Один день военной кампании

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Один день военной кампании

«Сможет ли кто-либо из вас сам ухаживать за конем, чистить копье или шлем, если вы отвыкли прикасаться руками к тому, что всего дороже, — к собственному телу?» Таков был упрек, адресованный царем своим воинам, похоже, совершенно разленившимся после крупных побед 330 года (Плутарх «Жизнь», 40, 3). Таково и основное определение тех занятий, которыми обязаны были заниматься солдаты в лагере. В других текстах мы видим людей, которые перевязывают свои раны, особенно на ногах, этих наших «дражайших больных», смазывают тело кунжутным маслом, латают ботинки или подбивают на них новые подметки, приводят в порядок свою одежду, пишут письма домой (не зная, что военная цензура берет недовольных на заметку), играют в кости, бабки, дамки, классы, обсуждают цены на продукты питания или сплетничают о планах, которые вынашивает ближайшее окружение царя. Если бы у нас не было «Вульгаты», то есть основных рассказов, собранных Клитархом из уст ветеранов, кто-то подумал бы, что я цитирую рассказ какого-нибудь сержанта Бургоня, участника Наполеоновских войн. За два тысячелетия условия жизни людей на марше нисколько не изменились, даже если копье в один прекрасный день сменил штык. Изменились лишь орудия и способы умерщвления людей. Среди специальных нарядов, на которые отряжали в Азии грубых пехотинцев с Балкан, отметим, среди прочего, реквизицию вьючных животных и сопровождение караванов. Гарпал, ведавший финансами, и царский наместник в Экбатане, в 326 году приказал Мемнону и его людям сопровождать до самой Индии обоз с 25 тысячами единиц военного снаряжения и 2,5 тоннами лекарственной продукции (Квинт Курций, IX, 3, 21; Диодор, XVII, 95, 4). А ведь от Экбатаны, расположенной на берегах Чинаба, античного Акесина (на санскрите Асикни, или Черная Река) самым прямым путем до Индии было 2800 километров, что составляло около 200 дней пути. Нетрудно представить, что думали и говорили по этому поводу триста привлеченных к выполнению этой миссии воинов.

Трубы или флажки давали сигналы к сбору, остановке, отбою, отправлению. «Раньше сигнал к снятию с лагеря подавался трубой, звук которой часто из-за начинавшегося шума был недостаточно слышен, теперь он поднимал над штабом шест, который был отовсюду виден, и на нем знак, заметный одинаково всем: по ночам это был огонь, а днем — дым» (Квинт Курций, V, 2, 7). Такая оптическая сигнализация, введенная в греко-македонской армии в начале 330 года, в основном была заимствована у персов, у которых поклонение огню занимало огромное место. Но мы были бы в высшей степени неправы, вообразив, что выступление греческих солдат заключалось в простом движении, в суматошной боевой тревоге. На самом деле, день или то, что греки называли «священный день», начинался с разнообразных священнодействий, с официального жертвоприношения, с запроса прорицателей, наблюдавших за небесными явлениями и внутренностями принесенных в жертву животных, с ритуального зажжения огня, с курения фимиама, с молитв. Какова бы ни была религия древних людей, они знали: ничто не делается без согласия и одобрения богов, без заклинания зла, особенно во вражеской стране. Царь подавал пример самой строгой набожности. Будучи гарантом в области культа, он в основном соблюдал ритуалы, бывшие в ходу в старой Македонии и до суеверности верил в знаки судьбы. Больше всего он молился Зевсу и героям своей династии. Диониса он остерегался. Рассказы историков полны тревожных вопросов, которые Александр задавал Аристандру из Тельмесса, своему любимому прорицателю, о ходе операций. Особенно часто это случалось на утренней заре перед битвой и при вступлении на неизвестную территорию. Никто не намеревается обречь другого на смерть, не избегая расплаты за это, не попытавшись отвести погибель от самого себя. Перед битвой боится даже самый отважный. «Ни на солнце, ни на смерть нельзя смотреть в упор» (Ларошфуко). Воин состоит у смерти на службе, говорил поэт Менандр, современник великого похода: он дает себя убивать, чтобы жить.