Сращивание или подчинение?

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Сращивание или подчинение?

В 1913 г. при подготовке к празднованию 300-летия Дома Романовых Петербургское охранное отделение подвергло специальному изучению маршрут передвижения императора и в связи с этим обратило внимание на дом № 5 по Морской улице, в котором размещался Азово-Донской коммерческий банк. Получив списки его сотрудников, охранка обнаружила в них 25 человек, на которых имелись «неблагоприятные в политическом отношении сведения», причем как минимум 13 из них были связаны с партией эсеров{1}.

«Принимая во внимание, что столь значительное количество неблагонадежного в политическом отношении элемента служащих Азово-Донского банка при общем составе служащих этого банка приблизительно в 300 человек, — заключал Департамент полиции, — не может быть приписано случайности и что, по-видимому, лица с политическим прошлым находят в названном банке при определении их на службу чью-либо поддержку со стороны местной банковской администрации»{2}.

Бросая тень подозрения на банковскую администрацию, Департамент полиции почему-то не счел возможным указать, что в его распоряжении имелись сведения о неблагонадежных связях не только рядовых служащих банка, но и некоторых его руководителей. Прежде всего это касалось А. И. Манташева, входившего в Совет банка{3}, а также члена правления и одного из его директоров Дмитрия Ивановича Дармолотова, на чей адрес в свое время высылалась из-за границы «Искра»{4}.

Приведенный пример свидетельствует, что установление длительных контактов между революционными партиями и их кредиторами имело своим следствием сращивание коммерческих структур с революционным подпольем. Этот процесс захватывал не только коммерческие предприятия, но и предпринимательские организации, важнейшими из которых на Кавказе были Совет съезда марганцепромышленников и Совет съезда нефтепромышленников.

Первый съезд чиатурских марганцепромышленников состоялся в Кутаисе 15–20 апреля 1896 г. и завершился избранием Совета как руководящего органа предпринимателей. Возглавил его Георгий Феликсович Зданович[84]{5}. Внук участника польского восстания 1830–1831 гг., он принимал активное участие в народническом движении, арестованный в 1875 г., был предан суду, лишен дворянства и отправлен на каторгу. Отбыв положенный срок и проведя 6 лет на поселении в Верхоленске и Томске, в 1889 г. он вернулся на Кавказ{6} и стал представлять марганцепромышленные фирмы, судя по всему, связанные с германским капиталом. В 1894 г. ездил в Гамбург, а по возвращении оттуда выступил с инициативой объединения марганцепромышленников{7}.

Г. Ф. Зданович не только руководил работой первого съезда марганцепромышленников, не только был избран председателем Совета, но и находился на этом посту вплоть до своей смерти в 1917 г.{8} Уже само по себе пребывание в кресле руководителя предпринимательской организации бывшего каторжника — явление не совсем обычное. Еще более показательно, что, вернувшись с каторги, Г. Ф. Зданович не порвал связи с революционным подпольем{9}, став в начале XX в. одним из организаторов и «серых кардиналов» партии грузинских социалистов-федералистов{10}.

В связи с этим заслуживает внимания весь состав Совета съезда марганцепромышленников.

На первом съезде кроме Г. Ф. Здановича членами Совета были избраны Н. В. Гогоберидзе, П. Г. Цулукидзе и Ф. Д. Солеляк{11}. Если учесть, что Н. В. Гогоберидзе и П. Г. Цулукидзе тоже имели за своей спиной революционное прошлое, а затем хотя и отошли от революционной деятельности, но продолжали поддерживать связи с революционными элементами, получается, что первый Совет съезда марганцепромышленников на три четверти состоял из вчерашних бунтарей, оставшихся в оппозиции к царизму.

Это отразилось и на аппарате Совета съезда. На протяжении многих лет бессменным помощником Г. Ф. Здановича был известный писатель князь Иван (Кита) Георгиевич Абашидзе[85]{12}, тоже являвшийся одним из лидеров партии социалистов-федералистов. Вторым помощником Г. Ф. Здановича некоторое время был Владимир Николаевич Чачава{13}, принадлежавший к числу первых тифлисских социал-демократов{14}. Участвовал ли он в революционном движении позднее, неизвестно. Но в этом движении участвовал и играл видную роль его брат Коция, ставший меньшевиком{15}, а сам В. Н. Чачава находился в приятельских отношениях с братом Ноя Жордании — Кайхосро{16}.

Первым секретарем Совета съезда марганцепромышленников стал Александр Теймуразович Нанейшвили, который в 1883 г. привлекался по делу «Народной воли»{17} и приходился дядей известному большевику Виктору Ивановичу Нанейшвили{18}. А. Т. Нанейшвили в должности секретаря сменил П. Г. Сургуладзе, ставшего позднее одним из лидеров партии социалистов-федералистов{19}, затем этот пост занял Давид Виссарионович Мдивани{20}, проходивший по делу о «Лиге свободы Грузии» и тоже бывший социалистом-федералистом{21}. Позднее для общего руководства аппаратом Совета съездов была учреждена должность управляющего конторой, которую занял бывший народник Ясон Фомич Бакрадзе{22}, а Д. В. Мдивани стал заведующим канцелярией Совета съездов{23}. Статистическую службу Совета долгое время возглавлял один из членов «Лиги свободы Грузии», Микадзе Серапион Митрофанович{24}.

Не произошло принципиальных изменений в составе Совета и в последующем. В 1915–1917 гг. его членами были Г. Ф. Зданович (председатель), князь И. Г. Абашидзе (заместитель), Соломон Ефимович Церетели, Иван Спиридонович Персинаки, Илья Павлович Какабадзе{25}. Из пяти человек по крайней мере четверо имели прямые или опосредованные связи с революционным подпольем. Управляющим конторой марганцепромышленников оставался Я. Ф. Бакрадзе, заведующим канцелярией — Д. В. Мдивани, заведующим статистическим бюро — С. М. Микадзе{26}.

* * *

Подобный же процесс захватил и возникший в 1884 г. Совет съездов нефтепромышленников. С 1897 по 1917 г. в его состав, который до 1906 г. возглавлял Павел Осипович Гукасов, с 1906 по 1909 г. — Арнольд Михайлович Фейгль, а с 1909 по 1917 г. — Аршак Осипович Гукасов{27}, входили: 1) Аладжалов Иван Сергеевич, 2) Антонов Христофор Сергеевич, 3) Бардский Казимир Людвигович, 4) Ваннебу Н. А., 5) Гаджинский Иса-бек, 6) Гарсоев Иван Герасимович, 7) Гукасов Аршак Осипович, 8) Гукасов Павел Осипович, 9) Корсаков Михаил Петрович, 10) Кянджунцев Гайк Григорьевич, 11) Ланго Алексей Иванович, 12) Лесснер Арнольд Георгиевич, 13) Манчо Александр Иванович, 14) Маркаров И. П., 15) Медведев Иван Павлович, 16) Нобель Густав Людвигович, 17) Парониан Аршак Арутюнович, 18) Плаксин Алексей Арсеньевич, 19) Ризенко Николай Владимирович, 20) Рыльский Ипполит Константинович, 21) Тагианосов Степан Сергеевич, 22) Тарумов Сергей Семенович, 23) Уманцев Евгений Иосифович, 24) Унанов Аршак Степанович, 25) Уркарт Лесли Андреевич, 26) Фейгль Арнольд Михайлович, 27) Хагелин Карл Васильевич, 28) Шумахер Максимилиан Маврикиевич, 29) Эклунд Густав Карлович{28}.

Некоторые члены Совета нефтепромышленников был связаны с революционным подпольем, если так можно выразиться, семейными узами. В частности, И. С. Аладжалов, бывший председателем Совета Ростовского-на-Дону купеческого банка{29}, занимавший пост директора Каспийского товарищества{30} и находившийся в близких отношениях с братьями А. О. и П. О. Гукасовыми{31}, был свояком Аршака Герасимовича Зурабова[86], который стоял у истоков партии «Дашнакцутюн», затем перешел к социал-демократам и входил в состав Кавказского союзного комитета РСДРП{32}. А племянница Ивана Сергеевича Нуния Никитична Аладжалова состояла в гражданском браке с М. Г. Цхакаей{33} и в 1904–1906 гг. являлась секретарем Кавказского союзного комитета РСДРП{34}.

«Темный след» в своей биографии имел брат К. Л. Бардского Людвиг Людвигович, который входил в руководство «Каспийского товарищества», товарищества «Лианозов Г. М. и Ko» и «Московско-Волжского общества»{35}. В молодости, во время обучения в Московском техническом училище, Л. Л. Бардский являлся членом кружка Рейнгольда Циммермана.

Кружок Р. Циммермана пытался создать партию социалистов-федералистов и наладить издание журнала «Социально-революционная партия», на что указывала обнаруженная во время обыска в училище в декабре 1887 г. программа названной партии, автором которой некоторые считали Г. Ф. Здановича. 18 января 1888 г. у Р. Циммермана были изъяты типографские принадлежности. Позднее он получил известность как автор книги «Кулачество-ростовщичество, его общественно-экономическое значение» (СПб., 1898), а также как один из пайщиков, редакторов и сотрудников органа легальных марксистов «Самарский вестник», в котором участвовали П. П. Маслов, Н. Г. Гарин-Михайловский, Н. И. Португалов, В. И. Ульянов (Ленин) и др.{36}.

Л. Л. Бардский был замечен также в связях с кружком Алексея Станиславовича Белевского и Александра Александровича Ломакина[87] и в 1888 г. выслан из Москвы на Кавказ{37}.

В бытность студентами Петербургского технологического института обратили на себя внимание Департамента полиции Г. Г. Кянджунцев и С. С. Тагианосов{38}. Видимо, тогда же Г. Г. Кянджунцев познакомился и подружился с Константином Ивановичем Хатисовым{39}, который не только участвовал в создании партии «Дашнакцутюн», не только оказывал ей материальную помощь, но и состоял членом одного из ее Центральных комитетов{40}.

К. И. Хатисов (1864–1913) происходил из известной армянской семьи. Его дед Степан Гаврилович в середине XIX в. занимал пост тифлисского городского головы, а отец Иван Степанович (1840–1894), начинавший свою карьеру под руководством Ю. Ф. Витте, долгое время возглавлял на Кавказе Управление государственных имуществ[88]. Закончив Петербургский горный институт, К. И. Хатисов поселился в Баку и не позднее 1898 г. создал товарищество «Юзбашев, Хатисов и Ko», которое владело механическим заводом и нефтепромышленной конторой, а в 1902 г. совместно с Г. Г. Кянджунцевым Бакинское машиностроительное, нефтепромышленное и торговое общество{41}.

Что касается Г. Л. Нобеля, то, как мы уже знаем, он был шурином Г. П. Олейникова, а также состоял в родстве с упоминавшимися ранее Д. К. Нюбергом и С. Ноуртевой. А. М. Фейгль принадлежал к числу ближайших друзей К. Л. Бардского и находился в близких отношениях с семьей Якова Зубалова{42}. К. В. Хагелину в 1911 г. пришлось вызволять из тюрьмы своего племянника Владимира Фрибеля{43}. Если не А. Г. Лесснер, то, видимо, кто-то из его родственников фигурирует в протоколах VI съезда РСДРП (большевиков) в качестве одного из кредиторов большевистского ЦК в 1917 г.{44}.

А. С. Унанов и С. С. Тарумов представляли в Совете съезда нефтепромышленников интересы А. И. Манташева{45}, И. П. Медведев являлся помощником Г. Г. Кянджунцева как управляющего делами Московско-Кавказского нефтепромышленного и торгового общества{46}, А. А. Парониан был управляющим «Каспийского товарищества» и членом Бакинского армянского культурного союза{47}, И. Г. Гарсоев и С. С. Тагианосов, как мы уже знаем, сыграли важную роль в становлении фирмы «Братья Нобель»{48}.

Среди членов Совета бакинских нефтепромышленников имелись лица, прямо или опосредованно принимавшие участие в финансировании революционного движения. Известно, например, что Христофор Сергеевич Антонов собирал деньги для армянского движения{49}. О связях братьев А. О. и П. О. Гукасовых с революционным подпольем уже говорилось. Об А. И. Манчо речь пойдет далее.

Наконец следует отметить, что в состав Совета входили и лица, имевшие революционное прошлое. Это касается Ипполита Константиновича Рыльского, который «участвовал в польском восстании (1863 г. — А.О.) и был сослан в Сибирь», что «не помешало [ему] затем стать одним из крупных нефтепромышленников». В 1899 г. он неожиданно был арестован (причина ареста до сих пор остается невыясненной) и в тюрьме покончил с собой{50}.

Н. В. Ризенко обратил на себя внимание полиции еще в 90-е гг. XIX в.[89], связи с революционным подпольем он сохранял и позднее, в результате чего оказался в поле зрения тифлисской охранки как член кружка, который «задался целью реорганизовать местную социал-демократическую организацию после репрессий 1905 и 1906 гг.». Среди членов этого кружка были князь Владимир Семенович Гуриели, Константин Иосифович Джапаридзе, Илья Антонович Канделаки, сестра Камо — Джаваира Аршаковна Тер-Петросянц, Владимир Яковлевич Рохлин, Михаил Иосифович Чодришвили, Шалва Зурабович Элиава, Николай Зурабович Эристави и др.{51} С кружком были связаны Виктор Иванович Нанейшвили, Захарий Яковлевич Рохлин, Александр Леванович Туманов, Николай Зурабович Элиава, князь Лев Александрович Эристов{52}.

Таким образом, почти половина членов Совета съезда нефтепромышленников состояла из лиц, которые или имели революционное прошлое, или выступали в качестве его кредиторов, или же были связаны с ним через своих ближайших родственников и друзей.

Еще более значительную роль неблагонадежные элементы играли в аппарате Совета. С 1893 по 1896 г. секретарем, а затем управляющим его делами был незадолго перед тем вернувшийся из ссылки чернопеределец Ю. М. Тищенко.

На посту управляющего его заменил Абрам Никитич Дастаков (Достаков){53}. Сын армянского купца, А. Н. Дастаков, будучи студентом Петербургского университета, примкнул к «Народной воле» и стал руководителем «Союза молодежи», в состав которого ему удалось привлечь будущего большевика М. С. Ольминского (Александрова){54}. В 1884 г. А. Н. Дастаков был привлечен к делу о «Рабочей группе Народной воли» и по высочайшему повелению подчинен гласному надзору полиции на 3 года в г. Закаталы Тифлисской губернии{55}. В 1890 г. вместе с К. И. Хатисовым А. Н. Дастаков принял участие в создании партии «Дашнакцутюн», став одним из ее руководителей и авторов ее программы{56}.

В должности управляющего делами Совета нефтепромышленников А. Н. Дастаков находился бессменно вплоть до 1917 г.{57}.

Многие годы его помощником на этом посту был Тигран Артемьевич Бекзадян. В революционном движении участвовала его сестра Елена, принадлежавшая к числу наиболее активных членов Бакинской организации РСДРП{58}, а также два его брата — Александр и Рубен{59}. Особую известность получил Александр (Юра) (1881–1939). Закончив реальное училище, он в 1900 г. поступил в Харьковский технологический институт. После третьего ареста был выслан из Харькова в Баку. Здесь вошел в состав городского комитета РСДРП, в ноябре 1905 г. по дороге на IV съезд партии был арестован, в апреле 1906 г. сумел бежать. Около восьми лет провел в эмиграции. В 1907–1908 гг. принимал участие в размене 500-рублевых купюр, захваченных во время тифлисской экспроприации, «в 1912 г. работал в Париже от большевиков в Комиссии (тройке) по разоблачению провокаторов». В ноябре 1914 г. вернулся в Россию и здесь был арестован{60}.

После того как Ю. М. Тищенко покинул Контору съезда нефтепромышленников, секретарем Совета стал его свояк Е. И. Введенский, отбывавший в Баку срок гласного надзора полиции. В 1907–1917 гг. эту должность занимал Иосиф Федорович Блинов{61}.

И. Ф. Блинов тоже имел революционный стаж. Обучаясь в Московском университете, он вместе с В. Д. Бонч-Бруевичем, Н. М., В. М. и К. М. Величкиными, П. Н. Колокольниковым и Л. Н. Румой являлся членом кружка, входившего в состав Московского Рабочего союза{62}. Одновременно И. Ф. Блинов представлял университет в «Союзном Совете», который объединял студенческие землячества Москвы и членом которого, как мы знаем, являлся гориец И. И. Барамов. 16 января 1897 г. И. Ф. Блинов был приговорен по делу об этом Совете к трем годам ссылки в Архангельскую губернию{63}. Отбыв положенный срок, он в 1900–1905 гг. жил в Смоленске, Казани и Пензе, а затем перебрался в Баку, здесь поступил на службу в Совет съездов нефтепромышленников, через некоторое время стал сначала его секретарем, а затем и одним из членов{64}.

Таким образом, канцелярия Совета съезда нефтепромышленников на протяжении почти четверти века находилась в руках лиц, не только имевших революционное прошлое, но и продолжавших сохранять связи с революционным подпольем.

Неудивительно, что почти все основные должности в аппарате Совета съезда нефтепромышленников занимали лица, проходившие по жандармским документам как неблагонадежные. В качестве примера можно указать на Статистическое бюро Совета съездов. В 1897–1902 гг. его возглавлял Иван (Иоанес) Яковлевич Сагателян, тоже числившийся под гласным надзором полиции. По одним данным, он являлся членом партии эсеров, по другим — «Дашнакцутюн»{65}.

В 1902–1903 гг. его на посту руководителя Статистического бюро сменил Владимир Константинович Истомин{66}. Сын инспектора Харьковской духовной семинарии, он с 1882 г. обучался в Петербургском технологическом институте. Здесь вошел в уже упоминавшийся кружок К. Р. Кочаровского{67}. «В этот кружок, — показала позднее на следствии Неонила Константиновна Истомина, — был приглашен и Владимир Переверзев[90], студент Технологического университета, живший в то время на одной квартире с моим братом»{68}. Как мы знаем, кружок К. Р. Кочаровского имел связи с эмиграцией, в частности, В. К. Истомин, по предположению Департамента полиции, переписывался с Михаилом Соловейчиком{69}. В 1887 г. В. К. Истомин был заподозрен в составлении воззвания к бастующим студентам и в следующем году выслан из Петербурга в Харьков, где через некоторое время оказался привлеченным к дознанию по делу «Андреева, Кудряшова и других», а затем к дознанию по делу о распространении журнала «Самоуправление» и по высочайшему повелению 27 декабря 1889 г. приговорен к 8 месяцам тюремного заключения. По последнему дознанию проходили Владимир Павлович Кранихфельд и Александр Александрович Ломакин{70}. Отбыв наказание, В. К. Истомин поселился в Баку и поступил на службу в «Каспийское товарищество». Здесь, по сведениям жандармов, он находился «в дружбе с Тищенко», поддерживал отношения с Введенским, Дастаковым и некоторыми другими неблагонадежными лицами{71}. По крайней мере до 1903 г. находился под негласным надзором полиции{72}.

Преемником В. К. Истомина на посту заведующего Статистическим бюро в 1907–1917 гг. был социал-демократ Василий Ильич Фролов{73}, а его помощником до 1915 г. являлся бывший месамедист, тоже к этому времени ставший социал-демократом, Николай Михайлович Флеров{74}. В 1908–1916 гг. видное место в Статистическом бюро занимал также социал-демократ Александр Митрофанович Стопани, сестра которого Надежда была замужем за И. И. Барамовым{75}.

Таким образом, мы видим, что сотрудничество определенной части предпринимателей с революционными партиями вело к сращиванию предпринимательских организаций и революционного подполья. В некоторых случаях между ними устанавливались настолько тесные отношения, что имела место согласованность даже в таком вопросе, как кадровый.

Вот, например, как характеризовал взаимоотношения между управляющим Биби-Эйбатским нефтепромышленным товариществом А. И. Манчо и революционной частью рабочих этого предприятия кассир Бакинского комитета РСДРП рабочий И. П. Вацек: «…Управляющий нефтяным обществом был либерал (А. И. Манчо. — А.О.), и [он] знал, что на заводе у него работали и большевики, и меньшевики, и эсеры. Допускал он это потому, что между нами — тремя партиями — шли споры, и это было ему выгодно. Завод наш был революционным, и мы не принимали к себе беспартийных. Мы организовали заводскую комиссию, и когда управляющий хотел кого-нибудь принять, то, как это ни удивительно, он спрашивал нас, принять или не принять»{76}.

Сращивание революционного подполья с коммерческими предприятиями и предпринимательскими организациями имело своим следствием не только то, что под крышами этих предприятий и организаций находили прибежище лица, связанные с революционным движением. Занимая определенное положение в деловом мире, эти лица имели возможность использовать соответствующие коммерческие и предпринимательские структуры в интересах революционного движения.

Одна из проблем, от решения которой во многом зависела деятельность революционных партий, была связана с аккумулированием денежных средств, другая, не менее важная проблема заключалась в их хранении и перемещении.

Все члены революционных партий находились под дамокловым мечом возможного ареста, поэтому хранение денег у себя было связано с постоянным риском. Так, когда в 1906 г. жандармы нагрянули на квартиру свекрови Марины Цветаевой, в прошлом известной народницы Елизаветы Петровны Дурново (в замужестве Эфрон), принадлежавшей к партии эсеров-максималистов, они обнаружили у нее партийную кассу — «свыше 100 тыс. руб.»{77}.

Чтобы не допустить этого, нередко использовался прием, который так описывал Д. Рязанов:

«Мы, — вспоминал он, — установили такой порядок: деньги мы держали обычно у себя, но когда эти деньги превышали определенную сумму, мы излишки передавали особому хранителю», который не принимал непосредственного участия в революционной деятельности, но сочувствовал революционному подполью и готов был оказывать ему помощь{78}.

Опасность потерять имеющиеся деньги порождала необходимость хранения их в обычных коммерческих учреждениях, прежде всего в банках. Открыть в них счет мог каждый. Так, характеризуя клиентов крупнейшего французского банка «Лионский кредит», автор книги «Французский банк Креди Лионэ в России. 1878–1920 гг.» Р. Нугаре пишет: «Особое место среди клиентов банка занимает Ленин, в бытность свою во Франции прибегавший к услугам Креди Лионэ. Ему после приезда в эмиграцию в Париж в декабре 1908 г. переводили деньги из России через Московское отделение Лионского кредита. Г-н Ульянов открыл в отделении Z на Орлеанском проспекте в Париже счет № 6420, на который в январе 1909 г. он положил 350 000 рублей»{79}.

Но чем крупнее был вклад, тем больше он привлекал к себе внимание служащих банка и тем проще им было установить, что движение денег на счету не имеет отношения к коммерции или же другим легальным источникам получения доходов, а это значит, тем легче было получить доступ к этой информации органам политического сыска. Конечно, вклады можно рассредоточить по разным кредитным учреждениям. Но это предполагает расширение круга лиц, посвященных в финансовые тайны партии. В таких условиях самым надежным способом было хранение денег в тех коммерческих предприятиях, в которых служили «свои люди», или же в предприятиях, владельцы которых принимали участие в финансировании революционного подполья.

В качестве такой «крыши» революционные партии пытались использовать как частные, так и государственные кредитные учреждения.

Например, в 1907 г. чиновник особых поручений Леонид Антонович Квецинский, направленный для проведения расследования по делам партии эсеров в Коканд, установил, что для хранения партийных денег эсеры использовали там местное отделение Государственного банка. «Отобранными документами установлено, — докладывал он, — что помещенные летом минувшего года (т. е. в 1906 г. — А.О.) в Кокандском отделении Государственного банка Ниазовым 130 тыс. руб. поступили в кассу Областного комитета и распределены комитетам империи, в том числе Петербургский получил 20 тыс.»{80}.

В том же 1907 г., когда началось следствие по делу партии «Дашнакцутюн», выяснилось, что для хранения и перевода своих денег она использовала фирму купца из Нахичеваня-на-Дону Ивана Мартыновича Шапошникова. Последний попытался переложить вину на своих помощников и сотрудников, однако, несмотря на то что с ходатайством о его помиловании выступило почти все нахичеванское купечество, суд приговорил его к году крепости за недонесение{81}.

Имеются сведения, что деньги, направленные на поддержание революционного движения в Иране, переводились через банкирскую контору «Германия»{82}.

Подобную «крышу» имели и бакинские большевики. Как вспоминал Н. П. Козеренко, для них такую роль играла фирма некоего Цейтлина. «Цейтлин, — писал он, — стал нашей посреднической банкирской конторой: мы получали на его имя деньги из центра», он «и сам оказывал нам немалую помощь»{83}.

К сожалению, Н. П. Козеренко не указал инициалы Цейтлина, отметив лишь, что он был «керосинозаводчиком». В 1903–1908 гг. среди бакинских керосинозаводчиков такую фамилию имел только совладелец торгового дома «Л. Цейтлин и Л. Ицкович», а в 1907–1908 гг. — совладелец торгового дома «Каган X. Н. и Цейтлин Н. М.»{84}.

Это дает основание думать, что упоминаемым Н. П. Козеренко керосинозаводчиком мог быть один из сыновей бакинского купца 2-й гильдии Мейера Евсеевича Цейтлина — Лев или Наум{85}. Заслуживает внимания, что тогда же в Бакинской организации РСДРП под кличкой Миша Черногородский работал Евсей Цейтлин{86}.

В Петербурге подобная «крыша» была создана Л. Б. Красиным. «Я тогда работал на заводе Красина, Никитича, — вспоминал об этом Борис Иванович Иванов, — который имел небольшой завод, вроде конспиративной мастерской, этим заводом ведал Николай Гурьевич Полетаев»{87}.

Происходившее таким образом сращивание определенной части делового мира с революционным подпольем имело своим следствием то, что противостоящим этому подполью карательным органам правительства приходилось иметь дело не только с отдельными революционными организациями, но и с определенными предпринимательскими структурами, что придавало этим организациям такое влияние, которого сами по себе они не имели и не могли иметь.

* * *

Что же двигало Саввой Морозовым и другими кредиторами революционного подполья?

Одна из причин заключалась в том, что хотя в начале XX в. российская буржуазия уже господствовала экономически, до 1906 г. она не имела доступа к власти, поэтому либерально настроенная часть капиталистов, желавших перехода к конституционной форме правления, смотрела на революционное движение как на силу, которую можно было использовать для того, чтобы оказать давление на императора и склонить его к уступкам. Это касается не только русских предпринимателей, не только национальной буржуазии, но и действовавшего в России иностранного капитала.

В данном случае революционные партии могли получать поддержку не только от предпринимателей-одиночек, но и от целых организаций. Как свидетельствовал депутат I Государственной Думы, один из создателей и руководителей партии народных социалистов, член Центрального бюро Союза союзов Л. М. Брамсон, Союз союзов не просто оказывал поддержку возникшему в октябре 1905 г. Петербургскому Совету рабочих депутатов, но и передавал ему деньги «на поддержание стачечного движения»{88}. Имеются сведения, что для этой цели Союзом союзов было собрано 220 тыс. руб.{89} Председатель Петербургского Совета Г. С. Носарь-Хрусталев открыто утверждал, что Всеобщая октябрьская стачка 1905 г. была оплачена капиталистами{90}.

Если одну часть российской буржуазии полностью или частично удовлетворили конституционные уступки Николая II, то другая ее часть, особенно это касается национальной буржуазии, считала их недостаточными. Поэтому, хотя с осени 1905 г. приток средств в кассы революционных партий начал сокращаться, он продолжал питать революционное движение вплоть до 1917 г.

Наряду с политическими причинами финансирования революционного движения существовали причины экономические. Чтобы понять это, зададимся вопросом: была ли заинтересована буржуазия в стачечном движении? На первый взгляд ответ кажется однозначным: нет. Но не будем спешить.

Обратимся к известной декабрьской стачке 1904 г. в Баку, которую когда-то рассматривали как прелюдию к революционным событиям 1905–1907 гг. Это было необычное событие. Забастовка не только охватила все бакинские нефтепромыслы, но и привела к заключению первого в истории России коллективного договора между рабочими и предпринимателями.

Казалось бы, она должна была вызвать сопротивление нефтепромышленников. Однако вот что писал по этому поводу В. И. Ленину уже после стачки один из ее организаторов, А. М. Стопани: «Бакинский комитет принимал в стачке энергичное участие, но не хотел ее в это время (на две трети работы были остановлены самими обрадовавшимися нефтепромышленниками)»{91}. Оказывается, узнав о подготовке стачки, нефтепромышленники не только не встревожились, а наоборот, «обрадовались» и сами приняли участие в остановке своих предприятий.

Более того, имеются воспоминания, из которых явствует, что «обрадовавшиеся» нефтяные короли готовы были поддержать забастовку не только морально, но и материально. Выступая на III съезде РСДРП, представитель Кавказского союза Рыбкин отмечал: «Нам было известно со слов Глебова (члена ЦК), что капиталисты предлагали деньги на организацию стачки»{92}.

Вспоминая об этих событиях, другой член стачечного комитета, М. Саркисян (Минас), писал: «28 декабря 1904 г. весь стачечный комитет собрался у меня в квартире <…>. После окончания деловой части заседания представитель ЦК рассказал нам, что через два дня по его приезде к нему в гостиницу явились какие-то два человека и, назвав себя представителями фирмы братьев Нобель, откровенно заявили: „Мы знаем, что Вы являетесь представителем ЦК РСДРП; предлагаем внести через Вас 30 000 руб. в пользу организации с условием, чтобы забастовка была продолжена еще на полторы-две недели“. Само собой разумеется, что товарищ отказался от сделанного ему предложения, заявив, что они ошибаются и что он не имеет никакой связи с какими бы то ни было организациями. Товарищ в тот же день переехал в другую гостиницу, куда по прошествии двух дней опять явились те же два субъекта с той же целью и на этот раз предложили уже 50 000 руб. Так и осталось неизвестным, откуда эти люди узнали, что товарищ является представителем ЦК»{93}.

Это мемуарное свидетельство полностью подтверждает другое письмо А. М. Стопани В. И. Ленину. Оно же дает ответ на вопрос, почему нефтепромышленники были заинтересованы в стачке. «Нефтепромышленники перед началом забастовки, — писал А. М. Стопани, — предлагали представителю ЦК 50 тыс. руб. и содержание рабочих, лишь бы начали бастовать, у них образовались громадные залежи товаров»{94}.

«В советское время из архива была извлечена телеграмма от 14 декабря 1904 г. бывшего российского консула в Стокгольме, а во время забастовки директора фирмы Нобеля Хагелина бакинской конторе, в которой говорилось: „Спокойная забастовка полезна для цен. Поэтому избегайте всякого насилия“»{95}.

Вот и весь секрет. Забастовка позволяла искусственно сократить производство и одновременно повысить цены, переложив ответственность за это на рабочих.

О том, что история с бакинской стачкой 1904 г. не являлась уникальной, свидетельствуют воспоминания марганцепромышленника В. С. Мосешвили. Из них явствует, что когда в 1905 г. в Чиатурах началась забастовка рабочих, в ее финансировании принимал участие Тифлисский коммерческий банк: «26 января 1905 г., — писал он, — началась забастовка рабочих… Помню, Тифлисский коммерческий банк дал бастующим рабочим тысячу рублей, чтобы поддержать забастовку и дать возможность завершить ее победой. Банк это делал из коммерческих соображений, так как с победой рабочих была поднята цена на марганец. Забастовка длилась до конца февраля и закончилась победой рабочих»{96}.

Готовность поддержать и даже принять участие в организации забастовочного движения могла быть вызвана и конкуренцией между отдельными предприятиями одной и той же отрасли. Так, осенью 1905 г. часть владельцев московских хлебопекарен пошла на снижение заработной платы. Это не могло не отразиться на конкурентоспособности владельцев других хлебопекарен, по разным причинам не желавших идти на такой шаг. В связи с этим один из них, знаменитый «булочный король» Д. И. Филиппов, стал инициатором всеобщей забастовки московских хлебопекарен.

Вот как описывал ее возникновение один из современников, имевших к ней непосредственное отношение:

«Не сбавлял жалованье только Д. И. Филиппов, который 24 сентября созвал рабочих и сказал: „Мне очень обидно за то, что прочие хозяева сбавляют жалованье, потому что вес хлеба установлен везде одинаковый“, причем указал на то, что он, Филиппов, согласен даже сделать прибавку. Он стал уговаривать рабочих начать забастовку, дабы прочие хозяева не сбавляли, и заявил, что он плату будет платить полностью, сколько бы забастовка ни продолжалась»{97}.

Если в одних случаях капиталисты готовы были поделиться с рабочими организациями частью своей прибыли, чтобы привести рабочих в движение, то в других случаях они прибегали к подкупу, чтобы не допустить рабочих выступлений. Именно так произошло летом 1905 г., когда в Баку стала назревать новая забастовка.

Вспоминая об этом, рабочий Н. Голубев писал: «В то время лидер меньшевиков Илья Шендриков вел переговоры с представителями нефтепромышленников А. И. Манчо[91] (директор Биби-Эйбатского общества) и Унановым (Манташева) о срыве забастовки за 75 000 руб. в пользу меньшевистской организации, причем давал гарантию на три месяца. При этих переговорах присутствовал рабочий Китаев (Ротшильда). Они получили задаток 25 000 руб. На одном из собраний рабочие, входившие в социал-демократическую организацию, стали требовать отчета о полученных деньгах: 10 000 руб. за декабрьскую забастовку и 25 000 руб., полученных в июле, но отчета так от Шендриковых и не добились. Оба они ссылались, что в силу конспирации нельзя объявлять, откуда получены деньги»{98}.

Имеются сведения, что после 17 октября 1905 г. Шендриков вел переговоры с Н. Ф. Джунковским о переводе рабочего движения в русло профессиональной борьбы и требовал для этого 100 тыс. руб.{99}.

Таким образом, если революционное движение было заинтересовано в его поддержке буржуазией, то буржуазия была заинтересована в использовании революционных партий в своих целях. Неслучайно отношение к буржуазии стало камнем преткновения на II съезде РСДРП между большевиками и меньшевиками, неслучайно особую остроту в спорах между ними приобрел вопрос о гегемонии буржуазии в революционном движении.

В связи с этим особого внимания заслуживает вопрос о механизме развития революционного движения. Когда в 1898 г. данный вопрос возник у тогда еще только-только начинавшего свою политическую карьеру Льва Давидовича Бронштейна (Троцкого), он, с одной стороны, обратился к работам К. Маркса, вскрывавшим объективные пружины социальных конфликтов, с другой — к истории масонства{100}. Один из результатов этих исканий известен — Л. Д. Троцкий стал марксистом. Но в его воспоминаниях показательно и другое — признание масонства реально существовавшим явлением.

«Если сейчас, в эпоху готового и дешевого платья, — писал Л. Д. Троцкий, — уже никто не донашивает редингот своего дедушки, то в области идейной рединготы и кринолины занимают еще очень большое место. Идейный инвентарь переходит от поколения к поколению, несмотря на то что от бабушкиных подушек и одеял отдает кислым запахом. Даже вынужденные менять существо своих взглядов люди втискивают его чаще всего в старые формы. В технике нашего производства произошел переворот гораздо более могущественный, чем в технике нашего мышления, которое предпочитает штопать и перелицовывать, вместо того чтобы строить заново. Вот почему французские мелкобуржуазные парламентарии, стремясь противопоставить распыляющей силе современных отношений некоторое подобие нравственной связи людей между собой, не находят ничего лучшего, как надеть белый фартук и вооружиться циркулем или отвесом»{101}.

Что же заставило Л. Д. Троцкого обратить внимание на подобное, представлявшееся ему анахронизмом явление? Ведь он жил не в парламентской Франции, где масонство существовало более или менее легально, а в России, где оно было запрещено? Ответ на этот вопрос может быть только один: в конце 90-х гг. XIX в. в провинциальной Одессе он получил доказательства, свидетельствующие о влиянии масонства на то самое движение в России, к которому он, Л. Д. Троцкий, оказался причастен.

С учетом этого история революционного движения в России требует не только более тщательного изучения, но и переосмысления.