Тени старых классовых врагов

Тени старых классовых врагов

…бывало, Расколют череп, человек умрет —

И тут всему конец. Теперь покойник,

На чьем челе смертельных двадцать ран,

Встает из гроба, с места нас сгоняя,

А это пострашнее, чем убийство.

У. Шекспир. Макбет[32]

Классовый враг доставлял советским коммунистам в 1930-х гг. те же неприятности, что и Банко Макбету. Они его ликвидировали, но призрак вернулся, чтобы дразнить их на пиру. Согласно марксистской теории преобразование экономического базиса и производственных отношений в Советском Союзе не только устранило последние пережитки капитализма, но и гарантировало невозможность его воскрешения. Тем не менее коммунисты по-прежнему ощущали присутствие классовых врагов, которых они отправили на свалку истории, и сражаться с их призраками оказалось пострашнее.

Сталин мрачно предсказывал это в 1929 г., когда впервые сформулировал теорию, что чем ближе будет окончательное поражение классового врага, тем более отчаянным и бескомпромиссным станет его сопротивление^{67}. Тогда многим коммунистам эта теория показалась неправдоподобной и немарксистской. Однако пять лет спустя, после практического опыта «ликвидации как класса» кулаков и нэпманов, данный парадокс, по-видимому, встретил больше понимания. Сталин, во всяком случае, развил свою мысль более полно. Его замечания на эту тему в 1934 г. повторил нарком юстиции РСФСР Н. В. Крыленко: «Как же сегодня стоит этот вопрос? Помещичий класс есть или нет? Нет, уничтожен, разбит. Капиталисты? Нет, разбиты, уничтожены. Торговцы?.. Уничтожены. Где же классы? Как будто нет! Ошибка! Трижды ошибка! Классов нет… А люди есть, они остались… Мы их физически не уничтожали, и они остались со всеми их классовыми симпатиями, антипатиями, традициями, навыками, взглядами, воззрениями и т. д… Классовый враг, несмотря на уничтожение класса помещиков, остался в лице живых представителей этих бывших классов»^{68}.

Укоренившаяся в сознании коммунистов подозрительность, заставлявшая их везде видеть классовых врагов, не давала партийному руководству с чистым сердцем настаивать на осуществлении политики классового примирения, провозглашенной в середине 1930-х гг. (см. выше), а низовым партработникам — систематически следовать ей. Отношение к классовому вопросу в 1930-е гг. оставалось глубоко противоречивым, и острота противоречий начала по-настоящему сглаживаться только в конце десятилетия, когда на смену вакханалии Большого террора пришли усталость и отрезвление. До этого времени у многих коммунистов (в том числе, несомненно, и у Сталина) голова с сердцем оказывались не в ладу, когда речь заходила о классах и классовых врагах. Умом человек мог признавать, что политика классовой дискриминации изжила себя и классовый враг больше не представляет реальной угрозы, но в душе питал прежние подозрения и опасения.

Примеров можно найти сколько угодно, и не только среди партийцев. В Смоленском архиве содержится множество материалов партийных расследований по доносам на лиц, «связанных с классовым врагом», которые продолжали сыпаться отовсюду — из села и из города, от беспартийных граждан и партийных активистов^{69}. Мало того, что граждане проявляли горячее желание информировать власти о скрывающихся среди них «классовых врагах», но и коммунистические чиновники, как это ни поразительно, по-прежнему удостаивали подобные обвинения серьезного и придирчивого расследования. Огромное количество бюрократических человеко-часов тратилось на тщательное выяснение на месте, действительно ли колхозный бригадир А. женат на дочери бывшего священника, а комсомолец Б. пытался скрыть факт раскулачивания дяди.

Партийное руководство иногда (правда, не всегда) относилось к вопросу о классовых врагах спокойнее, чем рядовые коммунисты. Например, местные активисты решительно воспротивились предложению возвращать сосланных кулаков из ссылки по истечении трех лет, выдвинутому на Втором съезде колхозников-ударников в 1935 г., предположительно Я. А. Яковлевым, заведующим сельхозотделом ЦК^{70}. (Предложение провалилось, и ссыльные кулаки оставались ограничены в передвижениях до Второй мировой войны — несмотря на то что их призывали на военную службу наравне с другими^{71}.)

Весьма неуверенную реакцию вызвала сталинская реплика на съезде стахановцев в 1935 г.: «Сын за отца не отвечает» (см. выше, с. 54). Советская пресса 1935 г. оставила это замечание почти без комментариев, что для тех лет совершенно нетипично. Как будто специально для того, чтобы уменьшить его эффект, некоторые газеты вскоре даже напечатали передовицы и статьи, напоминающие об обязанности партии проявлять бдительность в отношении классовых врагов. Сам Сталин ни разу не повторил эту мысль в более официальном контексте, не включил ее ни в один из своих опубликованных трудов, а его соратники, вопреки обычной практике, крайне редко ее цитировали[33]. В результате, хотя данная сентенция немедленно вошла в советский фольклор и безоговорочно приписывалась Сталину, ее окружала некая загадка. Может быть, только Сталин считает, что «сын за отца не отвечает», а другие члены руководства его мнение не разделяют? Действительно ли Сталин так сказал? Или слухи об этом упорно распускают враги, чтобы смутить коммунистов?

Во время каждого из политических кризисов 1930-х гг. коммунисты спешили устроить облаву на «обычных подозреваемых», инстинктивно чувствуя, что классовый враг в чем-то да виноват. Так было в 1932-1933 гг., когда в стране разразился голод и НКВД при выдаче только что введенных паспортов выкинул из Москвы, Ленинграда и других городов сотни тысяч «классово-чуждых» и лишенцев^{72}. Такие же массовые высылки из Ленинграда последовали за убийством Кирова в 1935 г. Местная газета, сообщая о них, не утруждала себя объяснениями, какая может быть связь с убийцей Кирова, например, у бывшего барона Типольта, который «устроился на фабрике-кухне счетоводом», генерала Тюфясева, работавшего преподавателем географии, бывшего полицмейстера Комендантова — ныне техника на заводе, генерала Спасского — продавца папирос в ларьке^{73}.

Схема повторилась даже в период Большого террора, несмотря на то что «классовые враги» тогда уже не были первоочередной мишенью, как в годы первой пятилетки, и официальная риторика по поводу «врагов народа» не акцентировала вопрос происхождения[34]. Осенью 1937 г. начальник Ленинградского управления НКВД выделил в особую категорию «врагов народа», которых следует разоблачать и искоренять, студентов университета — кулацких и нэпманских сыновей^{74}. В то же время смоленская комсомольская организация исключала из своих рядов десятки, если не сотни человек по причине социально чуждого происхождения, брака с классово-чуждыми элементами, сокрытия подобного происхождения или брака и т. д. (Многие из этих несчастных обжаловали свое исключение и были официально восстановлены в комсомоле в 1938 г.)^{75} В Челябинске в число «контрреволюционеров», расстрелянных в 1937-1938 гг., также попали бывшие классовые враги^{76}.

* * *

«Изобретение классов» большевиками в 1920-е гг., возможно, выполняло по крайней мере некоторые полезные организационные и реструктурирующие функции, но за это приходилось платить определенную цену. Во-первых, индивидуальная классовая идентичность, которую нужно было «изобретать», не могла не содержать элементы обмана. Это усиливало недоверие режима к своим гражданам и граждан друг к другу. Во-вторых, представление о врагах стало неотделимо от понятия класса, и, таким образом, в социальный цемент большевиков проникло коррозийное химическое вещество, продемонстрировавшее свою едкость во время Большого террора.

Поразительная расплывчатость обвинений против «врагов народа» становится совершенно понятной, если вспомнить, в каком свете представали в большевистском воображении их предшественники -«классовые враги». Классовый враг потенциально угрожал обществу независимо от своих конкретных действий и личных намерений и зачастую носил маску скрывая свою истинную идентичность. Он волей-неволей принадлежал к воображаемому сообществу — классу, чьи интересы были враждебны интересам советской власти. От принадлежности к воображаемому классовому сообществу оставался совсем небольшой шаг до участия в воображаемом заговоре. Еще шаг — и воображаемая классовая основа заговора отпадала.