Пролог Бог или человек?

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Пролог

Бог или человек?

Пришло время воздать справедливость этим, говоря словами Ростана («Орленок», II, 9), «неприметным и безвестным воинам», создавшим славу Александра Македонского. Он писал свою эпопею их потом, страданиями и кровью. Наш мир, также уставший от героев, как устали сами герои, предпочитает королям, даже если они нефтяные или стальные, неприметных добровольцев, чья повседневная жизнь и создает ткань истории. От культа личности исходит дыхание смерти и разложения. На смену хронике частных жизней постепенно приходит изучение целых цивилизаций; на смену частной истине — истина статистических цифр; на смену застывшим маскам великих покойников — «тяжелая поступь легионов на марше». Однако мы не собираемся возводить их на пьедесталы — мы вообще больше не желаем возводить пьедесталов. Подобно Диогену, мы ищем людей, но не тех, что заслоняют от нас солнце[1].

К тому же у Александра Македонского нет недостатка в биографах, почитателях и даже льстецах. Помимо переработок поэмы Ламбера ле Тора, написанной около 1170 года двенадцатисложным (так называемым «александрийским») стихом и вдохновившей стольких авторов, стоит обратиться к современным исследованиям И. Г. Дройзена (1833)[2], Ульриха Вилькена (1931), Уильяма Тарна (1948–1950), Жоржа Раде (1950), Ч. А. Робинсона (1953), Бенуа-Мешена (1964), П. Бамма (1969), Питера Грина (1970), К Крафта (1971), Фрица Шахермайера (1973)[3], Р. Лейна Фокса (1973), к четвертому тому «Истории греческого народа» («Histoire du peuple grec», 1973), a также к работам Роже Пейрефитта (1979–1981). И тем не менее в них больше воображения, чем надежности, а романтизма или идеализации — больше, чем объективной критики. И даже те, кто, подобно Крафту («Der "rationale" Alexander», 1971), пытался внести логику и необходимость в эту жизнь, полную случайностей и представляющую собой исключение с начала и до конца, всего лишь произвольно толковали крайне скудные сведения, которыми мы располагаем. Не имея обоснованной точки отсчета, каждый из них, что бы ни думал на этот счет, был вынужден изобретать, дополнять, измерять величие Александра своей собственной меркой, одним словом, самому прясть нить его судьбы, вплетая в нее греческую шерсть, египетский лен и индийский хлопок