§ 8. НАРАСТАНИЕ КЛАССОВЫХ ПРОТИВОРЕЧИЙ

§ 8. НАРАСТАНИЕ КЛАССОВЫХ ПРОТИВОРЕЧИЙ

На предыдущих страницах перед нами прошла полная безотрадности картина экономической жизни страны. Это — исключительно крестьянская страна. Но крестьянский класс, основной и единственный производительный класс населения, представляет собой вымирающий класс, полуголодный и страдающий под игом тяжелой барщины. Все отрасли сельского хозяйства находятся в самом печальном состоянии; попытки интенсификации ничтожны и являют собой любительские опыты помещичьего класса. Торговля и промышленность ничтожна, и только пьянство сильно развито.

Такое положение вещей требовало выхода. Этот выход мог идти сверху или снизу. Хорошо известно, что вся тогдашняя Россия стояла в таком же тупике и настроение командующих классов раздвоилось: одни беззаботно продолжали старую рутину, другие с тревогой заглядывали в будущее, или, наконец, из чувства просыпавшегося либерализма готовы были идти навстречу крестьянской массе, иногда впрочем усматривая собственную выгоду в разрыве крепостных отношений. С другой стороны, в крестьянской массе создавалось грозное настроение. Те же соотношения мы наблюдаем и в Белоруссии — слабое проявление идей аболиционизма и тревожное настроение крестьянской массы. Тяжелое положение крестьянства создалось еще во второй половине 18 в., т. е. до падения Речи Посполитой. Это тяжелое положение крестьян обращало на себя внимание более образованной части местного общества. В то время польское общество было занято вопросом об улучшении быта крепостных, раздавались мощные голоса знаменитых Сташица и Коллонтая, взывавших к панам об улучшении положения крепостных.

В кругу тогдашних аболиционистов было и несколько крупных владельцев из Белоруссии. Некоторые из них пожелали ввести в своих имениях гуманные реформы. Таковы были, напр., графы Бржостовские, введшие реформу в своем имении Меречи, переименованном в Павлово. Неизвестно, чем окончились начинания Бржостовских; вероятно реформы были оставлены в годину бедствий. Особенно интересна реформа, проведенная гр[афом] Иоахимом Хребтовичем в его родовом имении Щорсах (Минской губ. Новогрудского уезда) и имении Вишнево (Виленской губ.).

Последний канцлер Речи Посполитой исходил в своих начинаниях из весьма гуманных начал. Он своих крепостных превратил в арендаторов, освободив их от барщинного труда и разных податей в пользу помещика. Крестьяне платили помещику только умеренную плату. Наследники Иоахима дали своим крестьянам и широкое самоуправление. Крестьянская реформа в Щорсах, кажется, представляла собою единственный пример реформы в крае, произведенной по частной инициативе в конце 18 в. и дожившей до освобождения крестьян, несмотря на все невзгоды, пронесшиеся в этот период.

Конечно, это был случайный проблеск помещичьей мысли, подсказанный, однако, здравым пониманием опасных последствий, экономических и социальных, столь резких классовых противоречий. Конечно, несколько таких случайных мероприятий не изменяли общей картины той пропасти, которая отделяла крестьянина от помещика.

Еще более кабинетными являются те мечтания об облегчении крепостного права в западных губерниях, которые нередко возникали в правительственных сферах до начала 40-х годов. Так, в конце десятых годов 19 в. появилась в Петербурге мысль об уничтожении крепостного права, причем предполагалось начать это дело с западнорусских губерний. От имени императора даже последовало предложение литовско-русскому дворянству в этом смысле, но крепостническое дворянство дало уклончивый ответ, соглашаясь «последовать примеру своих старших братьев — русских». Можно бы еще указать на одну-другую кабинетную мысль, тоже натолкнувшуюся на дворянскую оппозицию.

Отношение к вопросу изменилось, когда, наконец, в самой крестьянской массе почувствовалось некоторое движение. Забитая, приниженная и голодная крестьянская масса стала проявлять некоторые признаки жизни.

С 30-х годов заметно вообще движение в крестьянской массе. Польское восстание, участие в его подавлении крестьян, разнесшееся по всему западному краю объявление киевского генерал-губернатора Остен-Сакена о даровании свободы крестьянам за поддержку русского правительства против восставших, голод и тяготы крепостного ига — все это сделало крестьянскую массу весьма легко возбуждаемою. Это возбуждение выражалось в крестьянских беспорядках, иногда кончавшихся кровавыми последствиями. В 1846 г. двое дворовых одного могилевского помещика из мести вырезали несколько помещичьих семейств, что взбудоражило всю губернию. В 40-х годах брожения в Витебской губ. почти не прекращались. Этот сдвиг в крестьянской среде совершенно правильно был оценен представителями местной администрации. Они настойчиво обращают внимание правительства и даже самих помещиков на ненормальные отношения между владельцами и крестьянами. Создавалось напряженное отношение двух враждебных лагерей. Минский губернатор Допельмайер даже решает обратиться к уездным предводителям дворянства с совершенно откровенным объяснением причин, вызывающих движение в крестьянской среде. Губернатор пишет: «в этой губернии почти везде существует какое-то неприязненное расположение крестьян к их владельцам. Вникая в причины сего печального явления, я удостоверился, что неудовольствие поселян к их помещикам возникает иногда от подстрекательства злонамеренных лиц, но всего чаще оттого, что владельцы передают крестьян своих в руки жестокосердных, грубых и корыстолюбивых управителей и арендаторов, которые обременяют их чрезмерными работами, истязают бесчеловечно наказаниями, не взирая ни на возраст, ни на пол, ни на болезненное состояние, и отказывают во всяком пособии к приобретению необходимых к поддержанию быта крестьянского вещей. Все это делается обыкновенно без ведома и вопреки воли владельца; в некоторых мелкопоместных имениях утеснение происходит прямо от помещиков. В таком положении дел ужасающе и неоднократно повторенные убийства владельцев своими крестьянами и частые донесения по ведомству о происшествиях, что такой то крестьянин умер, а такая то беременная крестьянка схоронила плод или кончила жизнь, вследствие жестокого наказания за маловажные проступки — обратили на себя внимание не только начальства, но и самого государя-императора, и угрожают поставить минское дворянство у высшего правительства в невыгодное об образе их управления крестьянами мнение, заслуженное только немногими из них». В дальнейшей части циркуляра губернатор предлагает предводителям наблюдать за помещиками, побуждать их к более мягкому обращению с крестьянами и в крайнем случае конфиденциально доносить губернатору. Он предлагает предводителю дворянства напоминать жестоким помещикам о «пагубных последствиях» жестокости. Несколько раньше, в 1835 г., витебский губернатор на вопрос о том, как поднять благосостояние края, писал высшему правительству, что бедность крестьян объясняется их рабством: «крестьяне изнурены рабством», помещики «ослеплены духом преобладания», крестьяне не имеют своей собственности, да и не желают ее приобретать по «неуверенности в обладании оною», для работ на собственных полях у крестьян остается только праздничный день Белорусский ген[ерал]-губернатор кн[язь] Хованский представлял положение крестьян в ужасающем виде.

Видимо, атмосфера сгущалась. Наши архивы еще далеко не изучены, поэтому подробности крестьянских движений неясны. Но по последствиям их видно, что они представляли предмет большого беспокойства и в среде помещиков и в среде правительства.

Сначала правительство по обыкновению, после долгих колебаний, проявило себя некоторыми паллиотивами. Так как отдача в наем крестьян была актом для них тяжелым, то в 1835 г. появились особые правила об отдаче помещиками белорусских губерний своих крестьян в наем на земляные и другие работы. Тут немало было маниловщины: по контракту помещик мог отдавать в наем не более половины каждого семейства. Помещик обязан был обеспечить крестьянам «приличную» одежду и продовольствие. Правила определяли качество и количество пищи, продолжительность рабочего дня и количество денег, которые должны идти в пользу самого крестьянина. Правила также требовали, чтобы помещик внес за отданных в наем подати. Не нуждается в объяснениях то обстоятельство, что эти правила вовсе не исполнялись. Указом 1840 г. евреям воспрещено брать на откуп доходы, поступавшие от крестьян в пользу помещиков. Полагая, что все зло не в добром дворянине, а в злом управлении имением, правительство издает постановление, по которому можно было нанимать эконома на службу в помещичьих имениях не иначе, как с засвидетельствованием уездных предводителей об их поведении, нравственности, экономии, им же воспрещено было подвергать крестьян телесному наказанию. Бесполезность подобного рода правил сама собою ясна. Вообще одно время в высших правительственных сферах часто начинает циркулировать мысль о том, что самое вредное в крепостном праве — это посредники между помещиками и крестьянами. По настоянию с мест предполагалось даже совсем воспретить в белорусских губерниях отдачи помещикам их имений в аренду: если они лично не управляют, то управление переходит к Палате государственных имуществ. Эта идея была выражена в законе 1853 г.

Конечно, гораздо существеннее были меры правительства, связанные с вопросом о введении инвентарного положения. Об этом нам еще придется говорить, а сейчас мы должны обратить внимание на то, что правительственная маниловщина имела своим источником брожение в крестьянской среде и совпадала с тем настроением, которое время от времени проявлялось и в дворянских сферах. Конечно, строгость правительственного режима была такова, что дворянство не могло высказывать свободно своих мнений. Но все же заметно с начала 40-х годов помещики сами начинают тяготиться крепостным правом. Иногда они освобождали крестьян от повинностей, но в то же время отнимали у них землю, превращая их в безземельных батраков. Витебское дворянство считало для себя выгодным безземельное освобождение. Подобного рода вопрос подымался на собрании дворян Виленской губ., но само правительство испугалось дворянского свободомыслия и дело кончилось выговором местному начальству. Еще оригинальнее недоразумение, произошедшее в рядах смоленского дворянства. В начале 1847 г. Николай I пришел к оригинальной мысли о том, что само смоленское дворянство подняло вопрос об освобождении крестьян. Он принял депутацию этого дворянства и сообщил ей свою мысль о том, чтобы дворяне «потолковали» между собой о возможности приступить к освобождению на основании закона об обязанных крестьянах; при этом дворянам внушено было, что это необходимо во избежание крупного перелома. Но смоленское дворянство оказалось весьма крепостнически настроенным. В своих объяснениях по этому поводу, оно указывает на «тяжелые обязанности», лежащие на дворянах по отношению к крестьянам; о том, что крестьян освобождать очень опасно, хотя безземельное освобождение было бы выгодно дворянству.

Все эти перипетии мы приводим для доказательства того положения, что в условиях классовых противоречий возникала мысль о необходимости разорвать цепь, связывающую мужика с помещиком. Основа этой мысли лежит в тяжелом экономическом положении крестьянства, которое толкает его силой разрубить создавшееся противоречие, а отзвуком нажима крестьянской массы — нажима глухого, бесформенного, но грозного, являются боязливые и сентиментальные рассуждения в помещичьей и правительственной среде. Для помещика становится ясным невозможность и даже невыгодность удержания крестьянства в состоянии прикрепления. Дворянская среда боится крестьянской массы, но, с другой стороны, ищет для себя наиболее выгодного выхода. Этот выход — безземельное освобождение. До нас дошли лишь отрывки дворянской идеологии этого периода, потому что сильно крепостнически настроенное, полонизованное дворянство Белоруссии не имело поводов к изложению своих мыслей и настроений. Но, может быть, очень верным отзвуком идеологии, по крайней мере более размышляющей части дворянства, является дошедший до нас мемуар графа Иринея Хребтовича, владельца Щорс и Вишнева, потомка последнего канцлера. Это — относительно очень либеральный помещик, имевший возможность в течение полустолетия наблюдать за крестьянином, освобожденным предком землевладельца от барщины и поставленным в положение арендатора и наемного батрака. Хребтович в своем мемуаре, относящемся к 1846 г., решительно утверждает, что поставленный в положение арендатора, крестьянин являет собою соотношение, свойственное образованной Европе, а с другой стороны такое положение крестьянина очень выгодно для помещика. Крестьянин по выгодной для помещика цене принужден брать землю в аренду, но доходов от земли крестьянину не хватает и он, тоже по выгодной для помещика цене, продает свой труд, в крестьянине появляется стремление поисков заработка, растут потребности. У помещика забот меньше, а доход больше, что граф доказывает с цифрами в руках на примере собственного имения.

Это — только логически обоснованная мысль, которая проскальзывает и у других дворян, раз они начинают сознавать безнадежность дальнейшего удержания крепостного права.

Но вообще надо помнить, что дворянская среда крепко держалась за крепостное право, а если впоследствии она и пошла на уступки, то, как увидим, настаивала на сохранении всей земли за помещиками, т. е. отстаивала такой принцип, который даже либеральные великороссы считали более гибельным, нежели крепостная зависимость. Однако, белорусы могут быть удовлетворены тем сознанием, что в интеллигентной среде, близкой к народу, в среде мелкой застенковой шляхты или безземельной, крепостное право вызывает определенно отрицательное отношение, и из среды этой белорусской по духу интеллигенции раздались первые призывы к смягчению крепостной зависимости, первые указания на то, что крестьянин является таким же человеком, как и его пан, и первые мечты о будущем равенстве мужика и пана. Об этих писателях-белорусах речь будет идти в следующей главе, посвященной зачаткам национального возрождения.