Святая святых

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Святая святых

Казалось бы, самыми недоступными для революционного подполья должны были быть органы политического сыска. Однако и они не были отгорожены от революционного подполья «китайской стеной».

Прежде всего это было связано с тем, что отдельные представители этих органов и революционных партий могли находиться в родственных связях. В этом отношении показательна судьба детей князя Платона Зааловича Микеладзе{1}, сын которого Александр сделал успешную карьеру и встретил 1917 г. в чине генерал-майора Отдельного корпуса жандармов{2}. Между тем одна его сестра, Наталья, вышла замуж за народника Иосифа Афанасьевича Кикодзе, а их сын Залико умер членом ЦК Коммунистической партии Грузии{3}. Другая сестра генерала А. П. Микеладзе, Мариам, стала женой известного большевика Мамия Орахелашвили, который после установления на Кавказе Советской власти был секретарем ЦК КП(б) Грузии, председателем Совета народных комиссаров ЗСФСР, секретарем Закавказского крайкома партии{4}.

Таким образом, входя в высший эшелон Отдельного корпуса жандармов, А. П. Микеладзе через своих сестер был связан с революционным подпольем и, по всей видимости, когда его родственники оказывались в беде, протягивал им руку помощи. Поэтому, несмотря на свое жандармское прошлое, он не эмигрировал, а когда умер, сообщение о его смерти было опубликовано на страницах газеты «Заря Востока»{5}.

Другим каналом связей между революционным подпольем и органами политического сыска были те представители делового мира, которые оказывали материальную поддержку революционным партиям. В качестве примера можно назвать уже упоминавшихся Б. А. Джеваншира и А. И. Манчо{6}.

В то же время революционные партии стремились иметь непосредственный выход на органы политического сыска. «Свои люди» в этих органах были и у кавказских большевиков{7}. Одним из них являлся ротмистр Федор Виссарионович Зайцев, занимавший с 1906 по 1910 г. должность помощника начальника Бакинского губернского жандармского управления{8}. Если верить воспоминаниям, он отличался любовью к деньгам, которая была замечена почти сразу же по его приезде в Баку. Уже в начале 1907 г. он начал оказывать бакинским большевикам услуги, связанные с освобождением арестованных или же смягчением им меры наказания. Среди лиц, которым таким образом помог ротмистр Ф. В. Зайцев, известны П. А. Джапаридзе, Г. К. Орджоникидзе, С. Г. Шаумян, С.-М. Эфендиев, Якубов{9}.

Касаясь ареста актива бакинской большевистской организации в мае 1907 г., Г. К. Орджоникидзе, тоже бывший среди арестованных, отмечал: «Вскоре все наши товарищи были освобождены, кажется, за небольшую сумму, выплаченную нами ротмистру Зайцеву, который весьма охотно брал взятки»{10}. Описывая арест П. А. Джапаридзе осенью 1909 г., его жена писала: «Улик против него (т. е. П. А. Джапаридзе. — А.О.) было достаточно, и ему грозила каторга. Но и здесь продажность полицейских душ спасла положение: ротмистр Зайцев, с которым я по поручению партийной организации повела переговоры, согласился избавить А. Джапаридзе от каторги за определенную сумму»{11}. Сотрудничество Ф. В. Зайцева с бакинскими большевиками продолжалось до 21 марта 1910 г., когда он был освобожден от занимаемой должности, а затем 24 апреля отчислен из Отдельного корпуса жандармов{12}.

«Свои люди» в органах политического сыска были у революционного подполья и в Тифлисе. Так, 20 декабря 1904 г. начальник Тифлисского охранного отделения Ф. А. Засыпкин поставил Департамент полиции в известность о том, что планировавшиеся на 21 декабря аресты членов местной социал-демократической организации не могут быть произведены, так как не позднее 19-го Тифлисская организация РСДРП получила предупреждение о готовящихся арестах{13}.

В этой связи особый интерес представляют показания одного из лидеров партии «Дашнакцутюн», Габриэля Кешишьянца, данные им в 1907 г. Когда он перешел в оппозицию к руководству партии, начавшему переориентацию с борьбы против Турции на борьбу против царского правительства, на него и его сторонников обрушились репрессии как со стороны самой партии, так и со стороны полиции{14}.

Объясняя этот факт, Г. Кешишьянц утверждал, что его вчерашние товарищи «подкупили несколько чинов охранного отделения и путем клеветы заставили их обыскивать и арестовывать нас». Оказавшись под двойным огнем, Г. Кешишьянц решил обратиться непосредственно к начальнику Тифлисского охранного отделения ротмистру Федору Савватьевичу Рожанову. Он поставил его в известность о предательстве в рядах «охранников», попросил о защите и изъявил готовность к сотрудничеству{15}. Независимо от того, доверял Ф. С. Рожанов этому предложению или же нет, он должен был пойти на контакт, так как свои услуги предлагал один из недавних лидеров революционной партии. Если его нельзя было использовать как секретного сотрудника, то он, безусловно, мог быть полезен для охранки как источник информации о руководстве партии, о ее органах и связях, особенно среди армянской буржуазии.

Однако и к сообщению об измене в стенах охранки, и к предложению о сотрудничестве Ф. С. Рожанов отнесся с полным безразличием. Более того, отмечал Г. Кешишьянц, «…обыски и аресты среди нас не прекращались, несмотря на то что мы уже имели знакомство с начальником охранного отделения Рожановым. Мы по этому поводу не находили нужным (снова. — А.О.) обратиться к Рожанову, [так] как наше первое же свидание с ним уже известно было нашим противникам, поэтому мы больше не могли довериться на охранное отделение с того времени, как мы узнали, что связи наших противников с охранным отделением прочнее и основательнее, чем наши»{16}.

Таким образом, мы видим, что в борьбе друг с другом противоборствующие стороны внутри партии «Дашнакцутюн» пытались использовать Тифлисское охранное отделение, входя с ним в непосредственный контакт. А охранное отделение не только считало возможным делиться с одной из этих противоборствующих сторон имевшейся у него оперативной информацией, но и предпочитало оказать поддержку той стороне, которая представляла для царского правительства наибольшую угрозу.

Г. Кешишьянц был не единственным, от услуг в сотрудничестве с кем Ф. С. Рожанов отказался. 8 февраля 1907 г. В. А. Бабушкин сообщил директору Департамента полиции М. И. Трусевичу: «В конце ноября минувшего года в Тифлисе чинами местного охранного отделения был задержан и передан в распоряжение Тифлисского комендантского управления главарь одной из так называемых „красных сотен“, оперировавших в Гурии, Арсений Давидов Корсидзе, обвиняемый в грабеже Квирильского казначейства и в убийстве нескольких должностных лиц». Находясь под стражей, он «ротмистру Рожанову выразил желание дать откровенные показания на свои связи с революционными организациями и содействовать розыску и задержанию виновников главнейших террористических и экспроприаторских преступлений минувшего года, но при обязательном условии своего освобождения»{17}.

Фамилия А. Д. Корсидзе уже известна нам по делу о Тифлисской экспроприации. Именно благодаря ему удалось установить личность Камо. Предложение А. Корсидзе открывало возможность его вербовки в качестве секретного сотрудника. Казалось бы, Ф. С. Рожанов должен был дать ему все возможные гарантии, чтобы А. Д. Корсидзе заговорил. Однако он передал его своему помощнику Л. П. Раковскому{18}, после чего А. Корсидзе замолчал более чем на год. Только весной 1908 г., когда в Тифлисе уже не было ни Л. П. Раковского, ни Ф. С. Рожанова, он стал давать откровенные показания.

Деятельность Ф. С. Рожанова привлекла к себе внимание его начальства, началось расследование его действий, и в декабре 1906 г. ему было приказано сдать охранное отделение ротмистру А. И. Ангилееву. Но тот отказался сделать это из-за нарушений в финансовой документации{19}. Признавая данный факт, его непосредственный начальник полковник В. А. Бабушкин 10 марта 1907 г. вынужден был констатировать не только финансовые нарушения, но и развал агентурной работы{20}.

«Когда ротмистр Рожанов был отчислен от должности, — читаем мы в одном изрообщений с Кавказа, — вновь назначенный начальник отделения ротмистр Ангилеев затруднялся принять денежные дела ввиду крупного дефицита. Заведующий Особым отделом по полицейской части Канцелярии наместника е. и. в. на Кавказе полковник Бабушкин, не желая давать делу законный ход, покрыл растрату т свободных сумм вверенного ему отдела»{21}.

Из доклада 1907 г. о положении политического розыска на Кавказе: «Начальник Тифлисского охранного отделения Рожанов губил агентуру, провали[ва]л сотрудников, свел на нет наружное наблюдение, обращался в высшей степени небрежно с находившимися в [его] распоряжении суммами, допускал такие деяния в стенах Отделения, которые обыкновенно преследуются уголовными законами Империи; штаты наполнял крайне неразвитыми и чуждыми элементами из подонков общества, которые брали взятки, фабриковали депозитки, торговали конфискованным оружием и произвольно совершали аресты»{22}.

Из числа этих «чуждых элементов» в докладе были названы «полицейский надзиратель прапорщик Лоладзе», который, пользуясь своим положением, «обложил всех торговцев Армянского базара правильным налогом»{23}, а также «бывший служащий бакинской полиции Рогачев, разыскиваемый ею за кражу казенной печати и подделывание паспортных бланков», который «в течение долгого времени находился на службе при охранном отделении в качестве полицейского надзирателя»{24}. К этому можно добавить «переводчика и журналиста» Тифлисского охранного отделения Василия Тироева, который был арестован 21 марта 1908 г.[99] «вследствие полученных агентурных сведений, подтвердивших установленным за ним наблюдением», что он «выдавал сведения отделения местной организации социалистов»{25}.

Под стать Ф. С. Рожанову был и его заместитель Л. П. Раковский. Под этой фамилией скрывался одесский мещанин Пинхус Янкелевич Лернер, который 20 июля 1900 г. как член Одесской организации РСДРП был зачислен секретным сотрудником в штат Херсонского ГЖУ. В марте 1903 г. он вынужден был перебраться в Кишинев и здесь по паспорту Михаила Львовича Финкельманса стал секретным сотрудником Бессарабского охранного отделения. После провала осенью того же года уехал в Петербург и в ноябре под видом корреспондента Леонида Петровича Раковского был командирован на Кавказ. Затем некоторое время состоял в штате Варшавского охранного отделения, а в мае 1905 г. получил место в Канцелярии заведующего полицией на Кавказе{26}, которую возглавил М. И. Гурович, сам начинавший карьеру в роли провокатора{27}.

18 мая 1905 г. Л. П. Раковского прикомандировали для заведования агентурой к Бакинскому ГЖУ, в ноябре он возглавил Бакинский охранный пункт, через некоторое время получил командировку в Елисаветполь, откуда вернулся в январе 1906 г. 19 августа 1906 г. начальник Бакинского ГЖУ полковник Глоба направил директору Департамента полиции письмо, в котором обвинил Л. П. Раковского в провокации и пособничестве революционерам. После этого Л. П. Раковский был освобожден от занимаемой должности, из Баку переведен в Тифлис и здесь стал помощником начальника охранного отделения{28}.

Не все благополучно обстояло и в Тифлисском ГЖУ, начальник которого с 1908 г. одновременно являлся начальником Кавказского районного охранного отделения. 15 апреля 1908 г. Тифлисское ГЖУ совершенно секретно разослало в губернские жандармские управления и охранные отделения приглашение на совещание для обсуждения вопросов, связанных с состоянием розыскной работы на Кавказе{29}. Прошло некоторое время, и не позднее 28 мая 1908 г. об открытии такого совещания сообщил читателям «Тифлисский листок»{30}.

18 февраля 1909 г. начальник Бакинского ГЖУ генерал-майор Козинцев направил в Департамент полиции письмо, в котором говорилось: «Сего числа ко мне явился раненый Жариков (бывший секретный сотрудник Бакинского охранного отделения Михаил Жариков, агентурная кличка Максим, с 1907 г. находившийся в Тифлисе. — А.О.) и доложил, что деятельность его разоблачена тифлисской партией эсдеков, находящейся в тесной связи с Тифлисским районным охранным отделением, от которого получает все сведения»{31}.

Ознакомившись с этим письмом, Департамент полиции обратился с соответствующим запросом к начальнику Кавказского районного охранного отделения А. М. Еремину, и тот 15 марта 1909 г. сообщил, что «спрошенный» им ротмистр А. В. Караулов, возглавлявший Тифлисское охранное отделение, «заявил, что Жариков Максим личность ему совершенно неизвестная и услугами его он никогда не пользовался»{32}.

Но, во-первых, в заявлении М. Жарикова речь шла не о Тифлисском охранном отделении, а о Кавказском районном охранном отделении, которое возглавлял А. М. Еремин. Поэтому ответ на запрос Департамента полиции должен был дать он сам, а не ротмистр Караулов. Во-вторых, даже если бы М. Жариков был агентом Тифлисского охранного отделения, то он, вероятнее всего, проживал бы не под своей фамилией и уж никак не мог иметь в Тифлисе агентурную кличку Максим, поскольку это была кличка, под которой он сотрудничал в Бакинском охранном отделении.

Невероятно, чтобы полковника. М. Еремин не понимал этого. А значит, он сознательно дезинформировал Департамент полиции и тем самым нейтрализовал заявление М. Жарикова. Такая позиция могла быть вызвана только одним — обоснованностью обвинений последнего. Стремился ли А. М. Еремин спасти честь мундира и за спиной Департамента полиции самостоятельно выявить измену в стенах возглавляемого им учреждения или же он сам был причастен к ней, пока можно лишь предполагать.

Здесь следует отметить, что Г. Кешишьянц предлагал свои услуги не только Тифлисскому охранному отделению. «Я, — вспоминал Г. Кешишьянц, — нашел одного служащего в канцелярии наместника Джумшита Гегамова, которому высказал свое намерение». Однако его предложение принято не было. «…Через две недели, — отмечал Г. Кешишьянц, — выяснилось, что Гегамов [встречался со мной] только из пустого любопытства узнать, что происходит в партии „Дашнакцутюн“»{33}.

Обращение к «Адрес-календарю» Российской империи на 1906 г. показывает, что в этом году в канцелярии наместника был единственный чиновник, которого звали Джумшит, но который имел фамилию Кегамов. По всей видимости, именно его и имел в виду Г. Кешишьянц. Однако губернский секретарь Джумшит Васильевич Кегамов[100] был не простым чиновником, а чиновником для поручений при Канцелярии заведующего полицией на Кавказе, которую возглавлял М. И. Гурович{34}.

Идя на контакт с Г. Кешишьянцем, Д. В. Кегамов не мог не поставить в известность об этом свое начальство и не получить его разрешения на подобную встречу. Но в таком случае он обязан был проинформировать М. И. Гуровича о ее результатах. И его отказ от использования услуг Г. Кешишьянца означал отказ или управляющего канцелярией, или же заведующего полицией.

О том, что здесь мы имеем дело не с ошибками, а с определенной политикой, свидетельствует тот факт, что из 100 тыс. руб., отпущенных в 1905 г. в распоряжение генерала Е. Н. Ширинкина на «секретные нужды», было израсходовано всего лишь 62 тыс.{35} Это можно было бы понять, если бы в 1905 г. по сравнению с 1904 г. революционное движение пошло на спад. Однако на протяжении этого года революционное движение развивалось по нарастающей линии. Жандармские управления, охранные отделения и розыскные пункты буквально задыхались от нехватки материальных средств, между тем отпущенные в распоряжение заведующего полицией на Кавказе суммы были использованы только на 60 %. Это не оставляет сомнений в том, что кто-то на довольно высоком уровне сознательно саботировал розыскную работу на Кавказе.

* * *

Подобными связями революционное подполье располагало и за пределами Кавказа.

Известно, что в 1904–1905 гг. эсеры имели «своего человека» в Саратовском охранном отделении{36}. Нам, вспоминал большевик Н. Е. Буренин, «удалось установить связь с крупным чиновником из финляндской полиции, через которого проходили дела нашей охранки. Связь эта дала нам возможность заранее знать, откуда идет опасность и какого она рода. Этот человек вовремя предупреждал нас и спас жизнь многим из наших товарищей»{37}. В 1905 г. эсеры получили сведения о связях Азефа и Татарова с Департаментом полиции, по одним данным, из его собственных стен, по другим — из Петербургского охранного отделения{38}. Имеются сведения, что из этого же отделения эсеры получали информацию и позднее{39}.

О том, что внедрение революционным подпольем «своих людей» в органы политического сыска представляло собой распространенное явление, свидетельствует специальный циркуляр Департамента полиции от 25 января 1910 г. за № 125051:

«В Департамент полиции поступают сведения, указывающие на то, что в целях обнаружения секретных сотрудников, а равно в видах разоблачения последних и прекращения таким образом их дальнейшей деятельности, в розыскные учреждения стремятся проникнуть в качестве служащих или члены преступных организаций, или их знакомые, хотя еще не скомпрометированные в политическом отношении, но поставившие своей целью доставлять членам преступных организаций сведения о сотрудниках, а также о положении розыска и таким образом препятствовать агентурному освещению революционных сообществ и их деятельности.

Предупреждая о возможности проникновения таковых лиц во вверенное Вам розыскное учреждение, Департамент полиции просит Вас, милостивый государь, отнестись с особой осторожностью и выбором к вновь поступающим в ваше распоряжение служащим, а равно сосредоточить свое внимание и на недавно принятых Вами на службу лицах, в случае обнаружения поползновений на предательство с их стороны, отнестись к ним со всей допускаемой законом строгостью»{40}.

Ранее уже отмечалось, что покинувший в 1907 г. пост начальника Тифлисского охранного отделения ротмистр Ф. С. Рожанов фактически развалил существовавшую до этого в Тифлисе внутреннюю агентуру. И хотя данный факт был известен Департаменту полиции, из Тифлиса Ф. С. Рожанов был переведен в Харьков, а затем в Департамент полиции. Здесь ему было доверено заниматься историей революционного движения и масонства в России, что предполагало его допуск к архиву этого учреждения{41}.

О том, что измена проникла даже в стены этого высшего органа политического сыска дореволюционной России, со всей очевидностью свидетельствует деятельность Владимира Львовича Бурцева, которому еще до революции удалось разоблачить не один десяток провокаторов, работавших в самых разных политических партиях{42}. Характеризуя его деятельность, бывший жандармский генерал А. И. Спиридович писал, что «средства розыска», которыми пользовался В. Л. Бурцев, «были те же, что и у ненавистного ему Департамента полиции, т. е. внутренняя агентура, которую он вербовал среди чиновников правительства, и филерство, которое осуществлялось в нужных случаях членами революционных партий»{43}.

Как позднее признавался сам В. Л. Бурцев, одним из источников его успеха действительно была та информация, которую он получал из органов политического сыска{44}. В 1910 г. в Департамент полиции поступили сведения о том, что «один из чинов полиции недавно передал [В. Л. Бурцеву] список 81 провокатора»{45}. Имя одного из своих информаторов В. Л. Бурцев назвал — это бывший секретный сотрудник Варшавского охранного отделения М. Е. Бакай, перешедший затем на службу в Департамент полиции{46}.

«В 1906–1907 гг. кроме Бакая, — писал В. Л. Бурцев, — я поддерживал связи и с другими лицами из мира охранки, которые тоже давали мне сведения»{47}, в частности, имел «четыре серьезных источника для получения сведений уз Департамента полиции»{48}. Кроме М. Е. Бакая это могли быть И. Ф. Манусевич-Мануйлов, Л. П. Меньшиков и Л. П. Раковский{49}. Их фамилии нам известны, потому что они «засветились» и вынуждены были покинуть Департамент полиции.

Фамилию еще одного своего осведомителя В. Л. Бурцев не назвал даже в эмиграции, отметив лишь: «В это время я имел сношения с одним чиновником Департамента полиции, имевшим отношение к его архиву. За очень скромное вознаграждение через общего нашего знакомого Н. он доставлял мне из этого архива целые томы секретных документов — по 800 страниц in folio. Я пересмотрел таким образом до 20 больших томов, не считая мелких»{50}.

О том, что после разоблачения М. Е. Бакая, Л. Меньшикова и Л. П. Раковского у В. Л. Бурцева продолжала существовать связь с Департаментом полиции, свидетельствует письмо, с которым 30 октября 1911 г. он обратился к В. А. Маклакову: «Мне очень нужны сведения: 1) по делу Бродского, 2) Селезнева, 3) Вейсмана, 4) Яголковского (прошу о нем навести справки — год, два), 5) Андрианова. Очень прошу вызвать К. и попросить его ответить насчет документов, которые я просил его в последний раз: очень мне нужно, нужно спешить»{51}.

Все перечисленные в этом письме фамилии — фамилии провокаторов, а К. — это, видимо, уже упоминавшийся ранее в связи с характеристикой графа А. Д. Нессельроде известный присяжный поверенный С. Е. Кальманович, перебравшийся из Саратова в Петербург и проживавший здесь на Ивановской улице (д. 14, кв. 8) по паспорту, выданному Саратовским городским полицейским управлением 6 октября 1906 г.{52} Самуил Еремеевич, о котором позднее В. А. Маклаков писал «мой старый друг С. Е. Кальманович»{53}, в 1906 г. принимал активное участие в попытке срыва переговоров между Россией и Францией о займе{54}, а в 1908 г. — в разоблачении Е. Ф. Азефа{55}.

Усилия Департамента полиции, направленные на установление источника информации В. Л. Бурцева, привели к тому, что под подозрением оказался Николай Михайлович Масалов, бывший чиновником Департамента полиции с 1 июля 1900 по 6 июня 1909 г.{56} 8 января 1910 г. начальник Самарского ГЖУ сообщил в Департамент полиции, что, по имеющимся у него данным, «все сведения из Департамента полиции революционным организациям передаются через некоего Николая Федоровича Анненкова, имеющего среди чинов Департамента полиции связи»{57}. 11 февраля 1910 г. начальник Самарского ГЖУ сообщил дополнительно, что служащий «в Министерстве земледелия и государственных имуществ Тейтель, брат члена Саратовского окружного суда Якова Львовича Тейтеля, хорошо знаком с известным революционером Бурцевым и со многими чинами Департамента полиции и что революционные партии от Тейтеля получают необходимые для своего интереса сведения»{58}.

29 мая 1910 г. помощник начальника Петербургского охранного отделения В. Еленский направил в Департамент полиции донесение, в котором говорилось: «Моя агентура дала интересные сведения, а именно: чиновник Департамента полиции Власов, занимающийся по вольному найму за плату от 100 до 50 руб., дает Бурцеву и Бакаю различные справки из архива Департамента полиции. Так, в прошлом году он дал материал для напечатания Бурцевым в № 2 „Общего дела“, что действительный сотрудник отделения Комиссаров является провокатором. В настоящее время агентура была у Святловского, который свел ее с преподавателем Пажеского корпуса и Сельскохозяйственных курсов капитаном инженерных войск Константином Дмитриевым. Причем Дмитриев познакомил ее, агентуру, непосредственно с Власовым на квартире Кальмановича. Тот же Дмитриев в прошлом году советовал старосте Сельскохозяйственных курсов, что надо сторониться Комиссарова, так как он, безусловно, провокатор, и только после этого появилась статья Бурцева в „Общем деле“. Дмитриев говорит, что Власов имеет помощника в архиве, который и дает ему справки. Таким образом, моя агентура подошла очень близко, и дальнейшее зависит от Вас. Ликвидация немедленная невозможна, поведет к провалу, так как благодаря филеру (Лейтису) агентура в течение 1/2 года была под подозрением и лишь теперь немного оправилась»{59}.

Утечка информации из стен Департамента полиции продолжалась почти до самого падения царского режима. 3 октября 1916 г. начальник Московского охранного отделения информировал Департамент полиции: «По полученным мною сведениям, бывший недавно в Москве известный А. И. Коновалов вручил члену Государственной Думы А. Ф. Керенскому 5000 руб. для использования в целях получения из Департамента полиции секретных докладов и донесений о деятельности общественных организаций в империи»{60}.

Коррупция проникла в самые высшие этажи Департамента полиции.

30 ноября 1904 г. для многих совершенно неожиданно был освобожден от занимаемой должности и отправлен в отставку без мундира и пенсии секретарь директора Департамента полиции Василий Сергеевич Зыбин. Причина этой отставки была связана с обвинением В. С. Зыбина во взяточничестве, выдвинутым Симоном Вейсманом и Вигдором Померанцем. Обвинители заявили, что B. С. Зыбин получил от них золотую цепь и браслет стоимостью 2800 франков, а также через них от барона Гинцбурга для передачи вице-директору Департамента полиции Н. П. Зуеву и действительному статскому советнику Кузнецову 10 тыс. руб. Кроме того, C. Вейсман утверждал, что при личной встрече В. С. Зыбина с Гинцбургом первый получил лично 350 руб. В. С. Зыбин пытался защищаться, но его объяснения не были признаны убедительными, и он был изгнан из Департамента полиции. Показательно, что когда впоследствии С. Вейсман был обвинен в связях с австрийской разведкой и, используя это обстоятельство, В. С. Зыбин попытался добиться пересмотра своего дела, он получил отрицательный ответ{61}.

Ранее уже отмечалось, что отправленный в 1903 г. в отставку с поста министра финансов С. Ю. Витте готов был физически устранить Николая II. С подобным предложением он обратился не к кому-нибудь, а к самому директору Департамента полиции, пост которого тогда занимал А. А. Лопухин. Уже сам факт подобного обращения говорит о многом. Очевидно, и как подданный, и, тем более, как руководитель политического сыска России, непосредственно отвечающий за безопасность императора, А. А. Лопухин обязан был поставить в известность о полученном им предложении министра внутренних дел В. К. Плеве, а через него Николая II. Однако если верить А. А. Лопухину, хотя он и отверг предложение С. Ю. Витте, но разговор с ним сохранил в полной тайне.

Данный факт достаточно красноречив, особенно если учесть, что произошедшие вскоре после этого убийства В. К. Плеве и великого князя Сергея Александровича были осуществлены под руководством секретного сотрудника Департамента полиции Е. Ф. Азефа{62}. Известно также, что один из организаторов кровавой трагедии 9 января 1905 г. на улицах столицы, священник Георгий Гапон, тоже имел контакты с Департаментом полиции{63}. И хотя три этих факта до сих пор остаются плохо изученными, есть основания подозревать, что А. А. Лопухин имел к ним если не прямое, то опосредованное отношение. Позднее, уже находясь в отставке, он изъявил готовность вступить в партию кадетов и возглавить внутри нее партийную разведку и контрразведку, а затем, когда это предложение не было принято, нарушив свои обязательства как руководителя политического сыска, содействовал разоблачению Е. Ф. Азефа{64}. После 1917 г. А. А. Лопухин остался в Советской России и в середине 20-х гг. получил возможность уехать за границу{65}.

Его преемником на посту директора Департамента полиции стал бывший тифлисский прокурор Сергей Григорьевич Коваленский{66}. Этот пост он занимал с 6 марта по 29 июня 1905 г.{67} Самое крупное, что ему удалось сделать за столь короткое время, это «торпедировать» деятельность заграничного агента Департамента полиции И. Ф. Манусевича-Мануйлова, направленную на выявление связей между японским разведчиком Акаши (другое написание — Акаси) и революционными организациями в России{68}. После отставки С. Г. Коваленского с поста директора Департамента полиции И. Ф. Манусевич-Мануйлов был реабилитирован, а его донесения, разоблачавшие Акаши, изданы в брошюре под названием «Изнанка революции»{69}. Сейчас факт финансирования революционного движения в России японскими дипломатами признан и в нашей стране, и за рубежом{70}.

Специального внимания заслуживает брат Н. Ф. Джунковского Владимир Федорович. С 1905 по 1913 г. он занимал пост московского губернатора, в 1913–1915 гг. был товарищем министра внутренних дел и командиром Отдельного корпуса жандармов. Имеются сведения, что он не брезговал взятками и содействовал облегчению участи некоторых арестованных, а оставшись в Советской России, оказывал ВЧК — О ГПУ услуги в качестве консультанта{71}.

Таким образом, революционное подполье имело «своих людей» на всех этажах власти, начиная с уезда и кончая столицей, вплоть до императорского двора и Департамента полиции. В самом этом факте, если рассматривать правительство и революционное подполье как две враждебные армии, нет ничего необычного. Более важным является другое. Есть основания думать, что пореформенная эпоха характеризовалась постепенным расширением круга чиновников и офицеров, которые тем или иным образом были связаны с либеральной оппозицией и революционным подпольем или же сочувствовали им. А это означало постепенное, мирное и незаметное завоевание государственного аппарата антиправительственными силами, что вело не только к утрате эффективности выполнения им своих функций, но и к тому, что он становился способным действовать вопреки интересам тех социальных сил, которые стояли во главе государства.

Разумеется, имея в государственном аппарате «своих людей», революционные партии не могли парализовать его карательную деятельность в отношении всех своих членов, но у них была возможность делать это в отношении тех из них, кто играл в революционном подполье наиболее важную роль.

Что же представлял собой в этом отношении И. В. Сталин?