Революция и самозванство

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Революция и самозванство

Революции среди прочего вызывают кризис идентичности, требующий от граждан пересотворять себя заново{614}. В своих воспоминаниях о времени Гражданской войны на юге писатель Константин Паустовский — уроженец Одессы, так же как Ильф и Петров, — показывает, что грань между подобным пересотворением и мошенничеством очень тонка. В первой главе, озаглавленной «Предки Остапа Бендера», Паустовский описывает, как он сам, растерянный молодой человек, влачивший голодное и бесцельное существование в Одессе в 1920 г., принял участие в чисто бендеровской авантюре группы журналистов, которые, не имея никаких официальных полномочий, объявили себя «информационным отделом» только что созданного советского учреждения под названием Опродкомгуб[234]. Наглость пополам с удачей помогли журналистам легализовать свой «отдел» и попасть в официальный штат служащих учреждения, получающих оклады и пайки{615}. В конце главы (впервые опубликованной уже в советскую эпоху) Паустовский довольно неловко сворачивает рассказ об удачной афере, уверяя, что он и его друзья потом во всем признались своему новому начальнику и тот не только их простил, но и сказал, будто все время знал об обмане{616}. Благодаря подобной развязке государство по-прежнему выглядит всеведущим, как ему и положено, а мошеннический трюк превращается в нечто совершенно иное — классический революционный сюжет об «интеллигентах, пришедших работать на советскую власть».

История Паустовского помогает понять расцвет самозванства в послереволюционные десятилетия и реакцию на него в обществе. Она заставляет предположить, что для многих людей в революционную эпоху мир Остапа Бендера не был какой-то особой, чуждой средой, где мошенники проворачивают свои делишки, а органы правосудия делают все возможное, чтобы их поймать и наказать. Они сами жили в этом мире, и, чтобы выжить в нем, каждому приходилось стать немножко махинатором и самозванцем.

Мошенники, особенно прикидывающиеся должностными лицами и использующие в своих целях язык и нравы советской бюрократии, — привычная примета советского городского ландшафта в межвоенный период. 1920-1930-е гг. стали благодатной порой для аферистов и самозванцев всех мастей (в особенности перед всеобщей паспортизацией); характерным типом мошенника в СССР был жулик, выступающий в роли официального лица и с устрашающей беглостью изъясняющийся на «советском» языке, который многим простым людям еще только предстояло усвоить. О широком распространении такого рода самозванства современники знали благодаря газетным репортажам (их авторы иногда называли своих героев «настоящими Остапами Бендерами»), анекдотам и собственному повседневному опыту. На черном рынке в 1920-1930-е гг. процветала торговля пустыми официальными бланками, печатями и всевозможными поддельными документами — партийными, комсомольскими, профсоюзными билетами, трудовыми книжками, паспортами, справками о прописке, справками из местных советов, удостоверяющими личность и социальное положение их обладателя, и т. д. После введения паспортов в 1933 г. добывать такие документы стало труднее и опаснее, но, разумеется, не совсем невозможно{617}.[235]

Самозванство как таковое согласно Уголовному кодексу не являлось уголовным преступлением, хотя «злоупотребление доверием или обман в целях получения имущества или права на имущество или иных личных выгод (мошенничество)» (ст. 169) и подделка или использование подложных документов (ст. 170) считались противозаконными{618}.[236] Огромное множество советских афер базировалось на трех обстоятельствах: ненасытной жажде документов у новой советской бюрократии, доверчивости многих чиновников к любым предъявляемым бумагам и сравнительной легкости, с какой можно было достать поддельные или фальшивые документы. Наличие в более или менее свободном доступе массы поддельных документов оказалось чрезвычайно полезно для мошенников. У одного 25-летнего афериста, задержанного в 1925 г., обнаружили партбилет, полученный якобы еще до революции, профсоюзный билет, членские карточки Общества старых большевиков и Общества бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев, а также документы, удостоверявшие его участие в революции 1905 г. (!){619}. Но в поддельных документах нуждались не одни только мошенники. Многим в принципе честным гражданам тоже приходилось прибегать к их помощи — например, чтобы скрыть факт раскулачивания своей семьи.

Одна из традиционных форм русского самозванства — присвоение громкого имени и титула (в том числе и царского) — пережила революцию и успешно адаптировалась к советским условиям. Она весьма занимала писателей 1920-х гг. Ильф и Петров отмечали, что по всей стране «передвигаются фальшивые внуки Карла Маркса, несуществующие племянники Фридриха Энгельса, братья Луначарского, кузины Клары Цеткин или, на худой конец, потомки знаменитого анархиста князя Кропоткина»; И. Л. Кремлев написал об одном таком случае небольшую повесть «Сын Чичерина»; М. А. Булгаков опубликовал фельетон под названием «Лжедмитрий» о человеке, называвшем себя братом наркома просвещения Луначарского{620}.[237] Как рассказывает Булгаков, фальшивый Луначарский обратился в одно провинциальное учреждение и заявил, что прислан из Москвы возглавить его, но, к несчастью, по дороге у него украли чемодан, деньги и документы. Это не вызвало сомнений у работников учреждения (так и вспоминается гоголевский «Ревизор»!): «А заведующего нашего как раз вызвали в Москву… и мы знали, что другой будет». Они великодушно снабдили самозванца деньгами, одеждой и другими предметами первой необходимости, выдали ему 50 рублей аванса, после чего «“Дмитрий Васильевич” скрылся в неизвестном направлении»{621}. В другом похожем случае обманщик под именем председателя ЦИК Узбекистана Файзуллы Ходжаева объезжал южные городки, в том числе Ялту, Новороссийск, Полтаву, и «получал деньги у доверчивых председателей горисполкомов»{622}.

Как показывают эти примеры, самозванцы 1920-х гг. чаще имели обыкновение выдавать себя не за самих знаменитых людей, а за их родственников. Позже, в сталинскую эпоху, распространенная практика просьб и ходатайств в адрес сильных мира сего породила особый вариант, когда автор ходатайства представлялся адресату давно пропавшим из виду родственником и просил о материальном вспомоществовании. К. Е. Ворошилов, долгое время занимавший пост главнокомандующего Красной армией, член Политбюро, получал так много подобных писем, что они образовали особый раздел в его архиве{623}.[238]

«Братья Луначарского» любили также прикидываться старыми большевиками или героями революции и Гражданской войны. Знаменитый пример — тридцать «сыновей лейтенанта Шмидта» в «Золотом теленке»{624}. В реальной жизни самозванство этого типа часто бывало долгосрочным проектом, а не разовой авантюрой (как в романе Ильфа и Петрова). Старые большевики и революционеры, герои Гражданской войны пользовались рядом привилегией: они имели право на первоочередное получение жилья, дополнительные пайки, доступ в закрытые магазины, а также вполне могли рассчитывать на персональную пенсию и хорошие перспективы продвижения по службе. Громов, мошенник, о котором писал Гольфо Алексопулос, однажды объявил себя партизаном, сражавшимся в Гражданскую войну на стороне красных: в 1920-х — начале 1930-х гг. в Сибири и других местах существовал официальный статус «красного партизана», дававший определенные льготы его обладателю{625}.[239] Авантюрист Сергей Месхи, перебравшийся в начале 1920-х гг. с Кавказа в Москву, выдавал себя за «старого большевика», «героя Гражданской войны» и даже «27-го бакинского комиссара». Благодаря этому он сделал весьма успешную карьеру, дослужившись в середине 1930-х гг. до поста директора московского отделения «Интуриста»{626}.

Необычайную историю человека, неоднократно и подолгу носившего чужую личину, для которого притворство и грандиозные авантюры стали образом жизни, недавно обнаружил в одном московском архиве Гольфо Алексопулос. Самозванец Громов начал свою удивительную карьеру с того, что представлялся инженером и начальником промышленных новостроек. «Громов… разгуливал в форме сотрудника ОГПУ со значком партизана. В любой организации он говорил, что пришел по поручению наркома Микояна»{627}.[240]

Самозваное присвоение официального статуса лежало в основе огромного множества советских афер. Один мошенник «раздобыл военную гимнастерку и начал являться в различные учреждения под видом командира Красной армии»{628}, другой выдавал себя за следователя Прокуратуры СССР{629}. Леонид Иноземцев, образованный человек с культурными манерами, для своих махинаций мастерски пользовался телефоном. Притворяясь сотрудником правительственного аппарата, он звонил родным недавно умерших советских функционеров среднего звена и говорил, что в знак признания выдающихся заслуг покойного им предоставляется возможность заказать продукты и другие товары по низким ценам из закрытого магазина для элиты. (Система «закрытого распределения» по особым спискам, существовавшая в течение всей сталинской эпохи и еще долго после нее, тесно срослась со «второй экономикой» и давала повод для многих злоупотреблений.){630} Люди делали заказ, Иноземцев уславливался с ними о встрече в определенном месте, чтобы передать продукты, а когда заказчики приходили, забирал у них деньги и исчезал{631}.

Некто Халфин, уроженец Тифлиса, специализировался на том, что разыгрывал по телефону роль советского начальника или его секретаря и давал сам себе фальшивые рекомендации.

«Нужна, например, Халфину машина, — он немедленно звонит в гараж какого-нибудь наркомата:

— Алло! Подайте машину наркома.

И через несколько минут Халфин едет в машине.

От имени МК комсомола Халфин рекомендует себя на работу: “К вам придет прекрасный парень. Всячески рекомендую комсомольца Халфина”. А вслед за этим разговором в учреждение является и сам “прекрасный парень”».

Подобные уловки помогли Халфину в 1931 г. устроиться секретарем в один из отделов Наркомата внешней торговли. Когда у него попросили документы, он немедленно ушел с работы. Все так же, с помощью телефона, он получил новое место — консультанта в Наркомате юстиции: «…Но здесь его вскоре разоблачили. Халфина пригласили к следователю, арестовали и дали “путевку” в горсуд, который приговорил авантюриста к 2 годам заключения»{632}.

Бывали особо изощренные аферы, когда изобретались целые государственные учреждения, с эффектными аббревиатурами в названии, со своими бланками, официальными печатями, штампами и прочими бюрократическими аксессуарами. Некий А. Левяго, потеряв работу в техническом институте, чтобы добыть денег, решил создать собственное мифическое ведомство — Центральное управление по оказанию научно-технической помощи и внедрению новейших достижений в строительную промышленность (сокращенно ЦУНТП). Действуя предположительно под именем бывшего сослуживца по институту, Левяго открыл счет в сберегательном банке, заказал печать и штамп. Затем он стал от имени ЦУНТП рассылать по школам и другим учебным заведениям предложения приобрести плакат в честь экспедиции челюскинцев стоимостью 21 рубль, каковую сумму следовало перевести на счет ЦУНТП[241]. В скором времени на счету оказалось 18 000 руб., хотя ни одного плаката Левяго так и не выслал{633}.

В 1930-е гг. такой же трюк, говорят, проделали два журналиста — не с целью наживы, а чтобы продемонстрировать уязвимость бюрократии перед лицом находчивых мошенников. Они поставили себе задачу легитимировать мифическую организацию и получить заказы на предлагаемую ею столь же мифическую продукцию. Заговорщики с помощью некой хитрости сумели раздобыть официальный штамп несуществующего Всесоюзного треста по эксплуатации метеоритных металлов, напечатали бланки и послали ряду промышленных предприятий письма с предложением поставить высококачественный металл, полученный из метеоритов, которые (как утверждал дутый трест) должны в ближайшем будущем в определенные дни упасть в Средней Азии. Несмотря на всю нелепость предложения, на него откликнулось множество различных экономических ведомств, в том числе Автомобильный трест, предложивший автомобили в обмен на металл. Ответные письма были предъявлены в Государственный банк, который ссудил крупную сумму на расширение деятельности треста. Затем заговорщики запросили у Наркомата тяжелой промышленности разрешение на строительство завода для обработки их «особых металлов» — и тут, наконец, кто-то почуял неладное. К большому разочарованию журналистов, им запретили публиковать эту историю, поскольку она выставляла на посмешище слишком много должностных лиц{634}.[242]

Провинциальные советские управленцы в 1920-1930-е гг. сильно зависели от визитов уполномоченных разных учреждений и членов политического руководства, которые регулярно наезжали к ним с проверкой или для наведения порядка. Подобная практика также порождала злоупотребления. Уже известный нам Громов, как мы помним, выдавал себя на Дальнем Востоке за эмиссара наркома продовольствия А. И. Микояна{635}. Другой мошенник, проворачивая свои делишки в провинции, представлялся скромнее — «московским уполномоченным Главпрофобра[243]». Этот «ученик Остапа Бендера», как назвали его «Известия», открывал в провинциальных городах платные курсы по бухгалтерскому учету за 120 рублей (с оплатой вперед), рекламируя их с надлежащим соблюдением всех советских формул (например, члены партии и комсомола принимались на курсы в первую очередь). Занятия начинались лекцией «Место бухгалтерского учета в мировой экономике». После столь многообещающего вступления жулик скрывался вместе с собранными деньгами{636}.[244]

Одна из самых странных историй с участием мнимых «уполномоченных» произошла в 1927 г. в Джетысуйской области Казахстана, где коммунист по фамилии Мухаровский объявил себя уполномоченным «московского центра» партийной оппозиции. Мухаровский, по-видимому, действительно принадлежал к небольшой группе местных сторонников оппозиции (за что был исключен из партии), а также мошенником, вытянувшим у казахских организаций 9 000 рублей и новую пишущую машинку. Однако роль представителя «московского центра» он, скорее всего, играл в попытке шантажировать местных руководителей промышленности, поскольку от имени этого «центра» передавал им требование скрывать, из тактических соображений, их предполагаемые симпатии к оппозиции, но поддерживать ее дело, помогая деньгами исключенным оппозиционерам, в частности самому Мухаровскому{637}.[245]

Большой популярностью у жуликов пользовалась личина сотрудника ОГПУ/НКВД. Громов, как известно, носил форму ОГПУ{638}. Газеты часто сообщали о ворах, которые проникали в квартиры под видом оперативников органов внутренних дел, проводили там обыск и «конфисковали» все ценное{639}.[246] Один предприимчивый жулик, назвавшись сотрудником НКВД, убедил ряд московских коммерческих магазинов позволить ему «обыскивать» покупателей под предлогом проверки документов{640}. Иногда к такого рода притворству прибегали по другим мотивам, например, чтобы завоевать престиж в местном сообществе. Один крестьянин со Средней Волги объявил себя агентом НКВД и сказал другим колхозникам, что, «если у кого есть жалобы, пусть ему отдадут, а он их пустит в ход»{641}.[247]

Литературному Остапу Бендеру однажды довелось изображать журналиста, то же самое делали и реальные мошенники{642}. Еще одна проделка, аналогичная бендеровской, которая имела место в действительности и попала в газеты, — выступление в роли шахматного гроссмейстера (в «Двенадцати стульях» Бендер таким путем выманил у жителей деревни Васюки 50 рублей{643}). В 1934 г. «Известия» сообщили, что бывший заключенный по фамилии Шкрябков (в отличие от Бендера, хорошо игравший в шахматы) написал себе рекомендательные письма на бланках шахматного журнала и под именем хорошо известного в стране шахматиста ездил по Советскому Союзу, проводя сеансы одновременной игры{644}.

Приписывание себе несуществующей квалификации с целью получить работу было в 1920-1930-е гг. настолько распространено, что его даже вряд ли стоит называть мошенничеством. Засилье в промышленности «практиков» (т. е. инженеров без специального диплома) и обычай поощрять работников учиться без отрыва от производства придавали этому явлению некую «пограничную» легитимность{645}. Тем не менее среди массы инженеров-практиков в советской промышленности 1930-х гг. попадались и настоящие мошенники. В качестве самозваного инженера и начальника строительства на промышленных новостройках в отдаленных районах СССР начал свою карьеру афериста Громов, и спустя некоторое время он, подобно многим другим, почувствовал, что сжился со своей ролью: «Если я… и присвоил звание инженера, не имея на то права, то почти за шестьдесят лет я приобрел опыт в области строительства»{646}. Это замечание напоминает нам, что профессиональные мошенники во многих отношениях представляли лишь часть гораздо более широкой группы людей, которых революция заставила пересотворять себя. Так же как Громов, ощутивший, что стал более или менее настоящим инженером, обычный, не связанный с преступным миром гражданин, скрывающий нежелательное социальное происхождение, мог сказать, что «начал чувствовать себя именно тем, кем притворялся»{647}.

В глазах властей переодевание также являлось формой самозванства, имеющего жульнические цели (во всяком случае это явствует из всех сообщений, которые я читала)[248]. В Донбассе одна женщина по фамилии Заварыкина четыре года выдавала себя за мужчину, чтобы (как пишет газета) «жениться» на разных женщинах и обирать их: «За четыре года Заварыкина, щеголяя в мужском костюме, “женилась” 9 раз. И каждый раз она в первый же день спаивала своих “жен” до бесчувствия, а затем скрывалась, забирая с собою их вещи. Судебно-медицинской экспертизой установлено, что Заварыкина — вполне нормальная женщина. Совершив очередную аферу, она сбрасывала мужской костюм и таким образом сбивала со следа работников Уголовного розыска»{648}. В другом случае женщина, переодевшись мужчиной, под именем А. Иудушкина работала ночным сторожем в кооперативном ресторане и таскала оттуда деньги. То, что Иудушкин был женщиной, открылось только после ареста и признания воровки. У читателя может возникнуть вопрос, зачем, собственно, ей понадобилось переодеваться, но в официальном сообщении без тени сомнения говорится: «Переодевание в мужской костюм и даже фиктивная “женитьба” на одной из знакомых — все это проделывалось аферисткой для того, чтобы успешно обрабатывать кооперативных простофиль»{649}.

* * *

Глядя на многообразие мошеннических трюков в 1920-1930-е гг., можно найти у них некоторые общие черты, заслуживающие комментария. В первую очередь следует отметить, что множество афер совершались по одной схеме: мошенник приезжал в отдаленный провинциальный город — на черноморское побережье, Дальний Восток, в Среднюю Азию, Поволжье или в один из тех безымянных маленьких городков центральной России, где так часто действовал Бендер, — проворачивал свои дела и мгновенно скрывался. Как показывают похождения Бендера, в провинции мошенничество легче сходило с рук, а стремительное бегство с места преступления служило наилучшим способом замести следы. Единственный недостаток российской провинции заключался в том, что она была слишком бедна и даже удачное жульничество там приносило весьма скудную поживу.

Что касается общих уроков, которые можно извлечь, исследуя тему мошенников сталинской эпохи, то сатирический характер имеющихся текстов не позволяет замахнуться на что-нибудь чересчур многозначительное и высокопарное. В работах, посвященных советскому обществу слова о том, что такие-то и такие-то социальные явления несовместимы с тоталитарной моделью, уже превратились в клише; тем не менее в данном случае это клише не мешает повторить, поскольку, хоть Остап Бендер и аттестовал себя как «идейного борца»[249], трудно усмотреть эффективную тоталитарную мобилизацию и контроль в обществе, где до такой степени процветают мошенничество и самозванство. Советское государство, которое водили за нос реальные бендеры, отличалось не столько тоталитарным контролем, сколько плохими коммуникациями, отсутствием эффективной отчетности, институциональными традициями накопления «про запас» и «внебюджетного» распределения, легковерием и необразованностью чиновников, повсеместной привычкой полагаться на личные связи.

Когда речь идет о советских мошенниках, самым примечательным, помимо их проницательности в качестве наблюдателей социальных практик и ловкости в манипулировании этими практиками, мне кажется то, как на них реагировали остальные люди. В 1920-1930-е гг. фигура афериста, судя по всему, необычайно занимала воображение населения СССР. Мало того, что из всех советских литературных героев Остап Бендер пользовался у читателей самой большой популярностью (хотя значение этого факта тоже не стоит недооценивать), — но и похождения реальных мошенников привлекали большое внимание, часто с оттенком восхищения, со стороны журналистов и даже официальных лиц[250]. Граница, которая, по идее, должна четко отделять мошенников от писателей, журналистов и других предположительно законопослушных граждан, стала странно расплывчатой. Журналист Гарри прикидывался жуликом; писатель Паустовский вел себя как аферист. С другой стороны, Ильф и Петров не только заставили своего Бендера в «Золотом теленке» изображать писателя, но и всячески постарались показать, что он владел советскими газетными штампами лучше профессионалов[251], а реальный мошенник Громов в завершение своей карьеры притворился (или действительно стал?) писателем и на этом основании просил о смягчении наказания[252]. Как будто в сознании и писателей, и мошенников манипулятор человеческими душами (специальность мошенника) оказался неотличим от «инженера человеческих душ» (задача советского писателя)[253].

Такое слияние ясно показывает, что советская литература о плутах тоже имела подрывной аспект, тенденцию переворачивать с ног на голову общепризнанные иерархии и ценности и высмеивать официальные дискурсы, характерную для данного жанра. Но это еще не все: советские мошенники, виртуозы самосотворения, занимали свое место в великом революционном и сталинском проекте перековки человека и общества. Конечно, в строгом смысле слова Бендера вряд ли можно назвать Новым Советским Человеком — но кто был таковым в обществе Старых Досоветских Людей, старавшихся пересотворить себя? Находя скучным строить социализм{650}, Бендер и его собратья-мошенники демонстрировали примеры строительства своего «Я». И это заставляет нас внимательнее присмотреться к самой метафоре строительства, ключевой для довоенного сталинизма. Не являлось ли притворство, специальность мошенников, ее оборотной стороной?