Глава 3 Первые шаги по службе и на военном поприще

Глава 3

Первые шаги по службе и на военном поприще

1.03.1762 г. полиглот Кутузов приказом Военной коллегии Инженерного корпуса стал флигель-адъютантом ближайшего родственника самого императора Петра III Петербуржского и Ревельского генерал-губернатора, генерала-фельдмаршала, принца Петра-Августа-Фридриха Гольштейн-Бекского (1698–1775). Этот крестник Петра I, служивший в русской армии с 1734 г., отличившийся еще в битве при Ставучах в 1739 г., ни слова не знал по-русски, а потому возложил на грамотного и старательного 15–17 (?) – летнего юношу ведение канцелярских обязанностей. Существуют различные версии, объясняющие, каким образом наш совсем юный герой сумел оказаться на столь престижной должности.

Обычно пишут, что это могло случиться посредством караульной службы в Санкт-Петербурге, в том числе во дворце. Якобы очень симпатичный, импозантный, «оборотистый» (недаром со временем «коллеги по ремеслу» начнут называть его между собой «Ларивонычем») и уверенный в себе, начавший хорошо разбираться в тонкостях придворной жизни статный юный офицер не раз «вовремя» (иначе в эпоху женщин-государынь было не пробиться!) попадает в поле зрения будущей государыни Екатерины II, безусловно, знавшей толк в импозантных мужчинах. Пригожий офицер Кутузов ей «глянулся», и с тех пор она будет «держать его в уме», продвигая по службе. Скорее всего, дело действительно не обошлось без «женского внимания» великой княгини Екатерины Алексеевны. Отец Миши Кутузова был у нее на хорошем счету еще до ее вступления на престол, и она могла посодействовать благоустройству его первенца, порекомендовав его принцу Гольштейн-Бекскому. Так началась его «фортуна» (фавор)…

Дворцовый переворот в пользу Екатерины Алексеевны прошел «мимо него»: вероятно, что отец с дядей предпочли отправить юнца подальше от столицы, пока «все карты не лягут на стол» и не станет понятна «разблюдовка». Когда все разрешилось в нужном направлении, Михаил Кутузов, произведенный в капитаны 21.08.1762 г., вернулся в Санкт-Петербург и по собственной просьбе в марте определился командиром роты в Астраханский пехотный полк, располагавшийся неподалеку от Санкт-Петербурга – в Новой Ладоге. Для будущего Спасителя Отечества начались полвека строевой службы, походов и войн.

Юный Кутузов оказывается в полку, который вскоре возглавил А. В. Суворов, к тому времени прошедший суровую школу Семилетней войны и отменно себя зарекомендовавший на невысоких, но командных должностях. Не все историки согласны с тем, что уже тогда могла произойти встреча этих двух самых известных полководцев Российской империи. Тем более вызывает сомнения, что между ними потом установились особо дружеские отношения. Скорее всего, это было нечто похожее на «благородное соперничество»: оба были людьми отнюдь «непрозрачными», даже непроницаемыми, умело прикрывавшими свою закрытость разного рода приемами – один неповторимым шутовством и скоморошеством, другой – исключительной любезностью и галантностью. Тем более что «бесхитростный» Александр Васильевич всю жизнь исключительно жестко придерживался стратегической линии поведения со всеми возможными конкурентами в борьбе за славу первого полководца своего времени, сформулированной позднее «негаданно пригретым славой» победителя самого Наполеона Бонапарта герцогом Веллингтоном, что-то типа: «На Олимпе нет места для двоих!» (или «На вершине нет друзей!»). А Михаил Илларионович придерживался примерно такой же позиции, только проводил ее в жизнь не столь прямолинейно, а очень витиевато и за глаза. Между тем у Суворова было чему поучиться: смелости, решительности, находчивости, инициативности, хладнокровию в критических моментах боя и самому главному – умению побеждать не числом, а умением. Суворовская «Наука побеждать», – это «тяжело в учении – легко в бою». В любую погоду пехотный полк Суворова уходил без обозов на учения, форсируя реки, совершая изнурительные марш-броски по целине, лесам и болотам, с риском для жизни обучаясь штыковому бою и прицельному залповому огню. Правда, уже много позже Кутузов, анализируя ошибки Суворова, очевидцем которых ему посчастливилось быть (например, не скоординированная с высшим начальством неудачная атака турок под стенами Очакова), сделал для себя далеко идущий вывод: талант, дерзость и отвага не всегда приносят на войне положительный конечный результат. Его полководческое кредо было несколько иного формата, но об этом чуть позже.

…Между прочим, признавая залповый огонь только с близкой дистанции, Суворов отдавал предпочтение штыковому удару. «При всяком случае наивреднее неприятелю страшный ему наш штык, которым наши солдаты исправнее всех на свете работают», – учил Суворов. Искусно владеющий штыком и меткой пулей боец, говорил Суворов, обладал в любом бою «двумя смертями», особенно когда приходилось биться с преобладающим численно врагом. «Береги пулю в дуле! – поучал он солдат. – Трое наскочат – первого заколи, второго застрели, третьему штыком карачун!» Суворов категорически не переносил отступления. Слово «ретирада» (отступление) он произносил зажмурившись и нараспев. Наотрез отказываясь обучать войска приемам отступления, он не раз бывал опрокинут в бою, но так до конца жизни и не признал отступление как вид обороны. Среди австрийских и прусских генералов-современников Суворова ходили разговоры, что Суворова можно победить, если расстроить ряды его атакующих солдат и заставить отступить, потому что они этому не обучены, а оборона и отступление, как известно, самый сложный вид боя. Сделать это можно, только заманив русских под удар ложной ретирадой либо очень сильным огнем, который не допустит их сокрушительного штыкового удара. Парадоксально, но на деле так никто и не сумел воспользоваться этими ценными теоретическими советами. Во время учений Суворов, всегда стремившийся к тому, чтобы каждый солдат понимал свой маневр, применял максимально жестокий способ атаки. Его сквозные штыковые атаки, когда два батальона шли в штыки друг против друга, с непривычки вызывали ужас как у очевидцев, так и у участников. При ударе в штыки Суворов приказывал наступающим ни на секунду не задерживаться. При этом как бы силен ни был удар, он не позволял отражающим его отойти, и только в самый последний миг следовало поднять вверх штыки. Порой не всегда это получалось и кое-кто получал раны, иногда смертельные. Зато так вырабатывалась техника штыкового боя, на протяжении всей военной карьеры Суворова бывшая его главным и неотразимым оружием в борьбе с вражескими армиями. Не менее впечатляюще проходили и учебные кавалерийские атаки против пехоты. Пехота с ружьями, заряженными холостыми патронами, выстраивалась напротив кавалерии так, чтобы каждый стрелок находился от другого на таком расстоянии, которое было нужно одной лошади для проскока между ними. Позади строя ставились лукошки с овсом, чтобы прорывающиеся сквозь строй людей кони знали, что за ним их ждет «награда»-лакомство. Потом он приказывал кавалерии идти в атаку галопом с саблями наголо. Пехота стреляла именно в тот момент, когда всадники проносились на полном ходу сквозь стреляющий строй. После многократного повторения этого сложного и опасного маневра лошади так приучались к выстрелам прямо в морды, что сами рвались на паливших в них стрелков, чтобы как можно скорее закончился весь этот ужас, и они прорывались к лукошкам с овсом. Для пехотинцев такие учения обходились порой очень плохо – смертельно. От дыма ружейных выстрелов, от лихости либо неумения кавалеристов или от горячности напуганных (плохо выезженных) лошадей, проносившихся сразу по несколько в один проем между стрелками (порой те вставали не там, где следовало), кое-кто в пехотном фронте получал тяжелое увечье либо просто погибал затоптанный конницей. Суворова это не останавливало: чтобы выучить пехотинцев выдерживать неистовый кавалерийский натиск, он намеренно усложнял учение – строй пехотинцев смыкался и размыкался только в самый последний момент, чтобы пропустить сквозь свои ряды несущихся всадников с саблями и палашами наголо. В этом случае потери были еще больше. А в рядах кавалерии, атакующей пехотное каре, не должно было перед его фронтом быть заминкам, иначе вся масса всадников превращалась в прекрасную мишень для дружного ружейного огня в упор. Когда ему доносили о количестве затоптанных солдат, он по-армейски сухо отвечал: «Бог с ними, четыре, пять, десять человеков убью; четыре, пять, десять тысяч выучу!» Затоптанных было жаль, но не выучив тех и других столь жестоким, но единственно реальным способом, на поле боя он нес бы гораздо большие потери. Главным в бою он считал смекалку, а потому и не жалел солдатиков, приговаривая: «Тяжело в учении – легко в бою!» Интересно, что в этой суровой «науке побеждать» наш великий соотечественник не был новатором: примерно так обучал своих солдат и выдающийся полководец рубежа XVII–XVIII вв. шведский король Карл XII, которого Александр Васильевич очень сильно уважал и кое в чем даже ему подражал. Конечно, методы обучения Суворова поражали современников, но его результат (он так и не проиграл ни одного серьезного сражения!) оправдывал средства…

В 1764–1765 гг. новоиспеченный капитан служит в Польше в войсках Н. В. Репнина у генерал-поручика (-майора?) И. И. Веймарна. Именно здесь он получает свой первый боевой опыт – польская католическая шляхта (дворянство) взбунтовалась против навязанного ей Россией короля Станислава Понятовского и начался Первый раздел тремя европейскими «хищниками» – Россией, Пруссией и Австрией – панской Польши. На той войне Кутузов побывал дважды (второй раз – с 1768 по 1769 г.), поучаствовал в нескольких боях и стычках, даже сам командовал небольшим отрядом, но, по его же собственным словам, «войны еще не понимал», поскольку не чувствовал он еще в себе особого военного призвания. В то же время навыки партизанской войны или «малой войны с большими преимуществами» он усвоил и спустя десятилетия умело их использует против Великой армии Наполеона.

В промежутке между двумя «польскими командировками» Михаил Илларионович принял участие в подготовке Соборного уложения, которому, однако, в силу ряда непреодолимых причин не суждено было увидеть свет. Но работа в его подкомиссиях очень многому научила Кутузова, вплоть до завязывания выгодных знакомств и связей в политических структурах екатерининской империи.

Кроме военных наук Кутузов интересовался также литературой, искусством, театром (его он обожал до конца жизни), международной политикой. Из него мог бы получиться прекрасный дипломат, но именно в этот момент военная стезя все же перевесила ибо, как любил говаривать А. В. Суворов: «Где тревога – туда и дорога, где ура – туда и пора!»