в том числе и жителей «четырех сторон света». Однако практический итог «взращивания и воспитания» ваном «старых и новых подданных» все тот же, что и у «этического преобразования мира» чакравартином — вознаграждение во время объезда тех, кто «проявил преданность и верность, смело сражаясь с врагами ради государства» (т. е. силласких воинов и просилласких жителей покоренных районов). Скорее всего, именно конфуцианские и буддийские принципы освящались также и в первой письменной истории Силла, составленной комитетом под руководством аристократа Кочхильбу (одно время бывшего буддийским монахом и учившегося у когурёского проповедника Херяна) в 545 г.

Как конфуцианство, так и буддизм использовались Чинхыном как идеологии универсалистской централизованной государственности. Подобная «однонаправленность» сделала возможным их одновременное применение для воспитания силлаской молодежи в организации хваран («цветущая молодежь»). Эта организация сформировалась при Чинхын-ване на основе более ранних половозрастных объединений юношей и девушек, восходивших к «молодежным союзам» догосударственной эпохи. Состояла она из отдельных отрядов подростков 13–17 лет, возглавлявшихся 17-20-летними наставниками (хваран, или куксон) из высших аристократических семей и буддийскими монахами более солидного возраста (сыннё нандо). При Чинхын-ване какое-то время существовала организация хваранов-девушек, видимо, жриц традиционных культов (вонхва). Однако она скоро была ликвидирована, возможно, в результате усилившегося конфуцианского влияния. Членство в хваран стало привилегией мужчин. Членами организации хваран (нандо, «последователи») были в основном юноши из знатных семей, но иногда (в виде исключения) и простолюдины. Обучались они всему тому, что входило в комплекс необходимых знаний и умений для элитарного силласца конца VI в. — буддийским и конфуцианским (Шуцзин, Канон Песен — Шицзин, Канон Ритуала — Лицзи, и т. д.) писаниям, поклонению местным божествам моря и гор, военному искусству, и т. д. После окончания «курса» личные связи с влиятельными наставниками (куксон) могли помочь бывшему нандо в поступлении на государственную службу и продвижении в звании. В этом смысле организация хваран, хотя пока что очень непоследовательно и нерегулярно, выполняла функции Высшей Государственной Школы (типа той, что основал в Когурё государь Сосурим).

Основой этики хваран была полная, абсолютная преданность государству и товарищам, а также готовность в любой момент пожертвовать жизнью ради других. По сути, юношей обучали конфуцианским и буддийским добродетелям верности и самопожертвования, «скоррректированным» в нужном завоевателю Чинхыну и его наследникам направлении. Это делало возможным эффективное использование отрядов хваран в военных действиях. Подростки-хвараны, полностью находившиеся под влиянием внушаемых им государственнических ценностей, по первому приказу с радостью бросались на вражеские копья и храбро гибли в неравных схватках, воодушевляя жертвенной смертью силлаские армии. Организация хваран, воспитывавшая будущих лидеров общества в духе поставленной на службу трону конфуцианско-буддийской этики, была необходимым идеологическим компонентом централизованного государства Чинхын-вана.

Окончательно централизованная государственность (с сильным аристократическим элементом) оформилась в Силла в конце VI в. в правление внука Чинхына, государя Чинпхёна (579–632). Чинпхён и его главный помощник, сандэдын (председатель Совета Знати) Норибу (старый сподвижник Чинхына), активно приступил к формированию давно уже существовавших у Когурё и Пэкче центральных государственных учреждений. Были основаны главные центральные ведомства — Вихвабу (занимавшееся кадрами и общей организацией госслужбы; 581 г.), Чобу (занимавшееся взиманием налогов; 584 г.), Ебу (Ведомство Ритуалов и Дипломатии; 586), Ёнгэкпу (Дипломатическое Ведомство, занимавшееся преимущественно отношениями с Японией; 591 г.), и другие. Одновременно появлялись и специализированные ведомства, занимавшиеся изготовлением того или иного вида снаряжения (кораблей, колесниц, телег, и т. д.) для армии и дворца. В ведомствах оформлялась, по китайскому образцу, иерархическая структура подчиненности, разрабатывались и совершенствовались правила повышения по службе. Интересно, что при этом начальниками одного и того же ведомства могли назначаться несколько сановников, обязанных все важные решения принимать коллективно (подобно тому, как это делалось на Советах Знати). Таким образом, государство могло примирять амбиции соперничавших аристократических семей. Крепнет и армия — организованная из столичных жителей в 583 г. гвардейская часть («Полк Присягнувших [на верность]» — Содан) взяла на себя охрану дворца. В столице силами согнанных из провинции крестьян и ремесленников чинятся старые и строятся новые крепости. Это требует еще более четкой организации мобилизационных структур в обществе.

Следует заметить, что активное использование буддийско-конфуцианских концепций для сплочения населения и организация регулярных армии и чиновничества вовсе не означали преодоления аристократической натуры силлаского общества, предоставления всем силласцам равных возможностей. Наоборот, именно в последние десятилетия VI в. силлаское общество окончательно оформляется в сословия. В принципе, как и большинство других раннеклассовых обществ, Силла имело три сословия в широком смысле слова — аристократов, свободных простолюдинов, и неполноправных (прежде всего, частных и государственных рабов). Абсолютное большинство населения составляли свободные простолюдины. Проводившаяся Чинхын-ваном и его наследниками политика «перемешивания» населения и внедрения универсалистских идеологий в общество действительно привела к значительному стиранию различий между «коренными» силласцами и «некоренным» (покоренным) населением. Однако обособленный статус аристократии и внутренние деления внутри этого сословия оказались к концу VI в., наоборот, еще жестче закрепленными.

Высшей прослойкой (статусной группой) аристократического сословия считалась сонголь («священная кость»). Возможно, под сонголь имелись в виду члены того ответвления правящего клана Ким, которое, с точки зрения доминирующих дворцовых клик конца VI в., обладало правом на престол, т. е. потомки наследника Чинхын-вана Тоннюна (Чинпхён, его братья, и их потомство, в том числе и женское). Однако полной ясности в этом вопросе пока нет. Титуловали «священной костью» и «государей» архаических времен (до начала VI в.), но, скорее всего, ретроспективно. К чинголь («истинная кость»), аристократической прослойке рангом ниже, относились, по-видимому, члены правящего клана Ким и знатных семей столицы, связанных с ним брачными альянсами (прежде всего Пак). Также к этой группе причисляли и некоторые провинциальные знатные кланы — в основном потомков правителей некогда независимых политий, добровольно покорившихся Силла. Лишь чинголь имела право на получение высших пяти служебных рангов, а, следовательно, и высших должностей в государственном аппарате (доступных лишь носителям этих рангов).

За чинголь шли полуаристократические прослойки юктупхум («шестой головной разряд»), одупхум («пятый головной разряд») и садупхум («четвертый головной разряд»). Существует предположение, что принадлежность к каждой из этих прослоек ограничивала пределы возможного карьерного роста. Согласно этому предположению, юктупхум имели право на 10-6 ранги, одупхум — лишь на 12–10 ранги, и садупхум — только на 17–12 ранги. Предположение это весьма популярно в корейской научной литературе, но материалами источников полностью не подтверждается. Ясно лишь, что члены полуаристократических групп служили на средних и низших должностях, часто там, где требовались специальные знания. Никто, кроме чинголь («настоящей» аристократии) и этих трех полуаристократических прослоек, не имел права на службу в госаппарате. Таким образом, аристократия практически монополизировала за собой управленческую сферу. За каждой из прослоек было законодательно закреплено право на определенный цвет и фасон служебной одежды, размер жилищ, тип колесниц и сбруи, и т. д.

В обществе, официально проповедовавшем равенство перед лицом универсального монарха (чакравартина) и право добродетельного и образованного на участие в управлении (важное положение послеханьского конфуцианства), на практике социальный статус индивидуума в основном определялся по рождению. Коренное противоречие между универсалистской идеологией и аристократическими реалиями силлаского общества правящие слои пытались разрешить идеологически, популяризируя «философию судьбы». Согласно этим представлениям, место человека в обществе якобы уже до его рождения определено «божественными силами», и, следовательно, сословная система соответствует идеальному космическому миропорядку. Часто идеология такого плана подкреплялась тенденциозным истолкованием буддийской теории кармы. Рождение аристократом рассматривалось как якобы результат накопления «кармических заслуг» в предыдущих жизнях. Однако, чем глубже проникали буддизм и конфуцианство в силласкую среду, чем шире распространялись грамотность и информация об окружающем мире в целом, тем сильнее чувствовались в полупривилегированных и непривилегированных слоях тенденции к критическому восприятию реалий «закрытого» аристократически-сословного общества.

Особенно серьезной была оппозиция привилегиям чинголь со стороны юктупхум и одупхум. Эти прослойки отличались высокой образованностью, хорошим знакомством с конфуцианской теорией и реалиями значительно более «открытого» и меритократического китайского общества. Позже, после основания в Китае «космополитичной» династии Тан (618 г.), часто принимавшей иноземцев на службу, некоторые члены прослоек юктупхум и одупхум даже эмигрировали в Китай. Они желали найти там применение своим административным и военным способностям, не дававшим им желаемого продвижения по службе в Силла. Другим выражением меритократических идеалов этих «лишних людей» аристократического Силла было их активное участие в религиозных буддийских движениях, акцентировавших метафизическое равенство духовных сущностей всех людей, равную возможность для всех овладеть высшей, вне-мирской истиной. Позже, к концу IX в., всеобщее недовольство жестким сословным и внутрисословным делением стало одной из главных причин социально-политического кризиса, приведшего в итоге к распаду и гибели Силла.

С 594 г. Силла становится формальным «вассалом империи Суй», объединившей к 589 г. практически весь Китай. Отношения с Суй имели для Силла особое значение. Эта китайская династия с начала 590-х гг. собиралась организовать крупномасштабную экспедицию для уничтожения Когурё. В связи с этим Силла хотело воспользоваться случаем и войти в союз с китайцами. В итоге силласцы желали получить, в случае успешного завершения войны, земли Когурё на Корейском полуострове: Китай претендовал, прежде всего, на когурёские владения на Ляодуне. Такую же политику проводило в этот период и Пэкче. Поддерживая активные связи с Суй, Силла посылало туда целый ряд монахов на учебу. Силлаские государи копировали пробуддийскую политику суйских императоров, считавших буддийское учение духовным стержнем государства, основой для объединения громадной разноплеменной империи вокруг суйского трона. В это время в Силла возводятся на средства двора новые столичные монастыри. Приближенные ко двору образованные монахи (в основном те, кто побывал на учебе в Китае) становятся политико-дипломатическими советниками государя, расцветает буддийское искусство. Другой интеллектуальной «модой» этого периода был философский даосизм, аристократические адепты которого стремились к еще более активному усвоению достижений китайской культуры, преодолению «узости» силлаской традиции. В целом, именно в конце VI в., в процессе широкого и многостороннего восприятия характерного для Китая буддийско-конфуцианско-даосского синтеза, постепенно начинают закладываться основы «высокой» культуры новой силлаской этнокультурной общности, политически оформленной завоеваниями и реформами Чинхына и Чинпхёна.