Письмо Аристотеля

Письмо Аристотеля

Начиная с 328 года Каллисфен во весь голос говорил о том, о чем тихо шептались македонские солдаты и греки-наемники. Он выражал это логично, рационально, на манер Аристотеля, своего учителя, или на манер дельфийских мудрецов, велевших выбить свои максимы на косяках и притолоке ворот храма Аполлона в ожидании того, что их скоро выбьют в Ай-Ханум на севере Афганистана^[32]: «Познай себя», то есть «Признай, что ты всего лишь человек»; «Ничего лишнего», что означает «Не уподобляйся богу»; «Ручаясь за другого, готовься к несчастью», что означает «Оставайся на месте, а не то пожалеешь». По совпадению, несомненно ускорившему конец Каллисфена, пространное письмо от Аристотеля настигло его августейшего воспитанника в период между концом 330 года и весной 327 года, вероятно, зимой 328/27 года, когда готовился безрассудный поход в Индию и когда пьяный Клит сказал царю всё, что о нем думал. Это письмо в двадцать пять страниц дошло до нас лишь в арабском переводе VIII века, сделанном в свою очередь с сирийского перевода исходного греческого текста в эллинистической, снабженной комментариями, версии. Великолепные арабисты, являющиеся кроме того эллинистами, — Ж. Белавски, Мариан Плезия, С. М. Стерн, П. Тилле — позволили нам почувствовать самое главное в своих комментариях и разных переводах данного текста. Под заголовком «Письмо Аристотеля Александру об управлении государством» кроется нечто большее, нежели просто политическая программа: предостерегая царя от вреда, исходящего от льстецов, философ преподает царю настоящий урок нравственности. Приведем самые существенные положения. Мы тут же убедимся, что они довольно точно отвечают заботам македонян и греческих наемников, готовившихся перевалить через Гиндукуш.

«Правитель должен сочетать в себе два качества, являющиеся частью наиболее великих и значительных: необходимо, чтобы народ его любил и восхищался им за его деяния.

Когда речь идет о греках, не спеши придавать значение сообщениям доносчика, пытающегося опорочить их в твоих глазах. Не позволяй гневу охватывать тебя, даже если знаешь, что некоторые пытаются соперничать или желают сравняться с тобой в доблести и великих замыслах.

Не обижай другого приказом, идущим от тебя не как от правителя, а как от господина, не как от царя, а как от ненавистного тирана. Некоторые полагают, что не имеет значения, если правитель ненавидим и не подчиняется закону: отсюда-то и вся злокозненность.

Было бы хорошо, по моему мнению, для твоего авторитета, и это поспособствовало бы упрочению твоей репутации и величию, если бы ты приказал переместить (элиту) населения Персии в Грецию и Европу… по крайней мере тех из них, кто обладает почестями и влиянием.

Мне хорошо известно, что твой ум жаждет военных походов и других деяний, о которых ты постоянно думаешь и к которым готовишься. Но храни в памяти несчастья, ниспосланные роду человеческому непостоянством фортуны и превратностями.

Твоя высшая власть будет еще более славной и почетной, если ты обратишь внимание на благосостояние народа. Властвовать над свободными и знатными людьми гораздо лучше, чем господствовать над рабами, пусть даже многочисленными.

Знай, что любое посягательство на достоинство гораздо ужаснее для свободных людей, чем посягательство на их состояние или тело. Ибо они охотно отдадут свое состояние и тело, лишь бы сохранить без ущерба свое благородство и достоинство.

Знай, что имеются три вещи, с помощью которых оставляют о себе добрую память и громкую славу. Первая — это хорошее законодательство, подобное тому, что разработали Солон и Ликург, вторая — это наука ведения войны и боя, подобная той, которую оставили знаменитые Фемистокл и Брасид; третья — это основание городов. Ибо люди, строящие города, стяжают себе этим славу, и память о них сохраняется надолго. Ты сам обладаешь прекрасным военным опытом. Теперь следует, чтобы ты старался приобрести два прочих качества, а именно, чтобы ты поразмыслил о законодательстве и строительстве городов и их благосостоянии.

Помни, что время властно над всем, оно изничтожает деяния, рушит творения и изглаживает память, за исключением того, что останется высеченным в сердцах людей любовью и что они будут передавать из поколения в поколение».

Из всего этого объемного текста учителя наш брат историк возьмет на заметку лишь параграфы 9 и 17, где Аристотель советует новому правителю Азии и Эллады переместить в Европу часть персидского населения или, по крайней мере, его беспокойную аристократию, и взамен основать в Азии греческие города. Более-менее подготовленные биографами, приписывающими Александру намерение стать властелином мира, мы забываем, что положения устава Греческого союза (338–323 годы) предоставляли его членам полную автономию, а что касается городов в Азии, царь Македонии признавался всеми преемником Ахеменидов, их старинных владык, или же основателем городов с самыми широкими полномочиями. Иными словами, Аристотель здесь занят исключительно тем, что подтверждает уже приобретенные права или дает пустые советы. Если отвлечься от основания Александрии в Египте (январь 331 года), первые поселения ветеранов (или инвалидов) под именем и во имя их царя возникают лишь во второй половине 330 года в Арии, Дрангиане (?), Арахозии и, наконец, между Баграмом и Чарикаром, к северу от современного Кабула. Когда письмо дошло до «друзей» (совета гетайров) Александра, готовивших вторжение в Индию, на Среднем Востоке было занято или переименовано завоевателями как минимум шесть городов: совет Аристотеля прибыл слишком поздно. То было пророчество после события, оно едва ли могло заставить кого-либо восхищаться дряхлеющим философом, да еще обосновавшимся в Афинах, этом подозрительном городе.

Особое внимание царь и его окружение обратили на критический дух письма (или правильнее будет сказать: исходящий от него дух критика): «Изнеженность или вялость толкает к лености; города, в которые проникает беспорядок, расслабленность и коррупция, обязаны этим скверному примеру правителей и властей; правитель не должен обращаться со своими подданными, как с безгласным имуществом или стадом; негоже, если тебе придется остерегаться человека, ставшего твоим противником, потому что ты оскорбил его каким-либо приказом не правителя, но господина, не царя, но ненавистного тирана; следует подальше гнать от себя тех, кого ты приблизил к себе и кто тебе льстит; нет ничего более далекого от царского достоинства, чем тирания; тиран является образом господина, подобно тому как царь является образом отца; Гомер называл Зевса "отцом людей". Следует также, чтобы храбрый человек знал меру в своем гневе; объедини скромность и мягкость и ты объединишь любовь и восхищение рода человеческого». В этом открытом письме, поскольку оно было опубликовано под заглавием «Письмо Александру о колониях», усмотрели прозрачные намеки на поведение военной аристократии в Вавилоне, Персеполе и Согдиане, преданных огню и залитых кровью. В этом письме усмотрели напоминание о совершенно непонятном поведении царя по отношению к его лучшим друзьям Клиту, Филоте и Пармениону, порицание его презрения к грекам и принятия персидских обычаев. Никакого различия. Напоминая, что один лишь Зевс является отцом людей и богов (pater andronte theonte^[33]), Аристотель напрямую метил в правителя, которому льстецы твердили, что он стал абсолютным господином мира. Страбон (1, 4, 9) и Плутарх (Об удаче и доблести Александра, I, 6, 329В) формулируют это проще: «Аристотель советовал ему вести себя с греками, как военному полководцу, а с варварами — как деспоту», — эти слова должны были звучать в ушах царя жестоким призывом к порядку, а для всех греков из его армии — служить просто напоминанием о человечности. «Человек — ни зверь, ни ангел, — скажет позднее вслед за Монтенем Блез Паскаль, — но, к несчастью, тот, кто желает сделаться ангелом, становится зверем».