б) Полуреформы 1880–1882 гг

Толчком к осуществлению реформ послужила отправка посольства в Японию в мае 1880 г. Свита посольства, возглавлявшегося доверенным сановником Коджона Ким Хонджипом (1842–1896), включала 58 человек; среди них были ведущие представители позднего сирхакизма, глубоко заинтересованные в проводившихся режимом Мэйдзи реформах. За время пребывания в Японии Ким Хонджип и его коллеги осознали, что Корея имеет дело с другой, новой Японией, непохожей на восточного соседа былых дней. «Налоги собираются в строгом соответствии с законом, в армии господствует жесткая дисциплина, полиция строго следит за порядком, на улицах совсем не видно бродяг и попрошаек, а торговля процветает» — докладывал посол государю по возвращении об облике модернизировавшейся Японии, столь отличавшейся от пораженной коррупцией и бандитизмом Кореи.

Явственно выявившееся отставание Кореи от ее близкого соседа во всех сферах внушало двору серьезную тревогу. Беспокойства добавило и содержание бесед с японскими дипломатами, старательно внушавшими совершенно неосведомленным о реальном положении дел в мире членам посольства, что Россия якобы питает в отношении Кореи агрессивные умыслы и желает отторгнуть у корейского государства близлежащие к границе северные земли. Готовясь сами к дальнейшей экспансии на Корейском полуострове, дипломаты режима Мэйдзи всеми силами пытались выставить себя в роли «братьев корейцев по расе и культуре», якобы стремящихся «защитить Корею и Азию в целом от белого христианского империализма». Эта расистская паназиатистская демагогия казалась корейской верхушке тем более убедительной, что похожую позицию занимала в этот период, в связи с неудачным ходом переговоров с Россией вокруг территориальных проблем в Синьцзяне в 1878–1880 гг., и китайская дипломатия. Особенно усердствовал в «разъяснении» корейским дипломатам исходившей от России «опасности» помощник китайского посланника в Токио Хуан Цзуньсянь (1848–1905), пользовавшийся в то время большим авторитетом как талантливый поэт и один из первых в Китае знатоков современного международного права. Не довольствуясь многочасовыми беседами, он даже написал и передал Ким Хонджипу для вручения государю Коджону короткий трактат, озаглавленный «Стратегия для Кореи» (Чаосянь цзэлюэ). Объявив Россию уже в первых строках «самой большой и самой опасной страной в мире, лелеющей мечты о завоевании всех окрестных территорий из-за холодного климата ее коренных владений», Хуан Цзуньсянь предложил Корее «отражать российскую угрозу» путем укрепления вассальных отношений с Цинами (которые «любят Корею более любых других вассальных владений»), а также союза с Японией и установления дипломатических отношений с Америкой. Как и Ким Хонджип, на прямой вопрос Коджона об опасности японской агрессии ответивший, что японцы «не имеют никаких злых намерений», Хуан Цзуньсянь проявлял поразительную наивность, не видя в росте влияния Японии на корейские дела угрозы позициям Китая на полуострове и не замечая реальной подоплеки японской политики в корейском вопросе. Менее наивными, однако, были предложения Хуана открыть китайским купцам доступ в корейские порты и послать корейских студентов на учебу в Китай, преследовавшие вполне определенную цель — закрепление старой корейской зависимости от Китая в новых формах в новой системе международных отношений. Однако наибольшее внимание корейского двора привлек, конечно, лейтмотив трактата Хуана — лишь укрепление международных связей, скорейшее развитие торговли и предпринимательства, а также строительство современных армии и флота могут спасти Корею в эпоху «европейских захватов в Азии». Не только японские «варвары», но и официальный сюзерен Кореи, Китай, настаивали на скорейшем проведении преобразований.

Рис. 7. Хуан Цзуньсянь — известный дипломат и поэт позднецинского времени. В 1879 г. составил одно из первых в Китае описаний реформ Мэйдзи, ставшее настольной книгой для будущих китайских реформаторов. С 1882 г. служил генконсулом Китая в Сан-Франциско, где пытался принять меры к защите страдавшей от расизма и иммиграционных ограничении китайской диаспоры

Приняв трактат Хуана за основу реформаторской программы, Коджон приказал разослать копии «Стратегии для Кореи» по провинциям, для ознакомления местного янбанства. В намерения Коджона входило, используя авторитет «сюзерена»-Китая, убедить консервативное большинство правящего класса в неотложности преобразований. Однако эффект оказался на деле противоположным. Подавляющее большинство янбанов, ознакомившихся с трактатом, безоговорочно осудило его с ортодоксальных позиций. Мнение консервативного большинства выразила петиция двору, поданная прямым потомком великого конфуцианца Ли Хвана (Тхвеге), Ли Мансоном, и подписанная более чем десятью тысячей его единомышленников. С одной стороны, ортодоксы справедливо отмечали, что, в отсутствие всяких реальных доказательств «агрессивных намерений» России, было бы абсурдно сколачивать антироссийскую коалицию с участием гораздо более опасного для Кореи соседа — Японии. С другой стороны, бессмысленными объявлялись даже самые простые технические заимствования у Запада: «У нас издревле имелись добрые установления в сельском хозяйстве и ремесле, и зачем их менять?» Если петиция Ли Мансона требовала «всего лишь» наказания Ким Хонджипа «за ввоз еретической литературы» и уничтожения всех экземпляров злополучного трактата, то ряд индивидуальных петиций от особенно горячих ревнителей ортодоксии содержал даже личные нападки на Коджона, обвинявшегося в «измене делу совершенномудрых государей прошлого». Правительство жестоко репрессировало авторов наиболее резких петиций, но отрицательного настроя в основной массе привилегированного класса по отношению к планам реформ «сверху» расправы с критиками изменить, конечно, не могли. В стране, где к моменту столкновения с империалистической экспансией извне еще не созрели даже семена нового, капиталистического уклада, обусловленные внешними импульсами реформаторские планы власти были лишены сколько-нибудь серьезной поддержки.

Рис. 8. Чхве Икхён — один из признанных лидеров консервативного конфуцианского движения конца XIX в. В 1881 г. протестовал против правительственных репрессий в отношении единомышленников Ли Мансона. Считался «совестью общества» — среди простонародья был известен как «Чхве верный и преданный чиновник».

Несмотря на отсутствие консенсуса в обществе, Коджон приступил в конце 1880 г. к реализации — пока что достаточно скромной — реформаторской программы. Первой важной мерой была организация, по модели, уже использованной реформаторами в Китае, качественно нового центрального министерства — Общего Управления Государственными Делами (Тхонни киму амун). Новообразованное учреждение было призвано отвечать, прежде всего, за дипломатию «нового образца», целью которой было заимствование современной техники, посылка студентов и специалистов на учебу за рубеж, и т. д. Одним из первых начинаний Общего Управления была отправка в 1881 г. придворной делегации (чоса сичхальдан) на более чем четырехмесячную стажировку в правительственные учреждения Японии. С учетом сложной политической ситуации в стране, делегация отправилась в Японию тайно. Официальным титулом двенадцати членов делегации был «тайный ревизор» (амхэн оса), а финансирование поездки производилось из личных средств Коджона. К каждому из членов делегации было прикреплено по несколько сопровождающих и персональный переводчик. Это должно было облегчить посланцам Коджона их нелегкую работу — в короткий срок перевести с японского на классический китайский (официальный язык корейской бюрократии) и проанализировать основную документацию японских министерств и ведомств, а также составить отчет о положении дел в различных сферах государственного управления или общественной жизни. С немалой помощью японских чиновников, заинтересованных в популяризации японской модели реформ в Корее, корейским стажерам удалось составить подробнейшие отчеты по состоянию дел в японской дипломатии (включая переводы всех японских договоров с западными державами и основных пунктов западного дипломатического протокола), армии, государственной казне, полиции, и т. д. Отчет о японской промышленности включал, в частности, первые в истории корейской технической мысли описания работы паровых двигателей и электрогенераторов. Важными успехами делегации был и перевод японских руководств по сельскому хозяйству, промышленному производству стекла, и т. д. Несколько человек из числа сопровождающих осталось в Японии на дальнейшую учебу Двое из них, Ю Гильджун (1856–1914) и Юн Чхихо (1865–1945), впоследствии отправились на учебу в США и прославились как реформаторские лидеры. В целом, стажировка корейской делегации в Японии в 1881 г. была первым серьезным знакомством корейской элиты с современной промышленностью и армией, механизмом работы капиталистической государственности. Общим мнением участников поездки было то, что промедление в реформах армии и государственного аппарата, создании современной индустрии (прежде всего военной) грозит Корее неизбежным поражением в случае военного столкновения с западными державами. Такой же вывод сделал из отчетов и рассказов своих придворных и Коджон. Однако при этом необходимо отметить, что как большинство делегатов, так и сам государь выступали лишь за технологическую модернизацию — заимствование современной техники и бюрократических институтов. При этом страна должна была, по их замыслу, остаться конфуцианской монархией, не допуская распространения христианства или западной политической идеологии. Внешние символы глубокой вестернизации японского общества периода Мэйдзи — такие, как западное платье, многоэтажные каменные дома и европейская кухня — вызывали у большинства членов корейской делегации лишь презрение к «идейной неустойчивости» восточных соседей. Но даже частичные консервативные реформы «сверху», за которые выступало правительство Коджона, вызывали жесткое неприятие у большинства янбанов. Сторонники же более радикальных преобразований вообще являлись абсолютным меньшинством — даже из членов корейской делегации 1881 г. лишь двое проявили интерес к кабинетной правительственной системе и местному самоуправлению. Корейское общество как целое проявляло пока что неготовность к серьезным социально-политическим преобразованиям.

Рис. 9. Традиционная корейская начальная школа (содан). Фотография сделана американским астрономом Персивалем Лоуэллом (1855–1916), путешествовавшим по Корее в 1881 г.

С программой технологических инноваций было связано и другое проведенное Общим Управлением мероприятие — посылка более чем восьмидесяти корейских чиновников и ремесленников на учебу в Тяньцзиньский арсенал (1881 г.). По замыслу двора, там они должны были освоить производство ружей Маузера, пушек по технологии крупповских заводов, а также современные методы изготовления пороха и даже основы электротехники. Эта попытка «пересадить» европейские технические достижения на корейскую почву через посредство Китая оказалась, однако, неудачной. Выяснилось, что у большинства корейских стажеров не хватает подготовки и навыков даже для освоения новых технологий при помощи хорошо знакомого им классического китайского языка. Технологический разрыв между Кореей и окружающим миром оказался гораздо серьезнее, чем предполагал корейский двор. Кроме того, эффективному обучению мешали перебои с финансированием. В итоге, уже через год стажерам пришлось покинуть Китай. Их основным достижением можно считать закупку и ввоз значительного количества европейской технической литературы на китайском языке, а также партии современного ручного оружия.

С точки зрения дворцовых реформаторов, главной целью преобразований было укрепление армии, создание вооруженных и обученных на современный манер элитных частей. К решению этой задачи двор приступил в 1881 г., отобрав 80 лучших бойцов из столичных частей, сведя их в «Подразделение Особых Умений» (Пёльгигун), вооружив современным стрелковым оружием (ружья Пибоди) и поставив под команду одного из прикрепленных к японской миссии в Сеуле японских офицеров. Подразделение это, личный состав которого вскоре был увеличен до 400 человек, по замыслу Коджона, должно было исполнять роль дворцовой гвардии и модели для реформы всей армии в будущем. Сам факт появления в Корее прообраза современной армии имел, несомненно, большое значение. В то же время ясно было, что 400 бойцов нового подразделения вряд ли смогли бы защитить Корею, скажем, от нападения насчитывавшей в мирное время до 40 тыс. солдат и офицеров, комплектовавшейся на основе всеобщей воинской повинности и обученной европейскими специалистами армии Японии. Для преодоления отсталости в военном деле Корея тоже должна была бы ввести всеобщую воинскую повинность и выйти по численности военнослужащих хотя бы на японский уровень, но для этого у режима Коджона не было ни средств, ни административных возможностей. В то время как сотни японских офицеров проходили обучение и стажировку в Европе, у Коджона хватило средств и возможностей только на отправку троих корейских военнослужащих на учебу в японское военное училище в 1881 г. Но даже «зачаточная» по масштабам военная реформа 1881 г. вызвала в военном ведомстве Кореи финансовый кризис. В то время, как 400 солдат нового подразделения исправно снабжались всем необходимым, выдача рисового жалованья солдатам традиционных столичных подразделений (около 5 тыс. человек) задерживалась более чем на 13 месяцев. Результатом растущего недовольства корейских военных стал армейский бунт 1882 г. (см. ниже).

Соглашаясь с дипломатами Китая в том, что установление дипломатических и торговых связей с основными западными державами может в перспективе сдержать «агрессию» со стороны России, корейский двор вел в 1881–1882 гг. активную подготовку к заключению договора, прежде всего, с США. Договор был в итоге подписан в 1882 г. при активном посредничестве Китая на весьма выгодных для корейской стороны условиях. Корея признавалась в договоре «суверенным государством», а ввозные пошлины на американские товары устанавливались на уровне 10–30 %, что в будущем могло позволить Корее защитить свою промышленность от иностранной конкуренции. Предоставляя американским гражданам в Корее привилегию экстерриториальности (неприкосновенности и неподсудности местным законам), договор в то же время предусматривал, что эта привилегия может быть отменена в случае, если корейская судебная система будет реформирована по европейскому образцу. Корея и Китай попытались затем включить столь же выгодные для Кореи условия и в текст корейско-английского договора, но натолкнулись на отказ правительства Великобритании его ратифицировать. Дело было в том, что торговавшие со странами Дальнего Востока британские торговые фирмы заявили решительный протест, предупреждая, что выгодные для Кореи тарифы на импорт могут создать прецедент, которым воспользуется впоследствии и Китай в утверждении протекционистских таможенных пошлин. В итоге длительных и сложных переговоров корейской стороне пришлось в 1883 г. подписать крайне невыгодный договор, устанавливавший тарифы на ввоз британской продукции в размере 5-20 %, и пошлину в 7,5 % на импорт главного британского товара, тканей. Учитывая, что именно Великобритания была основным экспортером промышленных товаров на Дальний Восток, это означало провал попыток Кореи проводить протекционистскую политику в отношении собственной промышленности.

В целом, полуреформы 1880–1882 гг., вдохновленные информацией об изменениях в международной ситуации и переменах у соседей, не дали результатов. Хотя придворная элита и получила в этот период более ясное представление о современном мире, Корея по-прежнему не обладала ни современной армией, ни собственной индустрией. Бюрократический аппарат продолжал функционировать на традиционных принципах, а хроническая коррупция на местах оставалась почти непреодолимым препятствием для торгово-промышленной деятельности. Не облагаемый таможенными пошлинами ввоз европейских товаров через Японию разрушал совершенно не приспособленное к международной конкуренции традиционное ремесленное производство. И, самое важное, консервативные настроения продолжали господствовать как в среде недовольных уступками «заморской ереси» конфуцианских «верхов», так и среди страдавших от негативных последствий включения Кореи в орбиту западной экспансии «низов». Недовольство новшествами ложилось на почву всеобщего возмущения официальной коррупцией, а также всевластием при дворе клана Минов — родственников жены и матери Коджона. Итогом растущего недовольства стала вспышка консервативной реакции — военный бунт 1882 г., еще более осложнивший внутреннее и международное положение страны.