Подчинение

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Подчинение

Были ли они набраны на всю военную кампанию (которая могла длиться десять и более лет) или на определенный срок, принадлежали ли они к национальному ополчению, союзным контингентам или наемникам, были ли они греками или персами, мужчины в армии прежде всего обязаны были подчиняться. Peithesthai — один из глаголов, чаще всего встречающийся в греческих текстах, подобно слову «дисциплина» в латинских. Примером беспрекословного подчинения являются многодневные приступы стен Фив, Милета, Галикарнаса, Тира, Газы. Приказ касался всех: «Старики-македоняне, по возрасту освобожденные от участия в бою (мужчины более сорока пяти лет, порой седовласые, как Парменион), ходившие в походы еще с Филиппом и во многих битвах спасавшие положение, увидели, что настал их час показать себя. Значительно превосходя воинским разумением и опытом молодых солдат, они… составили отряд и, сомкнув щиты, остановили неприятеля, уже считавшего себя победителем» (Диодор, XVII, 27, 1–2). Подчинение требуется даже на марше или в бою, когда необходимо занять предписанное место (слово taxis означает как отданный приказ, так и подразделение). Подчинение должно быть ежеминутным, оно проявляется на всех уровнях военной иерархии. Из него вытекают единство и сила армии. Из него вытекают ее дух и сущность. Приказа не дожидаются, его не провоцируют: ему идут навстречу. Явление тем более удивительное для историка, что в IV веке до нашей эры греческие и прочие союзники и наемники были преимущественно индивидуалистами, если не сказать: довольно-таки малонадежными субъектами.

Известны как минимум три примечательных примера беспрекословного подчинения, то есть слепой преданности командующему. Все три раза речь шла об овладении крепостями, считавшимися неприступными и расположенными на вершинах практически отвесных скал, и похоже на то, что каждая из этих цитаделей носила одно и то же персидское название Аварана, то есть «крепость», греки же называли такое место Аорном или Аорнидой («место, куда не долетит и птица»). За местоположение этих крепостей принимают: первой — Ташкурган в Бактриане (Афганистан), второй — Байсун-тау в Согдиане (Узбекистан), третьей — Пир Сар в Охинде в излучине Инда (Пакистан). Рассказ Арриана (Анабасис, IV, 18, 4–19, 4) о взятии второй крепости весной 328 года, несомненно, отличают большая трезвость и сдержанность, чем описание Квинта Курция (VII, 11), но современный читатель предпочитает живость и красочность описания последнего. Так что я процитирую здесь его с необходимыми комментариями: «Царь усмирил и остальные области (между Термезом и Самаркандом). Оставалась одна скала, занятая согдийцем Аримазом с 30 тысячами воинов (?), собравших туда заранее продовольствие, которого бы хватило для такого большого числа людей на целых два года (!). Скала поднимается в вышину на 30 стадиев (5550 метров!; на самом деле менее 400 метров), а в окружности имеет 150 (на самом деле 10 метров). Отовсюду она обрывистая и крутая, подняться можно лишь по очень узкой тропе. На половине высоты есть в ней пещера с узким и темным входом; он постепенно расширяется, а в глубине имеется обширное убежище… (Здесь Арриан добавляет, что рано выпавший снег сделал склоны еще более неприступными.)…Прежде чем решиться на осаду, царь послал к варварам сына Артабаза Кофа и предложил им сдать скалу. Ответ Аримаза, который полагался на неприступность своей позиции, был полон дерзких слов, под конец он даже спрашивал, не умеет ли Александр летать. (В тексте Арриана: «Враги, смеясь как варвары, каковыми они были, предложили ему найти летающих солдат, которые могли бы захватить гору вместо него…») Эти слова, переданные царю, столь задели его за живое, что, созвав лиц, с которыми он обычно совещался, он сообщает им о дерзости варвара, насмехающегося над тем, что у них нет крыльев; он добавил, что в ближайшую ночь он заставит Аримаза поверить, что македоняне умеют и летать. "Приведите ко мне, — сказал он, — из своих отрядов 300 самых ловких юношей, которые дома привыкли гонять стада по горным тропам и почти непроходимым склонам". Те быстро привели к нему юношей, отличавшихся ловкостью и энергией. (Затем следует длинная речь царя, достойная воображения и красноречия греческих риторов, но завершающаяся обещанием, вполне способным вдохновить добровольцев): "Кто первый достигнет вершины, получит в награду 10 талантов, поднявшийся вторым получит на один талант меньше — и так далее вплоть до десятого человека (60 тысяч франков золотом! Арриан говорит о 12 талантах, то есть 72 тысячах франках золотом, а кроме того он более щедр и говорит о трехстах золотых монетах, причитающихся последнему). Однако я уверен, что вы будете думать не столько о вознаграждении, сколько об исполнении моей воли". Они выслушали царя с таким воодушевлением, будто уже заняли вершину. Когда их отпустили, они стали приготовлять железные клинья, чтобы вбивать их между камнями, и крепкие веревки. Царь, кругом осмотрев скалу, велел им взобраться во вторую стражу в том месте, где подступ казался менее всего трудным и крутым, и пожелал успеха. Те, взяв с собой продовольствия на два дня и вооружившись только мечами и копьями, стали подниматься. Сначала шли, затем, дойдя до обрывистых мест, одни подтягивались, ухватившись руками за выступы скал, другие взбирались с помощью веревок, закидывая их на клинья, вбитые в щели между камнями (или в снег, как пишет Арриан), чтобы становиться на них ногами…Печальное было зрелище, когда кто-нибудь, сделав неверный шаг, срывался и летел вниз, указывая тем самым и другим на угрожающую опасность. Однако они, одолев эти препятствия, всё же добрались до вершины горы, утомившись от непрерывных усилий, а некоторые даже с телесными увечьями; ночью их сковал сон…Из их отряда при подъеме погибло 32 человека (Арриан: «чьи тела даже не смогли отыскать в снегу»)…На следующий день, еще до рассвета, царь первым заметил знак покорения вершины…Из македонского лагеря уже были слышны звуки труб и клич воинов…Аримаз, отчаявшийся в своем положении, хотя еще не всё было потеряно, спустился в лагерь вместе с близкими и знатнейшими мужами своего племени. Всех их Александр велел подвергнуть бичеванию и распять у самого подножия скалы». Добавим для красоты, что частью предания стало пленение Роксаны «Прекрасноликой», которую царю предстояло сделать своей законной супругой. Тридцать два погибших из чувства долга и ради руки царевны придают македонской дисциплине личностный и даже пылкий характер, не имеющий ничего общего с дисциплиной греческих гоплитов. Отныне на место идеи Родины встает один-единственный человек — для тех, кто ему подвластен.

Отбросив из этого рассказа все преувеличения и романтизм, мы видим, что подчинение в македонском войске основывается скорее на чувстве, нежели на разуме. Подчиняются не потому, что знают о детальной подготовке похода, а военачальники сознают свое значение и цели, не потому, что средства надежны, снабжение испытано, а сведения проверены. Подчиняются из нематериальных, как бы религиозных соображений, из веры в слово царя, этого гаранта и вдохновителя всех повсеместно исполняемых ритуалов. Его военная доблесть (arete) — благодать, божественная милость, сравнимая с доблестью бога Зевса, чьим потомком он является через Геракла и Ахилла, а также его представителем и жрецом на земле. Все, от последних пехотинцев до стоящих повыше воинских старшин, подчиняются из долга, основанного скорее на страхе и религиозном почитании. Уже в 336 году существовала своеобразная мистика вождя. И горе тому, кто по недосмотру или демонстративно презирал священный характер дисциплины! В октябре 324 года царь без суда, просто на основании задержания, приказал казнить нескольких бунтарей в Сузах. Шесть месяцев спустя «Александр уже разделся для натирания маслом, собираясь играть в мяч. Когда пришло время одеваться, юноши, игравшие вместе с ним, увидели, что на троне молча сидит какой-то человек в царском облачении с диадемой на голове. Человека спросили, кто он такой, но тот долгое время безмолвствовал. Наконец, придя в себя, он сказал, что зовут его Дионисий и родом он из Мессении; обвиненный в каком-то преступлении, он был привезен сюда по морю и долго находился в оковах. Только что ему явился Серапис, снял с него оковы и, приведя его на это место, повелел надеть царское облачение и диадему и молча сидеть на троне. По совету прорицателей Александр устранил того человека» (Плутарх «Жизнь», 73–74).

Даже если речь здесь идет, как предполагают многие, всего лишь о ритуальной казни «маскарадного царя» во время ритуального весеннего праздника Акиту, вавилонского Нового года, или о казни неизвестного козла отпущения, в этом эпизоде виден некий символ уважения к сакральному, пример дозволенного и запрещенного, система царского авторитета. Вообще в македонской армии для поддержания дисциплины практиковались лишь два вида наказания: телесные наказания и казнь. В апреле 327 года, перед тем как вторгнуться в Индию, всем македонянам было приказано предать огню свои повозки (лишние?)… «Огорчились лишь немногие, большинство же встретило это криками восторга… В ту пору он был уже страшен в гневе и беспощаден при наказании виновных. Одного из гетайров, некоего Менандра, назначенного начальником гарнизона крепости, Александр казнил за то, что тот отказался там остаться» (Плутарх «Жизнь», 57, 1–4).