2

2

Терминология, обозначающая предпринимателей и рабочих, отличается во Франции XVIII в. большой сбивчивостью, что естественно для страны мелкого производства и широко распространенной домашней промышленности.

Начать с того, что под словом la fabrique, реже la manufacture, в наших документах часто понимается вовсе не одно определенное промышленное заведение, но целое производство, при этом иногда производство данного продукта, а иногда производство разных продуктов, приуроченное к данной местности. Когда мы читаем la fabrique de coton, это означает бумагопрядильное производство; la fabrique de soie — шелковое производство; а, например, la fabrique de Rouen — совокупность всех мануфактур, выделывающих самые разнообразные продукты и находящихся в Руане. Иногда родовое и географическое определения встречаются вместе: la fabrique de soie ? Nimes, la fabrique de savon ? Marseille — все шелковые мануфактуры Нима, все марсельские мыловарни. С этим словом больше всего и любят манипулировать авторы наших документов.

Слово la manufacture иногда употребляется в таком же смысле, как la fabrique, а чаще для обозначения определенного промышленного заведения; часто для больших заведений, а не только для мастерских пускается в ход обозначение l’atelier или, как его тогда писали, l’attelier. Далее. Если искать термин, который соответствовал бы понятию владелец мануфактуры, то можно было бы привести слово le manufacturier, но ни в коем случае не fabricant, ибо fabricant обозначает иной раз владельца мануфактуры, иной раз наемного рабочего. Документы конца XVIII в., на которых основана предлагаемая работа, словом le manufacturier обозначают уже исключительно собственника промышленного предприятия, но еще в середине XVIII столетия изредка под этим термином понимался и рабочий [31].

Неопределенность, расплывчивость терминов соответствует вполне отсутствию в общественном сознании резкой грани между предпринимателями и рабочими.

Вчерашний рабочий сегодня становится «предпринимателем», а завтра дела его пошатнулись, и он опять работает на хозяина. Рабочий Оберкампф становится владельцем мануфактуры в Jouy-en-Josas, и его продолжают называть то ouvrier, то manufacturier. Крестьянин в Пикардии, в Нормандии, в Лангедоке работает один сезон на мануфактуру соседнего города, а другой сезон выносит товар непосредственно на рынок и в обоих случаях он, в глазах инспекции, в глазах общества, — l’ouvrier de la campagne, fabricant de la campagne, manufacturier rural, безразлично.

По культурному уровню и по происхождению предприниматели и рабочие мало различались между собой (я не говорю об исключениях).

Когда в 1796 г. (законом 6 мессидора) было постановлено, что все бумажные фабриканты и книгопродавцы обязаны вести точные записи производимых и продаваемых товаров ввиду взимания установленных при этом налогов, то бумажные фабриканты, а с ними и типографщики, и книгопродавцы, и владельцы обойных мануфактур подали петицию против этого закона (за массой подписей). В качестве одного из главных аргументов они выставляли почти полную безграмотность большинства из фабрикантов; они большей частью — рабочие по происхождению, едва умеют имя свое подписать, они даже и протоколов не будут в состоянии читать [32]. Этот аргумент они считают весьма существенным и неоднократно повторяют его [33].

И это говорили о себе столичные фабриканты бумаги, владельцы типографий, книгопродавцы, т. е. промышленники, которые, казалось бы, должны были стоять не на столь уже низком культурном уровне.

Но тем легче судить о среднем уровне массы провинциальных «фабрикантов» шерсти, шелка, мыла и т. д.; не только по происхождению своему, но и по воспитанию и по умственному развитию хозяин немногим отличался от рабочего в эту эпоху.

Я нарочно выбрал именно этот пример, ибо он весьма убедителен; можно было бы тут же привести совершенно аналогичные жалобы на собственную безграмотность со стороны «мануфактуристов» Дофине, Лангедока и других провинций, где деревня главенствовала над городом в смысле промышленной деятельности; можно было бы, например, указать, что хозяева полотняных заведений города Лаваля и прилегающих местностей тоже просили избавить их от обязанности давать письменные свидетельства уходящим от них рабочим; это правило стеснительно между прочим потому, что они, хозяева, часто не умеют писать [34]. Но все эти примеры не так показательны, как вышеприведенный пример столичных промышленников.

По господствующим и в обществе, и среди правящих сфер взглядам, заведение, дающее работу нескольким десяткам людей, уже считалось крупным, и сплошь и рядом владелец такой мануфактуры с гордостью указывает правительству, что он дает заработок массе «отцов семейств» [35].

Насколько можно судить по необычайно редким показаниям, дающим и число мануфактур, и число рабочих в данном городе, мелкое предприятие, безусловно, торжествовало над крупным.

Марсель вовсе не принадлежал в конце XVIII столетия к числу городов, славившихся широким развитием промышленности. Единственным исключением было мыловарение: в этом отношении Марсель не имел соперников не только во Франции, но и во всем мире.

За этим единственным исключением, Марсель не был промышленным центром, но во всяком случае, будучи первостепенным торговым портом, одним из средоточий торгового обмена Франции, французских колоний, Европы, Марсель не мог назваться захудалым в индустриальном отношении пунктом. И по имеющимся скудным показаниям оказывается, что мелкое предприятие, безусловно, являлось господствующим в Марселе, не исключая и главной отрасли местного производства — мыловарения.

Вот свидетельство, касающееся числа рабочих в некоторых производствах в Марселе, — единственное, которое имеет отношение к эпохе революции, хотя даны были эти сведения уже при империи [36] (относятся эти цифры к 1789 г.).

Свечных «фабрик» было в Марселе 12, и на них в общей сложности работало 150 человек; крахмал выделывало 35 фабрик, на каждой «3 или 4» рабочих; фаянсовых мануфактур 12, на них 250 рабочих; «фабрик» шерстяных изделий 8, на них 150 мужчин и 3 тысячи женщин (прях, работавших в окружающей местности); стекольных мануфактур 11, по 30 рабочих на каждой; число бумагопрядилен не приводится, но просто указывается, что было 200 станков, на которых работало 450 рабочих, ибо не все эти 200 станков были одновременно заняты; кожевенных мануфактур было 20, и на них работало в общей сложности 200 человек.

Мы видим тут полное торжество мелкого предприятия всюду, кроме шерстяного производства, где на каждую «фабрику» приходится около 20 мужчин (ткачей) и около 350–360 прях. Но не следует забывать, что эти пряхи нигде не работают круглый год, а особенно на юге, в Провансе и Лангедоке; более или менее постоянным элементом являются лишь ткачи (мужчины).

Цифру рабочих мыловаров дают другие документы. К сожалению, и из них мы узнаем лишь число рабочих высшего типа, рабочих-техников, а вовсе не всей массы марсельских мыловаров. Вот цифры, касающиеся числа мыловарен в городе Марселе, числа котлов в каждой из них и наконец (для одной только даты) числа рабочих [37].

Эти цифры относятся к четырем датам:

Вот и весь цифровой материал, которым мы располагаем. Из этих цифр явствует, что и в XVIII в., и в 1829 г. на каждую мыловарню приходилось 4–5 котлов, если предположить, что они были приблизительно одинаковы по размерам. Во всяком случае соотношение между числом предприятий и числом котлов приблизительно одинаково и для 1749, и для 1773, и для 1789, и для 1829 гг.

Это подтверждает, впрочем, тот факт, что прогресс техники в мыловаренном деле за первую треть XIX в. не двинулся настолько (сравнительно с концом XVIII столетия), чтобы обусловить сколько-нибудь значительные изменения в производстве [38]. И соотношение между числом котлов и числом рабочих в 1789 г. было приблизительно таким же, как в 1829 г. В таком случае можно было бы предположить, что если на 208 котлов, существовавших в 1829 г., приходилось 700 рабочих, то на 200 котлов, существовавших в 1789 г., приходилось около 675 человек, т. е. почти столько же. Эта небольшая группа была распределена (в 1789 г.) между 46 заведениями.

Можно сомневаться в полной точности этих цифр, но не подлежит сомнению, что слишком большого уклонения от истины они не представляют; ведь марсельские мыловарни были не только знамениты на всю Францию, но, как увидим, их гибель в эпоху революции приняла характер национального бедствия, ими очень интересовались и занимались: едва ли поэтому цифра предприятий и цифра котлов (для 1789 г.) слишком уже разнятся от действительности.

Кроме того, мыловарни все были в городе, и вся работа сосредоточивалась в городе, и поэтому статистические сведения, касающиеся мыловарения, легче было собрать, нежели, например, в любой области текстильной индустрии, где деревня играла такую огромную роль.

Эти несколько сот человек рабочих высшего типа, мыловаров-техников города Марселя, были в высшей степени важны, нужны (даже трудно заменимы) для всей страны, ибо они обладали технической выучкой, которой нигде больше не было; не потому ли, что они были разбросаны по нескольким десяткам заведений, потому ли, что число их даже в общей сложности все-таки было очень мало, по другим ли причинам, — голоса их не слышно вовсе за весь рассматриваемый период.

Пример Марселя весьма характерен. К сожалению, относительно других больших городов (Парижа, Лиона, Бордо, Руана, Амьена) совершенно отсутствуют даже и такие скудные цифровые показания; но, не имея цифр, касающихся всех производств и рабочих в данном городе, мы располагаем рядом указаний и характеристик, касающихся отдельных отраслей промышленности во всей стране. И эти указания непреложно свидетельствуют: 1) о громадном преобладании мелких мануфактур над крупными и 2) о том, что и в мелких, и в крупных мануфактурах в подавляющем большинстве случаев рабочие получали и заказы на дом, а не исполняли их в заведении хозяина. В течение всего XVIII в. и позже все мануфактурное производство, например, центром которого был Руан, было в руках мелких мануфактуристов, мелких самостоятельных производителей, вся руанская торговля — в руках мелких торговцев [39]. А пример Руана весьма убедителен. Руан был, бесспорно, центром одного из крупнейших промышленных районов Франции по выделке полотняных и отчасти шерстяных материй.

То же самое нужно сказать в общем о железоделательной промышленности.

В Понтадемаре (в департаменте l’Eure), в Вернейле, в Шамбре, Вогуене (в том же департаменте), в Мортани (департамент de l’Orne), в Алансоне, Донфроне (в том же департаменте) существовали в начале рассматриваемого периода довольно крупные железоделательные мастерские. У нас нет точных цифр для всех этих мест; они имеются только для одного округа Domfront. Там (в 1795 г.) существовало 18 таких мастерских (в двух работало по 400 человек, в одной — 200, в четырех — по 150, в одной — 130, в одной — 100, в одной — 70, в остальных — 40 и меньше). Существовали заведения этого рода также во Fresnay (департамент Сарты), в округе Quillau (департамент l’Aude) — 11 мастерских [40]; упоминаются и еще единичные заведения в некоторых округах северных департаментов. Но и тут нужно заметить, что в число рабочих входили не только работавшие в здании мастерской, но и окрестные жители, работавшие на дому.

Относительно центра оружейного дела — города Сент-Этьена — у нас есть указания на общее количество рабочих-оружейников, работавших на местных мануфактурах, но числа мануфактур не указано.

Вот цифры, касающиеся количества рабочих-оружейников в Сент-Этьене:

в 1786–1790 гг. (в среднем)……. 2850

в 1799 г…………………….. 2185

Как уже сказано во введении, эти цифры приводит местный сент-этьенский историк Peyret, писавший в 1835 г., и при этом он не говорит, откуда взял эти сведения, неопределенно ссылаясь на «recherches statistiques faites par l’administration» (Peyret. Statistique industrielle du d?partement de la Loire. Saint-Etienne, 1835, стр. 80). Это вынуждает нас к сугубой осторожности; хотя в 1830-х годах у местной администрации департамента Луары еще могли быть в руках бумаги, впоследствии бесследно пропавшие, но мы уже высказались относительно степени доверия, которое заслуживает промышленная статистика в документах XVIII столетия.

Но работала ли эта масса в здании мануфактур и сколько было этих мануфактур в Сент-Этьене, — мы не можем судить.

На первый взгляд могло бы показаться, что к исключениям из данного правила принадлежит то железоделательное заведение, о котором упоминает R. Picard в своей книге «Les cahiers de 1789 et les classes ouvri?res», ссылаясь при этом на наказ крестьян прихода Chailland в провинции Maine. Но на самом деле это не так. Обратимся к тексту наказа, на который ссылается R. Picard [41]. Прежде всего заметим, что этих заведений два, а не одно, хотя оба они принадлежат одному хозяину, так что если бы даже все рабочие (их 500) работали в здании мануфактуры, мы имели бы дело со сосредоточением не 500 человек, а меньшего числа. Но дальше оказывается, что, собственно, это люди, разбросанные по кантону, снимающие землю в аренду [42], имеющие лошадей для сельского хозяйства [43], и даже все это заявление крестьян Chailland’a о рабочих вызвано не столько (или во всяком случае не только) чувством сострадания, но и желанием избавиться как-нибудь от неприятных, нищих и опасных соседей по полю, производящих потравы и выпасы на чужой земле [44] и т. д.

И нужно заметить, что и местные, и центральные власти не особенно благоволили к типу заведения, сосредоточивающего рабочих в своих стенах. Орлеанский муниципалитет с удивлением и сдержанным порицанием относится к проекту одного предпринимателя, который хотел было устроить в городе Орлеане (в 1791 г.) такую мануфактуру, где работницы должны были бы работать в самом заведении, ибо подобный порядок вещей мешал бы им заниматься хозяйством [45].

Крупные мануфактуры, которые не только дают заработок нескольким сотням рабочих, но где рабочие работают в самом здании заведения, являлись редкими исключениями. Прежде всего нужно назвать мануфактуру сукон, основанную в конце XVII столетия голландским выходцем Ван-Робе в Аббевиле, в Пикардии (недалеко от Амьена). К сожалению, нет документов, которые бы дали нам сведения о том, что происходило в этом заведении в 1789–1799 гг. Ни в Национальном архиве, ни в архиве департамента Соммы (в Амьене) я не нашел решительно ничего, кроме указаний, что мануфактура работала и исполняла заказы военного ведомства. Архивист и библиотекарь города Аббевиля г. Godet уведомил меня, что и в Аббевиле абсолютно ничего нет, что могло бы пролить свет на жизнь мануфактуры Ван-Робе в течение революции (этого, впрочем, и нужно было ожидать, ибо все документы предшествовавшей эпохи, касающиеся Ван-Робе, были сданы в архив департамента Соммы).

Но есть прямые показания, относящиеся к более ранней эпохе и дающие понятие об организации труда в этом громадном заведении.

В средние десятилетия XVIII в. уже тогда знаменитая своими сукнами мануфактура Ван-Робе имела четыре здания в городе, где работало 1000–1200 прях; кроме того, она занимала еще несколько больших помещений, где работали ткачи и другие рабочие: все эти рабочие и жили и работали в зданиях мануфактуры (к сожалению, мы не знаем, сколько именно было ткачей и прочих рабочих: более или менее точная цифра дана только относительно прях [46]). Савари, дающий нам эти сведения в своем словаре, прибавляет, что другого подобного заведения во Франции не существует [47]. Незадолго до революции суконная мануфактура Ван-Робе располагала 100 станками и давала работу 1400 человек. К сожалению, мы не знаем, сколько человек из этих 1400 работало в здании мануфактуры, а сколько — по окрестным деревням, ибо в этом документе таких точных показаний, как даваемые словарем Савари, мы уже не находим [48].

Во всяком случае заведение Ван-Робе — единственное из больших промышленных предприятий во Франции XVIII столетия, относительно которого совершенно определенно известно, что большая масса рабочих работала в помещении мануфактуры. Это показание, относящееся к середине века, может иметь косвенное значение и для позднейшей эпохи, ибо известно, что все здания мануфактуры существовали и впоследствии.

Даже там, где были налицо кадры обученных ткачей, выделывавших особенно тонкие, высшие сорта материи, замечается лишь некоторый численный перевес городских рабочих над деревенскими, но дальше этого «концентрация» не шла. В цветущую пору седанского суконного производства (т. е. от войны с Англией 1778 г. до торгового договора 1786 г.) на седанские мануфактуры работало около 15 тысяч человек. Из этих 15 тысяч человек три пятых жило в городе Седане, а две пятых — в окрестных деревнях [49]. Мало того, местный инспектор торговли говорит, что не только деревенские жители, но и все эти 15 тысяч человек не отдают все свое время мануфактурной работе [50] (в частности, деревенские рабочие отрываются от производства ради сельского хозяйства), поэтому хозяевам приходится увеличивать контингент и на время брать еще 5 тысяч человек новых рабочих, заместителей. Но хотя мануфактура была не единственным средством к жизни для работавшего на нее люда, она давала главную статью дохода в их бюджете, так что без этого заработка они уже обойтись не могли [51].

Попадаются (правда, в виде единичных исключений) среди текстильных мануфактур Франции и такие, которые дают работу не сотням, а тысячам рабочих, но в смысле организации производства и это дела не меняет.

Громадная мануфактура в Бофоре, снабжавшая парусным холстом также королевский флот, дает работу массе лиц, но как организовал их труд? Всего 40 человек работает в здании мануфактуры, а более 2100 прях и других работниц и рабочих получают заказы на дом и разбросаны как в городе, так и по деревням по всей округе [52].

Рядом с мануфактурой Ван-Робе по количеству рабочих можно поставить мануфактуру ситцев и полотен вюртембергского выходца Оберкампфа в Jouy-en-Josas, в департаменте Сены-и-Уазы. Это заведение считалось самым огромным и самым лучшим в своем роде (Оберкампфу и теперь стоит памятник в Jouy-en-Josas как одному из крупнейших деятелей французской промышленности). Есть известие, относящееся к концу 1797 г., из которого мы узнаем, что в тот момент мануфактура давала заработок 1800 рабочим [53]. Но эти рабочие работали далеко не все в здании мануфактуры: на заведение Оберкампфа работала вся обширная округа, получавшая от хозяина материал для пряжи.

Мануфактура Оберкампфа показывает, что даже в тех редких случаях, когда текстильные мануфактуры обзаводились «машинами», концентрации рабочих не происходило.

В этой лучшей (в техническом отношении) мануфактуре цветных полотняных и бумажных материй употреблялось механическое приспособление, сначала (до 1793 г.) весьма несовершенное, а в 1793 г. замененное более целесообразным аппаратом. И для этого заведения работал не только городок Jouy-en-Josas, но и окрестности [54]; «цилиндр», которым славилась мануфактура, не сделал из заведения Оберкампфа фабрики нового типа.

Эти крупные мануфактуры не отличались по типу организации труда от мелких; разница была лишь в размерах оборотного капитала, размерах общей суммы производства, размерах сбыта. Но нужно прибавить, кстати, что мелкое предприятие ни в малейшей степени не чувствовало себя подавленным конкуренцией этих исключительных заведений. Вспомним показание лучшего знатока экономической жизни Франции в эпоху реставрации, академика Дюпена: еще во второй половине 20-х годов XIX столетия маленькое предприятие с 15 рабочими в текстильной промышленности весьма и весьма успешно выдерживало конкуренцию большой мануфактуры, где было на 100 тысяч франков машин и другие 100 тысяч франков стоило оборудование мастерских [55].

Причина этого факта — отсутствия влияния машин во французской промышленности конца XVIII в. — станет до очевидности ясна, когда мы обратимся к исследованию вопроса о степени распространенности технических усовершенствований в тогдашней Франции. Пока достаточно было лишь отметить самый факт.

Среди всех текстильных мануфактур XVIII в. заведение Ван-Робе является исключением.

Но было производство, которое, по существу дела, требовало сосредоточения рабочих в здании мануфактуры. Это было производство бумаги.

Судя по вышеприведенным цифрам Толозана, бумажное производство давало ежегодно дохода (промышленникам и рабочим вместе) на 7 200 000 ливров в год; с точки зрения распространенности этого производства его, следовательно, нельзя и сравнивать со всеми отраслями текстильной индустрии (101 250 000 + 92 500 000 + 41 000 000), а, как выше замечено, если цифры Толозана могут иметь какое-либо значение, то для определения не абсолютной, но относительной величины той или иной отрасли производства. И однако ни одна категория рабочего класса не занимала до такой степени собой представителей власти как при старом режиме, так и при революции, как именно эти не особенно многочисленные рабочие бумажных мануфактур; этот факт прежде всего объясняется именно сосредоточенностью рабочих в одном месте и проистекающими отсюда последствиями. И нужно заметить, что даже и тут, в сущности, не может быть речи о фактическом скоплении больших рабочих масс.

С давних пор рабочие бумажных мануфактур отличались большой сплоченностью; остались указания на несколько стачек, имевших место в течение XVIII столетия и даже раньше [56]. Это была, как сказано, одна из очень немногих отраслей промышленности, где рабочие по условиям производства должны были работать в здании мануфактуры, а не на дому, что сближало их и облегчало общие действия против хозяев. В 1739 г. был издан королевским советом регламент, касавшийся бумажного производства вообще и, в частности, регулировавший отношения между рабочими и фабрикантами бумаги. Пунктом 48 этого регламента рабочим запрещалось покидать хозяев, не предупредивши их в присутствии двух свидетелей за шесть недель; хозяевам воспрещалось принимать рабочих без письменного свидетельства от предыдущего нанимателя [57]. В 1784 г. инспектор Bryard, ревизовавший промышленные заведения Шампани и Пикардии, предлагал правительству обуздать своеволие рабочих бумажных мануфактур и дополнить регламент 1739 г., который он находил слишком мягким [58]. Как увидим далее, рабочие бумажных мануфактур продолжали привлекать к себе беспокойное внимание властей и в эпоху 1789–1799 гг.

Накануне революции бумажные мануфактуры в Annonay (в Лангедоке) считались самыми большими и лучшими во Франции [59]. Они принадлежали Монгольфье и работали на Париж и всю Францию, на Испанию, Италию и страны Леванта. Это наибольшее во Франции бумажное производство давало работу 600 рабочим (в 1788 г.); и тут нужно, конечно, помнить, что речь идет не об одном заведении, а о нескольких, хотя бы и принадлежащих одним хозяевам — семье Монгольфье [60], но во всяком случае эти 600 рабочих работали не у себя на дому, а в стенах этих мастерских, принадлежавших Монгольфье. Это нужно отметить именно вследствие редкости явления при царившем тогда типе промышленного производства.

Обыкновенно эти бумажные мануфактуры весьма невелики. В Дамбере и окрестностях его существовало в начале революции «48 бумажных фабрик», дававших работу 800 гражданам [61]. Десять, пятнадцать, двадцать человек, вот наиболее часто встречающиеся цифры рабочих, работающих на той или иной бумажной мануфактуре. В конце 1797 г. в департаменте Луарэ существовало 8 бумажных мануфактур, имевших в общей сложности 33 котла [62]. Самые большие две мануфактуры были: одна — в Montargis (15 котлов) и другая — в кантоне Corbeilliers (11 котлов); из остальных шести заведений одно имело 2, а пять — по 1 котлу.

В бумажном производстве мы наблюдаем наибольшую концентрацию рабочих, требовавшуюся условиями работы.

Если теперь мы будем располагать отдельные отрасли промышленности в порядке все более и более увеличивающегося распыления промышленного труда, в порядке убывающей связи между рабочим и зданием мануфактуры, на которую он работает, то сейчас же после бумажного производства должны будем упомянуть о шелковом.

В шелковом производстве рабочие находятся в гораздо более близком соседстве, в гораздо более частом общении с предпринимателем, на которого работают, и с товарищами, чем в других отраслях текстильной индустрии (суконная мануфактура Ван-Робе, по мнению современников, имела характер одинокого исключения).

Но и в шелковом производстве эту относительно б?льшую концентрацию рабочих нужно понимать только так, что рабочие жили в Лионе, в Туре, в Ниме — в городе, где жил их хозяин и заказчик, а не в окрестных деревнях. Нужно читать документы того времени, чтобы вынести глубочайшее убеждение о полной непривычке хозяев к такому порядку вещей, когда рабочие работают в здании промышленного заведения. И фабриканты шелка в этом смысле не отличались от других: «опыт научил их, что почти неосуществимо собирать в одном месте большое число рабочих», ибо нужно поместить вместе с ними и жену, и 3–4 детей, и домашних животных, а для этого помещения не хватит. Так пишут о своем «опыте» Сула и Папион, компаньоны-совладельцы шелковой мануфактуры в городе Туре [63]. Они совершенно не видят среднего разрешения задачи между выполнением заказов рабочими на дому и постоянным пребыванием рабочих с их семьями в здании мануфактуры, и так как последнее неудобно, то, значит, остается держаться первого, общепринятого порядка. Таково их рассуждение. Мануфактур, где бы рабочие работали в здании заведения, в шелковой промышленности почти не было.

Одним из редчайших исключений являлась шелковая мануфактура Вокансона в Обена (Aubenas, в Лангедоке). По свидетельству одного инспектора мануфактур, относящемуся к 1774 г., заведение Вокансона представляло собой большое каменное здание, где были сосредоточены 120 размоточных станков [64]. Инспектор (Holker) говорит об этом заведении, особенно подчеркивая указанную исключительную черту — сосредоточение 120 станков под одной кровлей — и выражая именно по этому поводу особое свое удовольствие [65].

Но если мануфактуры этого типа были в высшей степени редки, то все же на заведения, выделывавшие шелк, работал в конце XVIII в. город, где они были расположены, а не деревня. Документы не только свидетельствуют об этом факте, но объясняют его причины.

Рабочие лионских мануфактур рассеяны по городу и предместьям Лиона, деревня в работе почти не участвует [66]. Это категорически утверждают, между прочим, лионские промышленники [67]. Хозяин не дает никогда дорогой материи рабочему, живущему не в городе; крестьяне, лишенные технической выучки, не справятся с работой, они слишком грубы для столь «деликатной работы», и вообще, полагают владельцы лионских шелковых мануфактур, тут не может быть такого положения вещей, как, например, в Нормандии, где деревня выделывает полотно. Там хозяин вследствие дешевизны сырья (которое он дает в деревню для обработки) рискует очень мало; совсем иное положение фабриканта лионского, который может понести значительный убыток от единственного пятна, появившегося на шелковой материи. Тут требуется чистота в работе гораздо большая, чем при выделке полотна [68].

Эти показания подтверждаются и другими данными. Вот почему, несмотря на отсутствие мануфактур, где бы рабочие работали большими массами в здании заведения, город Лион все же был средоточием большого количества рабочих.

Вглядимся теперь в ту организацию производства, которая была свойственна шелковой промышленности в Лионе, главном центре ее (относительно двух других городов, где существовали шелковые мануфактуры — Нима и Тура, — документы молчат).

Вот какие термины употребляются в документах XVIII столетия, когда речь идет об организации шелкового производства в Лионе [69]: 1) В центре, так сказать, промышленной деятельности стоят рабочие-фабриканты (как они сами себя называют: les ouvriers-fabricants d’?toffes de soye). Это — хозяева маленьких мастерских, имеющие свои станки и работающие каждый в своей мастерской. 2) Эти рабочие-фабриканты имеют наемных работников и работниц, которых они обозначают словом les domestiques [70]. Les domestiques работают либо в мастерской своего нанимателя, либо у себя на дому, но при помощи инструментов, которые дает им их наниматель. 3) Сами рабочие-фабриканты работают на купцов (leurs marchands, как они их называют). Эти купцы дают рабочим заказы и материал для работы. Платят они «рабочим-фабрикантам» поштучно. Таковы три слоя, которые различались современниками. Когда речь идет о лионских рабочих, то всегда понимаются два слоя: 1) les ouvriers-fabricants и 2) les domestiques. Оба эти слоя противопоставляют себя купцам, которых отождествляют с riches, les propri?taires, les capitalistes. Ни единого раза мы не встретили в документах указания на борьбу или какой-либо антагонизм между ouvriers-fabricants и domestiques, когда в октябре 1792 г. рабочие-фабриканты жалуются на бедственное положение и просят у Конвента принудительной для купцов высшей расценки труда [71]. Они в числе аргументов в свою пользу приводят тот факт, что они сами должны были увеличить заработную плату своим domestiques. Вообще же эти domestiques как бы совершенно безгласны. Весьма может быть, что пропали документы, которые исходили от этого слоя лионского рабочего класса. Но, с другой стороны, конечно, по своему социально-экономическому положению ouvriers-fabricants были гораздо ближе к своим domestiques, чем к marchands, на сотни тысяч ливров выписывавших шелкового сырца и продававших затем шелковые материи во Франции и за границей. В 1786 г. на 500 купцов приходилось 7 тысяч «рабочих-фабрикантов» и 4300 domestiques. Это, кажется, последние сколько-нибудь полные данные, дошедшие до нас. Уже относительно 1788 г. можно лишь высказывать предположения насчет численного соотношения между купцами, ouvriers-fabricants и служившими у последних наемными рабочими [72]. Что же касается десятилетия 1789–1799 гг., то все попытки мои найти в лионском архиве хоть какие-нибудь цифры для революционного периода остались совсем тщетными. Ничего в этом отношении не нашел я и в Национальном архиве.

Есть одно позднейшее показание (1794 г.), что накануне революции в городе Лионе жило около 40 тысяч человек (и существовало 12 тысяч станков), работавших в шелковом производстве. Но как они распределялись, сколько было marchands, сколько ouvriers-fabricants, сколько domestiques, об этом не говорится ничего [73]. Конечно, ряд свидетельств есть у нас относительно того, что цифра рабочих (и купцов) страшно снизилась уже в 1789–1792 гг. даже по сравнению с бедственным 1788 г. и что после разгрома 1793 г. шелковая индустрия влачила совершенно жалкое существование вплоть до первых лет империи. Но, как выразилось это в цифрах, хотя бы приблизительных, — мы не знаем. Во всяком случае, что шелковое производство в Лионе было организовано в конце XVIII столетия по типу домашней промышленности, в этом нет никакого сомнения (даже если бы, кроме трех цифр 1786 г., мы ничего не знали).

Итак, устанавливается прежде всего одно внешнее отличие между шелковым производством и прочими отраслями текстильной индустрии. Шелковая промышленность была организована как городская домашняя индустрия; выделка шерстяных, хлопчатобумажных и полотняных материй производилась тоже домашней индустрией, но как в городах, так в значительной степени и в деревне, причем для ряда местностей, как сейчас увидим, деревенское производство играло первенствующую роль. Но при ближайшем рассмотрении оказывается, что тут дело не только во внешней особенности.

Если бы мы должны были тут считаться с деревней только как с местом, где живут рабочие, работающие на городские мануфактуры, то задача очень упростилась бы: этот непреложно засвидетельствованный документами факт только подкрепил бы убеждение, что работа на дому была правилом во всех отраслях текстильного производства, а мануфактуры вроде Ван-Робе — исключением.

Но вопрос оказывается гораздо сложнее. О промышленных занятиях деревенского населения у нас есть свидетельства, которые при всей отрывочности и неполноте явственно говорят нам не только о громадном распространении и значении деревенского промышленного труда во Франции конца XVIII столетия, но и о том, что в деревне производство и сбыт были организованы вовсе не по одному шаблону, что мы имеем дело с различными типами промышленного производства.

Это вынуждает нас исследовать относящиеся сюда документы с тем вниманием, которого заслуживает самое явление.

Городское население Франции (в 1787 г.) принималось, насколько можно доверять тогдашней статистике, равным 1 949 911 человек. Всего два города имели население свыше 100 тысяч (Париж — 600 тысяч и Лион — 135 207); Бордо имел 75 824, Руан — 68 040, Лилль — 65 907, Нант — 51 057, Тулуза — 48 033, Метц, Ним, Страсбург и Орлеан — от 41 040 до 45 090; 21 город имел от 20 до 38 тысяч, остальные 44 города имели население меньше 20 тысяч человек.

Как совершенно верно заметил Левассер в своем специальном исследовании о населении Франции, невозможно знать распределение по профессиям населения накануне революционного периода, того населения, которое даже исчислить в точности нельзя [74]. В этом отношении мы в таких же потемках относительно этих 1 949 911 человек городского населения, как и относительно всех 23 052 375 жителей Франции, которых насчитывала накануне революции официальная статистика (прибавим, к слову, что в 1790 г. комитет по обложению полагал, что во Франции 26 363 000 жителей). Но если можно из этих цифр сделать хоть один сколько-нибудь прочный вывод, то, конечно, это будет вывод о громадном преобладании деревенского населения над городским.

Документальные показания, к которым мы теперь обратимся, покажут нам, что это огромное деревенское население являлось отнюдь не только потребителем мануфактурных товаров, но и само деятельнейшим образом участвовало в производстве.