б) Провозглашение Кореи империей и радикальное националистическое движение (12 октября 1897 — конец 1898 г.)

20 февраля 1897 г. Коджон с семьей и двором вернулся, наконец, в заново отстроенный дворец Кёнунгун (ныне называется Токсугун), под защиту подготовленного российскими инструкторами батальона дворцовой охраны. Дворец располагался в нескольких минутах ходьбы от российской миссии, так что в случае необходимости Коджон всегда мог отдаться еще раз под ее покровительство. Надо сказать, что, в принципе, вера, что Россия может служить противовесом японской экспансии на Корейском полуострове и тем самым гарантом корейской независимости, оставалась одним из краеугольных камней политических убеждений Коджона вплоть до конца его правления. Однако с другой стороны, Коджон опасался (и не без оснований), что чрезмерное усиление российского влияния на корейские дела может спровоцировать Японию и ее британских покровителей на жесткие вооруженные акции, радикально дестабилизировать обстановку вокруг Кореи и, в результате, привести к потере Кореей государственного суверенитета. Именно это желание Коджона поддерживать «равноудаленные» отношения с основными державами, имевшими интересы в регионе, и объясняет разлад, наметившийся между корейским двором и российской миссией после того, как летом-осенью 1897 г. политика России на корейском направлении активизировалась. Другим объяснением этого разлада было то, что при корейском дворе интересы России зачастую представляли — и отнюдь не всегда бескорыстно — чиновники из консервативных группировок, враждебные тем реформаторским силам, к которым Коджон в данный момент испытывал определенное доверие. В любом случае, конфликт между российской миссией и дворцовой проамериканской группировкой радикализировал националистические настроения нарождавшегося к концу 1890-х годов в Корее гражданского общества, что имело важные политические и идеологические последствия.

12 октября 1897 г. Коджон официально принял императорский титул, переименовав Корею (государство Чосон) в Корейскую Империю (Тэхан Чегук) и тем самым символически поставив себя на один уровень с владетельными домами соседних держав — Романовской династией в России, Цинской императорской династией в Китае и императорским домом Японии. В реальности, однако, политическую ситуацию в стране продолжал определять баланс сил между Россией, с одной стороны, и Японией, с ее британскими покровителями, — с другой. Россия взяла с мая 1897 г. курс на более активное укрепление своих позиций в Корее, но сразу же столкнулась с серьезным сопротивлением. С одной стороны, проамерикански настроенные члены реформаторской группировки были крайне недовольны беспрецендентной близостью к Коджону доверенного лица К. И. Вебера, русскоязычного переводчика Ким Хоннюка (казнен в 1898 г. по обвинению в попытке отравить Коджона), которого они обвиняли — надо отметить, не без весьма серьезных оснований, — в фаворитизме и коррупции. Учитывая, что коррупция как таковая поразила к тому времени практически все высшее чиновничество страны, можно предположить, что особое недовольство Ким Хоннюком объяснялось также и его «подлым» происхождением (проамериканская группировка включала в основном лиц янбанского происхождения), отсутствием у него формального образования и близостью переводчика-самоучки к консервативной фракции при дворе. С другой стороны, стремясь подорвать доверие Коджона к способности и желанию России прийти Корее на помощь, японская сторона вела активную дипломатическую игру, в частности, огласив содержание конфиденциального «Протокола Лобанов-Ямагата» и тем самым показав, что Россия желает компромисса в корейском вопросе. В результате к лету 1897 г. ряд требований К. И. Вебера, прежде всего в вопросах предоставления российским предпринимателям горнорудных концессий, стал наталкиваться на сопротивление ведущих деятелей проамериканской фракции — фактического главы кабинета Пак Чонъяна и министра иностранных дел Ли Ванёна. По настоянию К. И. Вебера, увидевшего в поведении Ли Ванёна угрозу российским интересам в Корее, строптивый министр был отстранен от руководства внешней политикой и переведен на должность министра образования, но эта мера вызвала серьезное недовольство американских дипломатов. Поддержка американской миссии и проамериканской реформаторской группировки была окончательно потеряна Россией после того, как в октябре 1897 г., в результате жестких требований со стороны нового российского посланника А. Н. Шпейера, на ключевые посты пришли консервативные сановники, ряд которых (например, новый министр юстиции Чо Бёнсик, лично близкий А. Н. Шпейеру), уже обвинялись газетой «Тоннип синмун» в коррупции. Вслед за этим А. Н. Шпейер пошел на еще более жесткий нажим, вызвавший в итоге новое обострение российских отношений с Великобританией и Японией и националистическую реакцию в широких слоях корейского общества.

Добившись от Коджона передачи Чо Бёнсику по совместительству функций министра иностранных дел, А. Н. Шпейер заставил корейское правительство (в том числе и угрозами вывести из Сеула российских инструкторов) назначить российского финансового чиновника К. А. Алексеева начальником корейской таможни и главным финансовым советником с правом руководить составлением госбюджета и принимать решения о внешних заимствованиях, т. е. фактически «хозяином корейской казны». Этот ход вызвал, однако, ожесточенное сопротивление не только со стороны проамериканской фракции при дворе и японской миссии, но и со стороны Великобритании, представитель которой, Дж. Мак Леви Браун, уже выполнял определенные К. А. Алексееву функции. Английское посольство отказалось принять текст уведомления корейского министерства иностранных дел об увольнении Брауна и назначении Алексеева, продемонстрировав тем самым полное пренебрежение государственным суверенитетом Корейской Империи. В октябре 1897 г. в порту Инчхон (Чемульпхо) стала на якорь российская эскадра, а уже через месяц — британская. Жесткий ход А. Н. Шпейера привел старых колониальных соперников, Российскую и Британскую империи, на грань вооруженного конфликта. В конце концов, к январю 1898 г. Браун и Алексеев пришли к компромиссу о разделении своих функций, но инцидент уже успел вызвать крайне острую реакцию как со стороны опасавшегося новой войны на корейской территории Коджона, так и со стороны видевшего в жестких действиях А. Н. Шпейера покушение на суверенитет Кореи образованного корейского общества. «Медовый месяц» российско-корейских отношений ушел в прошлое, и руководители «Общества Независимости», поощряемые американской и японской дипломатией, перешли на отчетливо антироссийские позиции. Несвоевременные и необдуманные действия А. Н. Шпейера сделали Россию — державу, избавившую в феврале 1896 г. двор Коджона от полного подчинения Японии и не имевшую в тот момент каких-либо территориальных амбиций на Корейском полуострове, — главной «угрозой национальной независимости» в глазах деятелей «Общества Независимости». Тот факт, что именно Россия стала объектом националистической антипатии, объясняется, помимо просчетов российской дипломатии, и тем, что британская и японская пропаганда уже с 1880-х годов распространяли представления о «русской угрозе» среди правящей элиты страны. Антироссийские и прояпонские воззрения отличали и ряд влиятельных американских миссионеров, работавших в стране. Таким образом, ранний корейский национализм с самого начала оказался втянут в орбиту межимпериалистического соперничества, отличаясь при этом зачастую некритическим отношением к тем представлениям о мире, которые создавались и распространялись центральными державами мировой капиталистической системы того времени — Великобританией и США.

Ведя в 1897-98 гг. переговоры с Китаем об аренде южной части Ляодунского (Квантунского) полуострова (закончившиеся 15 марта 1898 г. подписанием соглашения о 25-летней аренде этой территории), Россия желала обеспечить себе морской путь из Владивостока на Ляодун. С этой целью А. Н. Шпейер потребовал в январе 1898 г. от корейского правительства предоставить в аренду для строительства угольных складов территорию на острове Чорёндо на рейде Пусана, находившемся приблизительно на полпути между Владивостоком и Ляодуном. Требование было подкреплено демонстрацией силы — российские военные корабли стали на якорь в порту Пусана. Вскоре последовало и другое требование — создать Русско-Корейский Банк, на счетах которого находились бы средства Ведомства Двора и Министерства Финансов и который получил бы право на выпуск корейской валюты. Отрицательно относясь к требованиям А. Н. Шпейера (прежде всего из опасения, что они спровоцируют Японию, с английской поддержкой, на новое вооруженное вмешательство), Коджон, тем не менее, не желал лишаться российской военной помощи и не считал возможным ответить России отказом.

Однако, стоило пророссийски настроенному новому министру иностранных дел Мин Джонмуку ответить на требования российского дипломата согласиям, лидеры «Общества Независимости» — в большинстве своем уже отстраненные по настоянию А. Н. Шпейера и Ким Хоннюка от правительственных должностей — сразу же перешли к решительным действиям. После нескольких дней обсуждений на публичных заседаниях «Общества», куда допускались все желающие и где ораторы возбужденно обличали «страну, которая хочет обратить нас в рабов и использовать на строительстве Транссибирской железной дороги», 135 членов «Общества» обратились 21 февраля 1898 г. к Коджону и его двору с петицией. Этот документ, требовавший от Коджона «отказаться от политики опоры на иностранные государства и обеспечить независимость страны», можно считать одной из первых деклараций нарождавшегося корейского национализма. Обстановка еще более обострилась после того, как глава пророссийской партии Ким Хоннюк подвергся 22 февраля нападению убийц и лишь по чистой случайности остался жив. Выдвинутые А. Н. Шпейером Коджону требования явиться в российскую миссию и принести личные извинения еще более подстегнули националистические антироссийские настроения в столице. Разлад наметился и в правительстве — ряд видных консерваторов потребовали отставки, считая пророссийский курс Мин Джонмука опасным для стабильности в стране. В самом Министерстве Иностранных Дел произошло невиданное доселе событие — чиновники объявили «забастовку», отказавшись работать под началом «русской марионетки» Мин Джонмука и тем самым вынудив последнего попросить об отставке. Столицу охватила атмосфера патриотического возбуждения. На заседаниях «Общества Независимости» Со Джэпхиль призывал всех его членов морально подготовиться к аресту и тюремному заключению, но не отступать перед «русскими происками». Широкие слои горожан, до того считавшие внешнеполитические вопросы прерогативой правительства, начали вовлекаться в политику, воспринимать национальные интересы как лично важные для каждого из членов нации. Так преодолевалось свойственное традиционному обществу отчуждение нечиновных слоев от политической жизни, формировалось гражданское общество современного типа.

Кульминацией кризиса стали события 7-12 марта 1898 г. Видя, что вопрос о Чорёндо и Русско-Корейском Банке зашел в тупик, А. Н. Шпейер прибегнул к последнему средству в его распоряжении, направив Коджону официальный запрос о целесообразности присутствия в Корее российских военных инструкторов и финансового советника. Фактически это был ультиматум — Коджону предлагалось или пойти на решительные меры для подавления националистического движения, или смириться с перспективой прекращения российской военной помощи. Сам Коджон солидаризовался с позицией пророссийской фракции и считал ухудшение отношений с Россией крайне опасным для будущего страны. Однако «Общество Независимости» использовало новый для Кореи политический прием, устроив 10 марта 1898 г. на главной улице столицы громадную (с участием более чем 10 тыс. человек) политическую демонстрацию — так называемое «Общенародное собрание» (Манмин кондонхвё). Участники этого невиданного для Кореи массового митинга — торговцы, студенты, мелкие чиновники — произносили, под оглушительный грохот аплодисментов, пламенные речи о необходимости «борьбы за защиту наших национальных прав», унизительности для корейского национального достоинства «вмешательства со стороны России». Одним из ораторов был Ли Сынман (1875–1965) — тогдашний студент миссионерской школы Пэджэ Хактан и активист «Общества Независимости», ставший в 1948 г. первым президентом Южной Кореи. Как образцовый порядок, царивший во время митинга, так и патриотическое единодушие его участников поразили иностранных наблюдателей, увидевших в событии важную веху на пути Кореи к современному обществу. В то же время нельзя не отметить, что действия организаторов и вдохновителей митинга, Ли Ванёна и Юн Чхихо, активно поддерживались американскими и японскими дипломатами, видившими в чрезмерном, на их взгляд, усилении пророссийской фракции прежде всего угрозу своим собственным интересам.

В конце концов, видя, что принятие российских требований нанесет непоправимый ущерб его авторитету, Коджон 12 марта оповестил А. Н. Шпейера о том, что не считает пребывание российских советников в стране необходимым. 19 марта К. А. Алексеев вместе с группой российских военных инструкторов покинули Сеул. Вслед за этим 25 апреля 1898 г. российский посланник в Японии Р. Р. Розен и глава японского МИДа Ниси Токудзиро подписали в Токио соглашение, предусматривавшее взаимные предварительные консультации в случае посылки военных или финансовых советников в Корею и отказ от прямого вмешательства в корейские внутренние дела. Соглашение означало, что обе державы признают Корею своеобразной «нейтральной зоной», воздерживаясь от попыток установить над ней эксклюзивный контроль. Естественно, такая «сдержанность» была временной. Япония продолжала укреплять в Корее свое влияние на всех уровнях, скупая земельные участки в «открытых портах» и усиливая в стране экономическую активность. Россия также продолжила активную концессионную политику, рассматривая северную часть Кореи как буферную зону, необходимую для обеспечения безопасности российских интересов в Маньчжурии. Тем не менее, хотя бы временный отказ обеих держав от политики нажима и давления давал, по выражению Юн Чхихо, «золотой шанс» для упрочнения суверенитета страны, строительства в Корее современной государственности. Вопрос был в том, сможет ли по-прежнему слабый и коррумпированный режим Коджона — к марту 1898 г. уже уволивший практически со всех ответственных постов наиболее дееспособных и энергичных деятелей проамериканской группировки — этим шансом воспользоваться. Как показали дальнейшие события, и Коджон, и большая часть его приближенных, наживавшихся на взяткодательстве и казнокрадстве и мало компетентных в вопросах современного государственного управления, предпочитали «плыть по течению», заботясь прежде всего о собственном положении и доходах. В результате усиливалась зависимость страны от Японии, активно готовившейся к войне против России за контроль над ресурсами Корейского полуострова. Именно Япония вела дело к колонизации Кореи, но этого вплоть до конца 1904 г. упорно не замечали многие националистические лидеры, ослепленные антироссийской пропагандой.

Одержав победу в вопросе об аренде территории на острове Чорёндо и Русско-Корейском Банке и осознав себя серьезной политической силой, вожди «Общества Независимости» продолжили политические кампании против всего того, что, по их мнению, препятствовало превращению Кореи в независимую страну. Естественно, важной мишенью для организации патриотических компаний оставалась Россия. Скажем, стоило новому российскому посланнику Н. Г. Матюнину потребовать у корейского правительства в мае 1898 г. права на скупку земельных участков на рейде портов Чиннампхо и Мокпхо, как «Общество Независимости» немедленно выступило с протестом, призвав правительство, в частности, предать гласности всю дипломатическую переписку с российской миссией по земельному вопросу. Этот протест представил для Коджона, опасавшегося, что уступки России спровоцируют аналогичные требования и с японской стороны, хороший предлог для того, чтобы уклониться от продажи российским властям островных территорий. Протесты «Общества» вызвали и требования союзницы России, Франции, по предоставлению прав на разработку угольных шахт в окрестностях Пхеньяна. Как только 11 сентября 1898 г. распространилась новость о том, что переводчик Ким Хоннюк, считавшийся главой пророссийской фракции при дворе, попытался отравить Коджона и наследника, подсыпав им через своих агентов опиум в кофе, «Общество» сразу же устроило массовый митинг для осуждения «изменника», в то же время потребовав, — знак эпохальных перемен в сознании! — чтобы к обвиняемому не применялись традиционные пытки. Протесты — но отнюдь не столь ожесточенные — вызывали у «Общества» и железнодорожные концессии, дарованные Коджоном японцам. В то же время «Общество» всячески поощряло отъезд корейских студентов на учебу в Японию. Весьма дружелюбным было отношение «Общества» к американской активности в Корее, как деловой, так и религиозной.

Кроме «патриотической мобилизации на всенародную борьбу с русским вмешательством», «Общество» завоевало немалую популярность в средних слоях столичного населения — среди студентов, торговцев, ряда реформистски настроенных янбанов — своими усилиями в деле осуждения коррупции, борьбы против незаконных поборов и притеснений. Развернутые «Обществом» кампании по защите торговцев и землевладельцев, ложно обвиненных чиновными насильниками в «преступлениях» и лишенных имущества, равно как и гласное осуждение наиболее видных вымогателей из числа высшего чиновничества на массовых митингах, снискали националистическим лидерам популярность прежде всего среди мелких и средних имущих слоев, чьей предпринимательской деятельности и препятствовал чиновный произвол. Эта популярность давала лидерам «Общества» — в основном бывшим чиновникам, к 1898 г. уже не занимавшим постов в центральной администрации — право громогласно называть себя «представителями народа» и требовать, чтобы их мнение учитывалось в государственной политике. В стране сложилась беспрецедентная ситуация — власть чиновной элиты оказалась реально ограниченной группой проамерикански настроенных реформаторов, мобилизовавших в свою поддержку достаточно широкие слои имущего класса с помощью националистической, либеральной риторики западного типа — призывов к патриотизму, но также и требований ряда базовых свобод (неприкосновенности личности и имущества, свободы слова и собраний, и т. д.). Столь быстрая популяризация новых, прежде незнакомых корейскому обществу идей стала возможна, с одной стороны, из-за полной дискредитированности существующих институтов власти, а с другой стороны, под влиянием регионального прецедента: Япония, переориентировавшаяся на западные политические ценности, постепенно становилась, после военной победы над Китаем, господствующей силой на Дальнем Востоке.

Добившись ряда уступок от властей и чувствуя уверенность в своих силах, лидеры «Общества» повели с сентября 1898 г. настоящую «политическую войну» против консервативных и пророссийски настроенных членов кабинета, обвиняя их в коррупции, некомпетентности и злоупотреблениях. Лидером этой кампании стал после отъезда Со Джэпхиля в США (апрель 1898 г.) его близкий политический союзник Юн Чхихо, пользовавшийся популярностью среди политически активного студенчества, но в то же время довольно близкий ко двору, ценившему его как переводчика с английского и знатока американских реалий. Комбинируя личные контакты с Коджоном (Юн Чхихо имел возможность получать частые аудиенции во дворце) с нетрадиционными для Кореи того времени политическими методами (демонстрации, массовые митинги и т. д.), Юн Чхихо и его группе удалось добиться, по выражению американских дипломатов, «мирной победы» — к 15 октября 1898 г. наиболее видные пророссийские деятели (Чо Бёнсик) и консерваторы оказались в отставке, и в правительство вернулись союзники реформатора Пак Чонъяна. Однако, понимая, сколь непрочно положение реформаторов в кабинете министров, полностью подчиненном окруженному консерваторами абсолютному монарху, Юн Чхихо решил пойти дальше. Следуя опыту японского либерального движения 1870-80-х годов, «программой-минимум» которого было создание хотя бы частично выборной консультативной и законодательной ассамблеи, Юн Чхихо подал Коджону петицию с просьбой рассмотреть вопрос о созыве выборного консультативного органа, но натолкнулся на отказ.

После этого в «Обществе Независимости» возобладало мнение, что, с учетом сопротивления консерваторов, самым практичным было бы превратить Верховный Тайный Совет (Чунчхувон) — до этого выполнявший при дворе достаточно формальные функции — в частично выборный консультативный и законодательный орган, который мог бы выдвигать и обсуждать законопроекты, прорабатывать отправляемые кабинету и Коджону на утверждение законы, доводить до кабинета и двора «мнение народа», а также требовать привлечения к ответственности коррумпированных чиновников. По мысли Юн Чхихо и его соратников, половина членов этого Совета должна была бы назначаться Коджоном, а оставшаяся половина — избираться, но не прямо «народом», а «Обществом Независимости» в качестве его «представителя» (прямые выборы планировалось ввести через несколько десятилетий, когда «малообразованный простой люд созреет для демократии»). Практически речь шла о том, чтобы имущие слои столичного населения были бы представлены в политическом процессе и имели бы возможность оказывать поддержку придворной реформаторской группировке и сдерживать влияние консерваторов. Митинг, на котором 29 октября 1898 г. обсуждался вопрос об организации Совета, получил название «Общего Собрания Чиновников и Народа» (Кванмин Кондонхве), так как в нем приняли участие и представители реформаторского кабинета Пак Чонъяна. Митинг принял решение подать Коджону петицию из шести статей, в которой, в частности, говорилось, что лишь «единение чиновников и народа может укрепить самодержавную власть императора Кореи и дать ему возможность не опираться на иностранцев». Таким образом, реформаторы объясняли Коджону, что политическая активность средних слоев не ослабляет, но, наоборот, укрепляет центральную государственную власть. Петиция также содержала такие требования, как принятие решений о даровании иностранцам концессий и заключении договоров только с согласия Верховного Тайного Совета, гласное ведение государственных финансовых дел, право подсудимого на состязательный судебный процесс, четкое соблюдение чиновничеством легальных норм. Национализм сочетался в петиции с естественным для зарождающегося предпринимательского слоя желанием защитить себя от произвола и вымогательств. Коджон, видя в предложенной «Обществом Независимости» реформе Верховного Тайного Совета возможность укрепить собственную власть, благосклонно принял петицию и 4 ноября 1898 г. опубликовал новое «Положение о Верховном Тайном Совете», в котором предусматривалась выборность половины его членов. Выборы были запланированы «Обществом Независимости» на 5 ноября 1898 г. Ряд западных дипломатов уже рапортовал о том, что Корея начинает переход к «парламентской политике».

Триумф проамериканской реформаторской группы был, однако, недолог. Стоило главе пророссийской фракции Чо Бёнсику и его консервативным союзникам ложно обвинить Юн Чхихо в желании свергнуть монархию, ввести республику американского типа и самому стать президентом, как Коджон немедленно отдал приказ об аресте лидеров «Общества Независимости», вынудив Юн Чхихо искать убежище у американских миссионеров. Через несколько дней массовые демонстрации торговцев и студентов на центральных улицах Сеула, а также вмешательство американских дипломатов вынудили Коджона освободить арестованных. Деятели «Общества Независимости», однако, не были удовлетворены этой мерой, и, понимая, что, покуда Чо Бёнсик и другие консерваторы остаются у власти, курс реформ всегда будет под угрозой, потребовали наказания Чо Бёнсика, Мин Джонмука и других лидеров пророссийской фракции. Центр Сеула превратился в арену настоящих уличных боев между поддерживавшими «Общество Независимости» студентами и торговцами и стоявшей на стороне консерваторов привилегированной гильдией монополистов-побусанов. В конце концов 21 ноября 1898 г. Коджон услал Чо Бёнсика и Мин Джонмука в отставку, но и это уже не могло остановить разбушевавшиеся толпы, требовавшие судебной кары для «профессиональных предателей Родины» и немедленного созыва Верховного Тайного Совета с участием выборных делегатов. По отзывам японских дипломатов, в конце ноября 1898 г. столица находилась в состоянии «полной анархии». Коджон пошел на ряд дальнейших уступок, предлагая созвать Верховный Тайный Совет, но лишь в качестве консультативного органа, но и это не могло остановить радикалов из «Общества Независимости» (в их числе был и будущий президент Ли Сынман), которые даже нанимали профессиональных «рыночных силачей» («охранявших» торговцев и облагавших их «данью») для массовых драк с побусанами. Юн Чхихо и другие умеренные лидеры, готовые к компромиссу с правительством Коджона, практически утратили контроль над событиями. В этих условиях режим Коджона, заручившись согласием иностранных миссий (всерьез опасавшихся за судьбу своих коммерческих предприятий в атмосфере разгула уличного насилия), предпринял 23–25 декабря 1898 г. решительные меры против демонстрантов и их лидеров. Демонстрации были запрещены и стали разгоняться военной силой, а радикальные лидеры «Общества Независимости» — посажены за решетку. Потеряв свою массовую опору, не смогли удержаться у власти и такие умеренные реформаторы, как Пак Чонъян, которого вскоре вынудили уйти из правительства. Юн Чхихо и ряд других умеренных националистов был отослан из столицы на малозначительные провинциальные посты, в то время, как на министерские должности вернулись Чо Бёнсик и его союзники. Газета «Тоннип синмун» перешла в ведение американских миссионеров, а вскоре была выкуплена правительством и закрыта. Так — потерей контроля над молодыми радикалами со стороны умеренных лидеров, жесткими мерами власти и возвращением консерваторов на правительственные должности — закончилась первая безрезультатная попытка ввести в стране элементы парламентского режима.

Вопрос об оценке развернутого «Обществом Независимости» в 1897-98 гг. движения за политические реформы давно уже вызывает споры в корейской историографии. В то время как умеренные националисты 1910-30-х годов видели в деятелях «Общества Независимости» своих непосредственных предшественников, левое движение Кореи с 1920-х годов критически подходило к идеализации ранними националистами японских и западноевропейских политических структур и их невниманию к положению малоимущего и неимущего большинства, подчеркивая прежде всего классовую ограниченность реформаторских группировок. Интересно, что с 1960-х годов северокорейская историография подходит к вопросу об исторической оценке «Общества Независимости» более положительно, подчеркивая, что, в отличие от организаторов неудачного переворота 1884 г. или прояпонских реформаторов 1894-95 гг., «буржуазные демократы» Юн Чхихо и Со Джэпхиль немало сделали для мобилизации масс на дело реформ, распространения «патриотических идей» и «защиты прав народа». В то же время критически оценивается «узкая классовая база» движения и свойственная его лидерам идеология «преклонения перед Америкой». В Южной Корее консервативные националистические историки из Сеульского Государственного Университета (проф. Син Ёнха) традиционно оценивали «Общество Независимости» как «родоначальника патриотической борьбы против иностранной агрессии с прогрессивных позиций в современной корейской истории», «единственную реальную реформаторскую силу в Корее конца 1890-х годов», тем самым солидаризуясь с проамериканской и антироссийской позицией Юн Чхихо и Со Джэпхиля. В то же время левые националисты-историки из Университета Ёнсе (проф. Ким Ёнсоп) и Университета Корё (проф. Кан Мангиль) подчеркивали узкоклассовый характер идеологии раннего национализма, его пренебрежение к нуждам крестьян-арендаторов (о земельной реформе лидеры «Общества» — сами, в основном, средние и крупные землевладельцы — не упоминали), его зависимый характер по отношению к американскому и японскому влиянию, а также непоследовательность лидеров «Общества», желавших привить в Корее ограниченные элементы парламентаризма, но при этом остававшихся «верноподданными» коррумпированного и консервативного режима Коджона. Какая из этих оценок более соответствует контексту эпохи?

Прежде всего, несомненно, что раннее националистическое движение конца 1890-х годов внесло немало нового в политическое сознание и политическую культуру Кореи. Образованные слои населения впервые познакомились с идеями «естественных прав», парламентаризма, правового государства. Естественно, первая попытка «привить» представления о гражданском обществе как субъекте современной государственности была крайне поверхностной и непоследовательной. Реформаторы пропагандировали политические права «народа», но не отдельной личности (тем самым подразумевая, что личные интересы должны подчиняться национальным — так как их понимают «национальные лидеры»), и, при всей своей идеализации западного парламентаризма, делали все, чтобы приспособить свои политические планы к реалиям самовластия Коджона. К огромному большинству неграмотного и бедного сельского населения Кореи, жившему по-прежнему в мире традиционных представлений, реформаторы относились со свойственным периферийным компрадорским элитам пренебрежением, приправленным изрядной долей страха перед перспективой народных выступлений под антизападными лозунгами. Неудивительно, что газета «Тоннип синмун» называла тонхаков и бойцов ыйбён «изменниками и разбойниками», и с радостью рапортовала о «победах» японских и корейских карателей над ними. В целом, политические планы ранних националистов сводились к допущению реформаторской части имущей элиты к ограниченному участию в политическом и созданию правовых гарантий для предпринимательской деятельности. В этом смысле северокорейские оценки движения как буржуазно-демократического кажутся несколько преувеличенными — о демократии как таковой речи, по сути, не шло. Однако то, что даже эти робкие требования оказались в итоге отвергнуты консервативной дворцовой верхушкой, не могло не сказаться крайне отрицательно на перспективах капиталистического развития страны. Найди двор компромисс с националистическими деятелями, предпринимательские слои смогли бы, несомненно, с большей уверенностью вкладывать средства в развитие зачатков индустрии в Корее. Положительную оценку можно дать и вкладу, внесенному ранними националистами в развитие форм политического самовыражения в Корее. Такие методы политической борьбы, как открытые массовые дискуссии, митинги и демонстрации, использование прессы, создание постоянных политических организаций, проведение публичных кампаний, были впервые опробованы на корейской почве «Обществом Независимости».

Литература