1. Супружеские отношения: между деторождением и удовольствием

Большинство запретов, касающихся сексуальных отношений в браке, вскрывают двойственную функцию этого института. С одной стороны, основной целью физических отношений между супругами было производство здорового и многочисленного потомства. С другой, они должны были служить допустимым, легитимным выражением человеческой слабости, что превращало брачное ложе в место, предотвращающее грех сластолюбия. Поскольку апостол Павел утверждал, что «лучше вступить в брак, нежели разжигаться»[343], концепция супружеского долга — как католическая, так и протестантская — позволяла каждому из партнеров требовать от другого его исполнения. Тем не менее этот «долг» должен был оставаться в пределах сексуальной супружеской благопристойности, поскольку религиозные и медицинские институты видели существенное различие между легитимной реализацией естественных человеческих желаний и похотливой чрезмерностью сладострастия. В Западной Европе существовало два важнейших аспекта гетеросексуальных отношений, относившихся к принципиально различным сферам. Первой была брачная сексуальность, умеренность которой обеспечивала оптимальные условия для деторождения, а второй — чувственная любовь, которая сопровождалась неумеренным удовольствием и считалась неплодовитой.

Брачные сексуальные отношения определялись совокупностью нормативных дискурсов, функционировавших в различных кругах. Религиозные запреты оглашались во время проповедей или сообщались на исповеди. Медицинские предписания могли быть обнародованы устно, в сборниках «секретов» и рецептов или же в виде советов, касающихся акта оплодотворения и женской биологии: таковые имелись как в народной медицинской литературе, так и в ученых трактатах. К этим теоретическим условиям, регулирующим сексуальность супружеской четы, добавлялись еще и телесные: определенные сезоны накладывали на тело физические ограничения, когда сельскохозяйственные работы велись с рассвета до заката и для любовных встреч оставалось мало сил. Иногда супруги разлучались на продолжительное время, если один из партнеров уходил в паломничество, плаванье или военный поход. К этим прямым ограничениям брачной сексуальности добавлялись косвенные помехи. Воздержания, предписываемые церковью для воскресений, святых дней и фаст[344], таких как Великий пост, составляли в XVI веке в общей сложности от 120 до 140 дней в году. Свадьбы не могли справляться ни в эти дни, ни в установленный Тридентским собором (1563) tempus feriarum — период, предшествовавший Рождеству (пять или шесть недель), дни накануне Пасхи и шесть недель Великого поста. Хотя сексуальные отношения в эти дни после Реформации и Контрреформации уже не считались тяжким грехом, регистры рождений демонстрируют, что население Западной Европы, в том числе в протестантских регионах, скорее было склонно к соблюдению традиционных дней воздержания[345]. В городских центрах циклы зачатия были более–менее равномерно распределены по дозволенным периодам года, а в сельской местности ритмы сезонной работы служили еще одним препятствием для супружеских отношений — вот почему в эти периоды в демографических реестрах фиксируется значительно меньше свадеб и зачатий. Например, во французском городе Крюлэ в XVIII столетии за период тяжелой полевой работы, такой как жатва пшеницы и других зерновых, с середины июля по середину августа отпраздновали лишь несколько свадеб. А в морских рыбацких поселениях, таких как Онфлёр и Порт–ан–Бессен в Нормандии, множество свадеб сыграли в июле, августе и сентябре, то есть в те месяцы, которые приходились на интервал между двумя рыболовными сезонами (на макрель и сельдь). Подобные сезонные кривые подтверждаются по всей сельской Европе, варьируясь между рыбацкой деревней и селом, долиной и горами — в зависимости от доминирующих форм сбора урожая и других видов деятельности в каждом регионе.

Суеверия и традиционные табу также оказывали влияние на годовой цикл зачатий и рождений, в особенности на даты свадебных гуляний. Считалось, что свадьбы лучше не проводить в мае, поскольку мужчина, который берет себе жену в месяц, посвященный Деве Марии, рискует оказаться в подчинении у своей супруги[346]. Также не рекомендовалось зачинать ребенка во время карнавала, из опасения породить в период традиционного совершения глупостей глуповатого ребенка. Напротив, весна всегда оставалась демографическим пиком зачатий — как в деревнях, так и в городах. Ежегодный всплеск зачатий как в браке, так и вне его медики объясняли тем, что эти умеренные месяцы для зачатия наиболее благоприятны. Знойная жара лета могла перегреть матку, делая ее бесплодной. К тому же все авторитетные лица советовали соблюдать умеренность в супружеских актах, устанавливая частоту отношений, высчитываемую обычно исходя из возраста партнеров (молодым дозволялись более частные сексуальные контакты), а также предписывали придерживаться определенного режима. К примеру, острые пряности и некоторые другие продукты, например каплуны и перец, считались афродизиаками, но могли оказывать и противозачаточный эффект, если принимались с большим количеством вина[347].

Принцип «супружеской чистоты», который предполагал строгий контроль за сексуальной страстью, проповедовался церковными властями, медиками и гуманистами, сочинявшими трактаты о браке. По их мнению, сексуальные отношения между супругами должны быть умеренными, контролируемыми и способными привести к зачатию. К тому же, хотя некоторые врачи и церковные деятели разрешали сексуальные отношения в период беременности (чтобы муж не искал сексуального удовлетворения на стороне и, следовательно, не впадал в грех), общественное мнение было суровее: пара должна была полностью воздерживаться от сексуальных отношений во время менструации, беременности и кормления, когда физическое состояние женщины делало ее нежеланной.

Считалось, однако, что кормление и беременность несовместимы и женщина не может в одно и то же время давать грудь и питать плод. Грудь и матка считались тесно связанными между собой, а материнское молоко было не чем иным, как очищенным видом менструальной крови. Отсюда следует мысль, что совершенно невозможно распределять питание между двумя детьми, потому что оба могут заболеть и умереть. Это убеждение было основано на наблюдениях не только за здоровьем младенца, но и за здоровьем его матери (и здесь сказывались недостаток витаминов и хроническое недоедание большей части населения Европы при Старом порядке)[348]. Иными словами, считалось, что сексуальные отношения в период кормления «отравляли» молоко, придавали ему дурной вкус, а менструация и беременность уменьшали его питательную ценность.

Плотские отношения в период менструации также считались совершенно невозможными, поскольку менструальная кровь нередко приравнивалась народной медициной к яду. Несмотря на ученые медицинские теории, в которых менструальная кровь начинала рассматриваться попросту как разновидность экскрементов, выделение непереваренных отходов, народные верования видели в ней ежемесячное и ядовитое напоминание о неполноценности женщины, ее ответственности перед мужчиной за первородный грех. Знание о связи между детородностью и менструацией было еще туманным; люди видели, что животные могут зачать детенышей во время течки, и потому полагали вполне возможным, чтобы и люди плодились во время женских месячных. Однако «испорченная» природа этого вещества считалась вредной для детей, зачатых во время менструаций. Результатом столь предосудительных отношений могло стать появление монстров. Зачатие в этот период, запрещенное Библией[349] и всеми медицинскими авторитетами, нарушало древнее культурное табу. Дети с болезнями или мутациями были очевидным свидетельством безответственности их родителей.

Несовершенство потомства, впрочем, могло приписываться и неправильной позе во время соития. Единственной приемлемой для зачатия позой считалась горизонтальная, в которой женщина лежит, а мужчина находится сверху. Такое положение не только воспроизводит иерархию полов, но и укрепляет культурные представления о том, что наибольшей активностью обладают мужчины, в противовес «пассивности» женщин. Таким образом, среди разных причин рождения гермафродитов называлось опрокидывание «нормального» положения во время соития, когда женщина занимала ведущую позицию. Рождение монстров считалось следствием страстных сексуальных контактов «в животной манере» или же «избытка похоти», либидо[350].

От медицинских теорий XVI века в духе Галена до медико–правовых трактатов конца XVIII столетия женский оргазм считался одним из необходимых условий для успешного зачатия. Думали, что он высвобождает женский «зародыш», который, соединяясь с мужским, образует полноценного ребенка[351]. Роль клитора в оргазме не была полностью оценена, хотя он был известен как «очаг женских удовольствий». Например, Реальдо Коломбо, который объявил об «открытии» этого органа в 1559 году, остался целиком верен современной ему анатомической теории однополости, полагая, что клитор является разновидностью мужского члена[352]. Подобное конструирование женского тела как несовершенной разновидности мужского тем не менее сыграло роль в признании законности женского удовольствия: разве женщина не имела такое же право на оргазм, как и мужчина, ее более совершенная копия? Если ее партнер изливался раньше, чем она достигала оргазма, считалось желательным, чтобы она стимулировала сама себя, чтобы достичь облегчения, поскольку удержание репродуктивных жидкостей и сексуального пыла считалось вредным для здоровья.

Основной целью брачных сексуальных отношений, конечно же, было потомство. Столь же очевидным было желание родителей определить пол ребенка. Мальчик — наследник — был предпочтительней девочки, за которой нужно было давать приданое, даже если она уходила в монастырь, — тем более что ответственность за стареющих родителей в конце концов возлагалась на их сыновей, тогда как замужние дочери покидали семью. Народная литература с медицинскими советами и более ученые теоретические тексты изобиловали рецептами зачатия мальчика: женщина должна сразу после акта лежать на правом боку (считалось, что левая часть матки предназначена для девочек), муж должен был перевязать левое яичко, чтобы во время сношения могло функционировать только правое (полагали, что оно производит семя, от которого зачинаются мальчики). Пособия с советами супругам и популярные трактаты о технике зачатия, предназначенные читателям средних и зажиточных классов, которые хотят подойти к делу производства потомства ответственно и со знанием дела, сделались успешным жанром в середине XVII столетия в Англии, Франции, Голландии и Германии. Трактаты для широкой публики, такие как «Полный расширенный практикум повитухи» (Лондон, 1656), давали советы, как определить пол плода, а популяризирующие компиляции вроде «Шедевра Аристотеля» (Лондон, 1690) и «Картины супружеской любви» Николя Венетта (Париж, 1686) переводились на все основные европейские языки и много раз переиздавались в течение XVIII столетия. Большинство этих текстов описывали сексуальность как составную часть божественного замысла, направленного на сохранение и преумножение рода, и утверждали, что физическое удовольствие одновременно и естественно, и необходимо для успешного зачатия[353]. Советы народной медицины играли тем самым центральную роль в распространении браков по любви в XVII и XVIII веках, в особенности потому, что подкрепляли растущее убеждение, согласно которому брак, заключенный по взаимной привязанности, не может не произвести многочисленное, здоровое потомство мужского пола.

Сколько детей в действительности могло появиться на свет в течение каких–то пятнадцати–двадцати лет, которые отделяли свадьбу от менопаузы? Без предохранения или воздержания, кроме как во время менструации, беременности и периода в тридцать или сорок дней, который позволял женщине отдохнуть и оправиться от родов, интервал между родами у здоровой женщины составляет двенадцать–восемнадцать месяцев. Примером такой естественной плодовитости служит брак лорда и леди Бристоль, которые отпраздновали свадьбу 25 июля 1695 года, когда новобрачной было девятнадцать лет. Первый ребенок леди Бристоль, мальчик, родился 15 октября 1696 года, затем в декабре 1697 появилась девочка, и так она продолжала рожать детей одного за другим, завершив свою карьеру многодетной матери в тридцать девять лет и в течение двадцати лет брака дав жизнь двадцати детям[354]. Однако подобные «серийные» роды были возможны только для женщин, которые могли завести кормилиц и благодаря этому оказаться снова в распоряжении мужа через месяц после родов. Все прочие матери сами кормили собственных детей, поскольку кормилиц они позволить себе не могли, а молоко животных считалось неподходящим для грудных младенцев.

У кормящих женщин (матерей и кормилиц) лактация вызывала временное снижение детородной функции, по меньшей мере в том случае, если ребенок питался только грудным молоком. Поскольку ребенка начинали частично отнимать от груди, когда у него прорезывались первые зубы (в возрасте приблизительно шести месяцев), эта естественная помеха плодовитости существенно сокращалась во времени, и парам приходилось выбирать между сексуальным воздержанием и контрацепцией. Интервалы от двадцати четырех до тридцати шести месяцев в семьях, где женщины сами кормили своих детей, предполагают использование контрацепции, тогда как существенное периодическое снижение числа детей, родившихся в богатых семьях, где обычно брали кормилицу, подтверждает гипотезу об обдуманном планировании семьи в средних и привилегированных классах. К началу XVIII века снижение уровня смертности детей сопровождалось повышением эмоциональной привязанности к каждому отдельному ребенку, что повлияло на прокреативные стратегии. Если раньше старались завести как можно больше детей, чтобы быть уверенным, что выживут хотя бы несколько (до начала XVIII века только один или два ребенка из четырех, рожденных живыми, доживали до взрослого возраста), к концу XVII столетия родители из зажиточных слоев уже стали уделять больше внимания каждому ребенку. Образование и средства, необходимые для поддержания социального статуса, вынуждали отца семейства серьезно планировать бюджет[355]. Отцовские экономические обязательства отражались и на размере семьи до конца XVIII века, когда богачи стали рожать много детей, будучи уверены, что большинство из них доживут до взрослого возраста и, значит, затраты на их образование не пропадут зря из–за преждевременной смерти ребенка.

Какие формы контрацепции чаще всего использовались в брачных сексуальных отношениях? Информация об этом остается довольно скудной, поскольку контроль за рождаемостью, какие бы техники при этом ни использовались, считался противоречащим божественным повелениям и основной задаче брака. Но несмотря на то что христианские моралисты отрицали любое вмешательство в возможность размножения, демографическая кривая брачной плодовитости на протяжении эпохи Старого порядка показывает, до какой степени были распространены практики контрацепции. Единственным легитимным средством избежать зачатия было воздержание. Хотя определенное число семей, даже умеренно набожных, считали, что совершенно неприемлемо иметь сексуальные отношения, не имея в виду возможность зачатия, это предписание все же не было общим правилом. Помимо воздержания, самой распространенной техникой несомненно был coitus interruptus (прерванный половой акт). К нему прибегали не только обрученные и женатые, но и сожительствующие пары, если верить свидетельству «Галантных дам» сьера де Брантома, который упоминает эту практику, говоря о недозволенной любви придворных дам[356]. Его клеймили как «грех Онана»; только с начала XVIII века эта отсылка к Библии, означающая семяизвержение вне матки, начнет идентифицироваться с мастурбацией. В конце концов, если, несмотря на все более или менее законные меры предосторожности, беременность все же обнаруживалась, она всегда могла быть прервана. Книги тайн, рецептов и народная медицина богаты на «гибельные секреты», «мастерство обманывать природу» и на более туманные советы о том, «как заставить распуститься цветы» (месячные) в случае, если они «запоздали». Акушерки и медики, рекомендуя женщинам теплые ванны и умеренную физическую нагрузку, косвенно подсказывали женщинам и способы избавиться от плода. Дамы из высшего общества, по всей видимости, не колеблясь прибегали к подобным методам в случае несвоевременной беременности. В 1725 году леди Кэролайн Фокс написала мужу из Бата, где она надеялась поправить здоровье после двух беременностей, последовавших одна за другой. Опасаясь, что опять беременна, она описала супругу средства, к которым прибегает, чтобы освободиться от плода: «Я недовольна тобой, — пишет она, — я приняла вчера лекарство в надежде выкинуть, но еще больше уверилась в обоснованности моего подозрения». Однако назавтра она пишет вновь, окрыленная успехом: «Я не беременна (разве я не умница)»[357].

Были и более «механические» способы защиты от беременности. Заграждение вагины при помощи губки, смоченной в уксусе, и предшественники презерватива, без сомнения, использовались задолго до XVIII века, но обычно ассоциировались с запретным сексом. Известные во Франции как «одежда» или «английский капюшон», а в Англии как «французское письмо», презервативы делались из льна или бычьих кишок, длинной от 18 до 20 см и крепились красными или зелеными лентами (некоторые экземпляры конца XVIII века даже украшались эротическими картинками). С появлением в начале XIX века каучука эти некомфортабельные материалы вышли из употребления. Презервативы использовались преимущественно как превентивная мера против венерических заболеваний и лишь во вторую очередь как способ контрацепции; их применение было в значительной мере ограничено сферой проституции и внебрачных связей.

На женщину налагалось моральное и религиозное обязательство предоставлять мужу доступ к своему телу, поскольку отказ в этом законном облегчении мог привести его к любовным авантюрам. И в этом случае супруга считалась виновной в поведении своего мужа. Это свидетельствует о том, что женщины имели мало возможностей предотвратить беременность, если только их мужья не соглашались использовать методы контрацепции (coitus interruptus, оральное удовлетворение, взаимная мастурбация или анальное проникновение). В противном случае они могли прибегнуть к различным уловкам вроде заграждения влагалища или абортивных средств[358]. Опасности беременности были хорошо известны: одна женщина из десяти умирала от осложнений во время родов или от родильной горячки. Для мужчин, озабоченных проблемой наследников, повторные браки были нормой, особенно в XV, XVI и XVII веках. В 1530 году Гийом Версори был женат уже пятый раз. О его первой жене ничего не известно, вторая, Жанна Удон, родила 9 апреля 1523 года и умерла месяц спустя. Версори взял третью жену, Луизу Баржелонн, 15 июля 1523 года, она разродилась 8 июня 1524 года и скончалась девять дней спустя. Четвертой женой была Изабо Галлоп, которая вышла замуж за Версори 17 июня 1526 года и умерла десять месяцев спустя, без сомнения, в родах. В 1530 году, когда заканчивается его дневник, Версори уже пять лет состоял в браке с пятой женой, но у них все еще не было детей[359].

Это уничтожение женщин, матерей, которому способствовала как идеология повышения рождаемости, так и христианские представления о супружеском долге, продолжалось до начала XVIII столетия — времени смены подходов, когда супружеские сексуальные отношения менялись и к контрацепции прибегали все чаще. Взлет индивидуализма, повышение эмоциональных и финансовых вложений в детей, возрастающая забота мужа о здоровье и благополучии жены были среди основных факторов сокращения числа зачатий и рождений в рамках семьи[360]. Практика сознательного планирования семьи утвердилась в этот период в домах средних и зажиточных слоев, особенно во Франции и Англии, а естественные репродуктивные функции, по–видимому, все больше и больше идентифицировались с естественным (а значит, хорошим и желанным) удовольствием. Эти идеи постепенно ассимилировались с романтическими представлениями о счастливой семейной жизни, характерными для романов того времени, что формировало еще более благоприятный климат для заключения браков по любви, стремления к совместимости и сексуальному удовлетворению. Все это поощряло супружеские пары относительно самостоятельно определять свою собственную плодовитость, игнорируя репрессивный диктат религии и морали.