3.14.10. Провиденциализм и русская религиозная философия конца XIX — начала XX вв.

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

3.14.10. Провиденциализм и русская религиозная философия конца XIX — начала XX вв.

Как ни странно, но и в XX в. продолжал существовать провиденциализм. Он в частности отстаивался представителями русской религиозной философии конца XIX — начала XX вв. Так как эту философию сейчас всячески превозносят, то имеет смысл остановиться на ней.

Привычным штампом сейчас стали слова о русском культурном ренессансе вообще и русском философском ренессансе в частности, имевшем место в конце XIX— начале XX века. Их повторяют все, кому не лень, совершенно не вдумываясь в их значение. Это стало символом веры, но не предметом знания. А между тем задуматься над смыслом этих сакральных формул стоило бы.

Слово «ренессанс» в переводе на русский язык означает возрождение. О возрождении какого-либо явления можно говорить лишь в том случае, когда оно когда-то существовало, а затем погибло. Применение слова «ренессанс» для характеристики того, что происходило в Западной Европе в XIV-XVI вв. понятно. Гуманисты были убеждены, что в результате их усилий была возрождена погибшая, забытая античная культура. А какая же культура была возрождена в конце XIX — первой половины XX века в России? Русская? Но она никогда не погибала. Но если не было гибели, то не могло быть и возрождения. Иначе говоря, все разговоры о русском культурном ренессансе конца XIX — начала XX веков — пустая фраза, не имеющая реального содержания. Эти пустые, но с рвением повторяемые слова были направлены на достижение определенной цели.

Чтобы понять эту цель, перейдем от «русского культурного ренессанса» вообще, к «русскому философскому ренессансу». Конечно, никакой гибели философии в России тоже никогда не было. Как уже указывалось, философия у нас не возникла, а была привнесена с Запада (2.5.3). О более или менее самостоятельной философской мысли в России можно говорить лишь начиная с XIX в.

Была в XIX в. в России и религиозная философия, но она с самого начала находилась на обочине, была в основном казенной, православной. Из лиц, не принадлежавших к числу преподавателей духовных учебных заведений, к ней обращались лишь единицы. Начиная примерно с середины XIX в. среди русской интеллигенции восторжествовали идеи материализма и материалистически понимаемого позитивизма. Попытки религиозных философов, например Памфила Даниловича Юркевича (1826—1874), переломить эти настроения были встречены ядовитыми насмешками.

Так продолжалось почти до конца XIX в., когда религиозные веяния охватили определенную часть русской интеллигенции. На этой волне возникла новая, иная, чем раньше, русская религиозная философия. Конечно, ни о каком «возрождение русской философии» говорить не приходится. Но возрождение интереса определенной части образованных русских людей к религиозной философии действительно имело место. Это явление не получило слишком большого распространения. Шума было много, но результаты — ничтожны. Большинство интеллигентов продолжало придерживаться прежних взглядов и не собиралось от них отказываться. Религиозные философы в России и их последователи составляли ничтожную и мало влиятельную секту.

Но, разумеется, количественный критерий в истории не всегда применим. Гуманистов в Италии XIV в. было не слишком много, что нисколько не исключает их огромного влияния на культуру не только этой страны, но и всей Западной Европы, а в конечном счете и мира.

Чтобы понять значение новой русской религиозной философии, прежде всего нужно вскрыть причины, ее породившие. Суть дела в том, что в России в конце XIX — начале XX века назревала великая народная революция, которой предстояло смести старый отживший общественный строй. То, что старая Россия обречена на гибель, в той или иной форме осознавали многие, причем не только политики. Предчувствием надвигающегося урагана принизана русская поэзия конца XIX — начала XX вв. В частности, такой «профетический» характер носят многие стихотворения основоположника новой русской религиозной философии Владимира Сергеевича Соловьева (1853-1900), и прежде всего «Панмонголизм» (1894), в котором гибель старой России по аналогии с падением Западной Римской империи и крахом Византии рисуется как результат внутреннего разложения и вторжения иных народов. Первый Рим был сокрушен варварами, второй Рим — османами, а третий Рим — станет жертвой нашествия желтой расы.

B.C. Соловьев был не одинок. Сходную картину рисует В.Я. Брюсов в «Грядущих гуннах». Можно вспомнить Александра Александровича Блока (1880 — 1921), предсказывавшего «неслыханные перемены, невиданные мятежи», и Максимилиана Александровича Волошина (1877 — 1932) с его «Ангелом мщения».

Та часть русской интеллигенции, которая жила общими нуждами с народом, приветствовала грядущую революцию. Но тот ее слой, который был тесно связан с русской буржуазией, (не говоря уж о тех ее представителях, что выражали интересы дворянства) революции панически боялся. Пусть не очень осознанно, но ощущая, что никакая естественная социальная сила не способна предотвратить надвигающуюся бурю, эти люди вынуждены были заняться поисками иных сил, возложить свою надежду на иной мир. Так они пришли к религии. Но понимая, что православие в его традиционной форме мало чем может помочь, они занялись созданием религиозно-философских систем.

Превращение их в сторонников религии шло бок о бок с эволюцией их политических взглядов. Уже в первые годы XX в. русские религиозные философы выступили как ярые противники революции. Уже тогда в их работах отчетливо проявился страх перед народом. Революция 1905 — 1907 гг. окончательно превратила их в прямых реакционеров. Страх перед народом дополнился ненавистью к нему.

Все это нашло отчетливое выражение в знаменитых «Вехах» (1909). Об этой книге написано много. Бессчетны попытки выдать ее авторов за благороднейших людей, озабоченных лишь судьбами родины. Но действительные мотивы, двигавшие ими, как нельзя лучше раскрыты A.A. Блоком в написанном им в разгар революции стихотворении «Сытые»:

Так — негодует все, что сыто,

Тоскует сытость важных чрев:

Ведь опрокинуто корыто,

Встревожен их прогнивший хлев!.350 Блок А. Стихотворения и поэмы. М., 1969. С. 55.

Основная идея «Вех» до предела ясно была выражена в одном из высказываний Михаила Осиповича Гершензона (1869 — 1925) : «Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, — бояться его мы должны пуще всех казней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной».351 Гершензон М.О. Творческое самосознание // Вехи. Из глубины. М., 1991. С. 90.И русские религиозные философы стеной встали на защиту российского самодержавия, стали его верными слугами. Это признают и нынешние их поклонники.

Вот, например, что пишет об идейной и политической эволюции одного из видных русских философов Николая Сергеевича Булгакова (1871 — 1944) автор предисловия к сборнику его работ: «К 1905 г. философский идеализм Булгакова уже успел получить религиозную окраску. В мировоззрение же его на смену революционизму пришел либерализм... Начиная с 1907 г. происходит и отказ от либерализма, уступающего место консерватизму, охранительству. С.Н. Булгакову... удалось, казалось бы, невозможное: он отказался от своих прежних идеалов, обратился к тому, что отвергал. Его ненависть к царю сменилась любовью к нему, нетерпимость по отношению к К.П. Победоносцеву и правым иерархам церкви — полным приятием их мыслей и дел. И хотя мыслитель словесно не обозначил этот вектор, он достаточно очевиден».352 Акулинин В.Н. С.Н. Булгаков: Вехи жизни и творчества // С.Н. Булгаков. Христианский социализм. Новосибирск, 1991. С. 6.

И С.Н. Булгаков был не одинок. В своей ненависти к противникам самодержавия некоторые из русских религиозных философов сумели перещеголять даже сам царизм. Так, например, Василий Васильевич Розанов (1856—1919) написал, а Павел Александрович Флоренский (1882 — 1937) с величайшем готовностью поместил в редактируемом им «Богословском вестнике» статью, в которой критиковалось намерение правительства по случаю трехсотлетия дома Романовых объявить амнистию эмигрантам.353 Розанов В. Впечатления мирянина. II. Не нужно давать амнистию эмигрантам // Богословский вестник. 1913. Март. Том первый. С. 644-650.Статья преисполнена такой преданностью самодержавию и ненавистью ко всем его критикам, органически сочетающейся с антисемитизмом, что вполне могла бы стать программной для «Союза русского народа».

Чтобы покончить с «Вехами», остановимся еще на одном связанном с ними мифе. Принято считать эту книгу профетической. «Пророческая глубина «Вех», — писал, например, А.И. Солженицын, — не нашла... сочувствия читающей России, не повлияла на развитие русской ситуации, не предупредила гибельных последствий».354 Солженицын А. Образованщина // А. Солженицын. Публицистика. Т. 1. Ярославль. 1995. С. 87.Это потом повторялось сотни раз.

Однако все это сплошная неправда. Никакого пророчества ни в одной из статей этого сборника при всем желании найти невозможно. Там нет ни слова о грядущей революции. Авторы действительно резко отрицательно отзывались о русской революции, но речь везде шла исключительно лишь о прошедшей революции — 1905 —1907 гг., но отнюдь не о будущей. Зато когда произошла Октябрьская рабоче-крестьянская революция 1917 г., в новом сборнике «Из глубины» (1918) участвовавшие в нем веховцы задним числом объявили себя пророками.355 Струве П.Б. Предисловие издателя // Вехи. Из глубины. М., 1991. С. 209.И им поверили. Проверять не стали.

Не будем говорить об отношении русских религиозных философов к Октябрьской рабоче-крестьянской революции и советской власти, которое проявилось и в сборнике «Из глубины», и в других их сочинениях. Но важно подчеркнуть, что они всегда были ярыми противниками демократии.

Один из самых известных русских религиозных философов Николай Александрович Бердяев (1874— 1948) в своих работах всячески клеймил демократию. «Демократия, — писал он, — есть уже выхождение из естественного состояния, распадение единства народа, раздор в нем. Демократия по существу механична, она говорит о том, что народа как целостного организма уже нет. Демократия есть нездоровое состояние народа. В «органические» эпохи истории никаких демократий не бывает и не возникает. Демократия — порождение «критических эпох».356 Бердяев H.A. Философия неравенства: Письма к недругам по социальной философии, // Русское зарубежье. Л., 1990. С. 139.Демократия плоха во всем. «Дух демократизма в свой метафизике, в своей морали, в своей эстетике несет с собой величайшую опасность для аристократического начала человеческой и мировой жизни, для благородного качественного начала».357 Там же. С. 120.

Подлинная демократия всегда недолговечна. «И это счастье для человечества. Если бы возможна была окончательная демократия, то человечество погибло бы, утонуло бы во тьме. В самой идее народовластия, ничем не ограниченного и ничему высшему не подчиненного, нет никакой правды, нет и правды о человеке, человеческом образе, о его бесконечной духовной природе, на которую недопустимы никакие посягательства».358 Там же. С. 145.

Насколько H.A. Бердяев ненавидел демократию, настолько он благоговел перед аристократией, а вместе с ней и перед монархией и вообще единоличным правлением. Целые страницы посвящены у него восхвалению прелестей тирании и деспотии. Аристократизм у него, как мы уже видели, органически совмещался с расизмом (1.7.4).

Видный русский религиозный философ С.Л. Франк в своем сочинении «Духовные основы общества. Введение в социальную философию» также вздыхает по монархии. «В монархической идее царя как «помазанника Божьего», — пишет он, — содержится поэтому глубокая и верная идея, отнюдь не связанная непременно формой династической монархии...».359 Франк С.Л. Духовные основы общества // Русское зарубежье. Л., 1990. С. 412.Ревностно защищает он «и столь единодушно и решительно отвергнутое новым временем начало сословности».360 Там же. С. 413.

Но если H.A. Бердяев и С. Л. Франк иногда обставляли свои антидемократические филиппики оговорками, то все эти тонкости были чужды Ивану Александровичу Ильину (1882/1883—1954), который был бескомпромиссным поборником самодержавной монархии и махровым националистом.

Ненависть к советской власти и одновременно к демократическим институтам завела некоторых из религиозных философов так далеко, что они вступили на путь сотрудничества с итальянскими фашистами и нацистами. Пособниками гитлеровцев во время оккупации Франции были русские религиозные философы Дмитрий Сергеевич Мережковский (1866 — 1941) и Борис Петрович Вышеславцев (1877 — 1954). Последний после разгрома фашизма вынужден был, спасаясь от суда, бежать из Франции.361 См. об этом, например: Яновский B.C. Поля Елисейские. СПб., 1993. С. 127-129, 167-168; Вишняк М.В. «Современные записки». Воспоминания редактора. СПб., 1993. С. 161.

Явившийся результатом ужаса перед надвигающейся революцией переход на позиции религиозной философии с неизбежностью завел людей, который пошли по такому пути, в тупик. Понятие «религиозная философия» таит в себе явное противоречие. Подлинная философия предполагает полную свободу мысли. Только тот способен стать настоящим философом, кто может поставить под сомнение любое положение, для которого нет непререкаемых авторитетов. Религиозный философ на это в принципе не способен. Для него всегда существует набор положений, в правильности которых он не имеет права усомниться. Его мысль всегда заключена в определенные рамки, за которые она не смеет выйти.

Были времена, когда и в рамках религиозной философии можно было что-то сделать. Речь идет об эпохе средних веков. Первоначально разум был всецело подчинен вере. Существовала теология, и не было никакой философии. По мере своего дальнейшего развития пробуждающийся разум стал ставить и философские проблемы. Переход от теологии к религиозной философии был, несомненно, шагом вперед. Но рано или поздно дальнейшее развертывание философской мысли в этой форме стало абсолютно невозможным. С возрождением науки и ее первыми успехами религиозная оболочка была сброшена и возникла светская философия, которая одна только была способна к подлинному развитию.

Как уже указывалось, не может быть и речи ни о каком возрождении русской культуры на грани прошлого и нынешнего веков. А вот о возрождение в применении к русской религиозной философии говорить можно. Но только это возрождение не только не имеет ничего общего с Ренессансом XIV—XVI веков, но по своей направленности прямо противоположно ему.

Слово «Возрождение» в применении к тому, что происходило в Западной Европе в XIV—XVI вв., совершенно не выражает сущность этого явления. Там произошло не возрождение давно ушедшей из жизни античной культуры, а возникновение принципиально новой, качественно отличной от господствовавшей ранее средневековой культуры. Если в центре средневековой культуры был Бог, то в центре новой — человек, если для средневековья было характерно засилье слепой веры, то теперь на первый план выдвигается свободный человеческий разум. Характерным для новой эпохи является борьба против религиозных догм, борьба за право свободно мыслить. Философия и наука освобождаются из-под власти религии.

В России конца XIX — начала XX веков наблюдалось явление прямо противоположное. Была предпринята попытка в совсем иную эпоху, чем средневековая, в эпоху расцвета науки и светской философии вернуться к религиозной философии, и тем самым не только снова заковать давно уже освобожденную философскую мысль, но и отбросить все ее основные достижения. Это действительно было возрождением в буквальном смысле этого слова — возрождением ушедшего в прошлое средневекового мракобесия с его культом бога и веры.

Все это нельзя охарактеризовать иначе, как огромный шаг назад, как явный регресс. И вполне понятно, что люди, вставшие на этот путь, обрекли себя на полное творческое бесплодие. Они не были способны решить ни одну из философских проблем, не были способны сделать даже малейший шаг вперед.

Когда началась перестройка, в изобилии появились вначале обширные статьи, а затем и монографии, в которых пелась хвала этим русским религиозным философам. В них утверждалось, что эти философы являются великими или даже величайшими, замечательными, гениальными мыслителями, которые на весь мир прославили русскую философскую мысль, что ими был внесен неоценимый вклад в сокровищницу мировой культуры, что ими были сделаны величайшие открытия, которые намного продвинули человеческую мысль, что их труды содержат величайшее, неоценимое духовное богатство, без приобщения к которому невозможно никакое дальнейшее развитие, и т.д. и т.п. Единственное, что не сообщалось в этих трудах, что же все-таки открыли русские религиозные философы, в чем же конкретно заключался их вклад в развитие философии. О том, что они гении, утверждалось без конца. Но ни одна из их гениальных идей почему-то никогда и нигде не приводилась.

И понятно, почему. Это был чистейшей воды блеф. Никаких великих открытий русские религиозные философы не совершили, никакого вклада в развитие мировой философии не внесли, ничем мировой культуры не обогатили. И это вполне естественно. Движение по выбранному ими пути никуда, кроме тупика, привести не могло.

Ничего нового, оригинального невозможно найти в работах русских религиозных философов, посвященных онтологии, теории познания, этики и т.п. Нередко их сочинения содержат бесконечный набор пустопорожних фраз, лишенных всякого смысла. Не имея ничего за душой, но пытаясь создать видимость новизны, они в разных словесных формах без конца повторяют одно и то же. Работы большинства их представляют собой образцы явной графомании.

Когда поклонники русской религиозной философии все же пытаются перейти от громких фраз о ее величии и всемирно-историческом значении к показу ее конкретных достижений, то они обычно говорят о постановке этими мыслителями проблемы Софии — Премудрости Божией. Между ними шли споры о том, является ли София четвертой ипостасью божества наряду с тремя другими — богом-отцом, богом-сыном и богом-духом святым или она представляет собой нечто совсем иное. Нетрудно понять, что этот вопрос не имеет к философии ни малейшего отношения. Это — проблема богословия, причем ценность ее ничуть не больше, чем значение обсуждавшегося в средние века крайне актуального вопроса о том, сколько ангелов может поместиться на острие иглы.

Если средневековые религиозные философы пытались наряду с богословскими проблемами ставить и философские, пытались от богословия идти к философии, то русские религиозные философы двигались в противоположном направлении: от философии к богословию. Первые до поры до времени шли по пути прогресса, вторые -исключительно в одном направлении — назад и только назад. Идеалом для русских религиозных философов были средние века. Это проявлялось как в их философских, так и политических взглядах.

В средневековую эпоху науки либо совсем не было, либо она была еще в пеленках. Поэтому с ней можно было не очень-то считаться. Иное дело — XX в. Наука к этому времени стала такой величиной, что новым религиозным философам нужно было с ней что-то делать. Встать на путь прямой конфронтации с наукой в новую эпоху было совершенно немыслимо. И вот русскими религиозными философами было объявлено о необходимости синтеза религии, науки и философии. Но все их попытки осуществить этот синтез кончились полной неудачей, что не могут не признать и самые ярые поборники этой философии.

Василий Васильевич Зеньковский (1881 — 1962) в труде «История русской философии», завершая раздел о творчестве С.Н. Булгакова, писал: «Синтез науки, философии, религии так же не удается Булгакову, как не удался он Соловьеву, — как он вообще не может удасться в линиях метафизики всеединства».362 Зеньковский В.В. История русской философии. Т. 2. Ч. 2. Л., 1991. С. 225-226.Добавим лишь, что этот синтез вообще абсолютно неосуществим. Наука и религия являются антиподами, примирение между которыми полностью исключено.

И религия несовместима не только с естествознанием, но и с исторической наукой. Творческое бесплодие русских религиозных философов особенно наглядно демонстрирует их философия истории.

К историософским проблема постоянно обращался основоположник русской религиозной философии B.C. Соловьев. Философии истории специально посвящены прежде всего такие его труды, как «Философские начала цельного знания» (1877; послед. изд.: Соч. в 2-х т. Т. 2. М., 1990), «Чтения о богочеловечестве» (1878—1879; послед. изд.: Соч. в 2-х т. Т. 2. М., 1989), «Три разговора о войне, прогрессе и всемирной истории» (1899; послед. изд.: Соч. в 2-х т. Т. 2. М., 1990).

Бесспорно, что B.C. Соловьев неплохо знал всемирную историю. Это помогло ему четко поставить вопрос о субъекте истории, о чем было уже сказано (1.1). Таким субъектом он считал человечество в целом. Он был сторонником унитаристского подхода к истории. Но это, пожалуй, и все, что заслуживает у него внимания.

Собственная его концепция истории мало интересна. Он прежде всего исходит из того, что развитие человечества идет к определенной всеобщей цели. Но если существует цель истории, то кто-то ее поставил. Тем самым B.C. Соловьев приходит к провиденциализму. Но его провиденциализм имеет своеобразный характер. Он нигде прямо не говорит о божественном плане, реализуемым человечеством.

Он выделяет два момента, или два фазиса, истории, первый из которых представлен восточным миром, а второй — западной цивилизацией. Существует сила, управляющая развитием восточного мира, и еще одна, управляющая развитием западной цивилизации. Характеризовать природу этих двух сил, или двух общих принципов развития, он отказывается. Обе эти силы совершили круг своего проявления и привели народы, им подвластные, к духовной смерти и разложению.

Возникает необходимость в новой, третьей силе, которая вывела бы человечество из тупика. «...Третья сила, — пишет В.С. Соловьев, — долженствующая дать человеческому развитию его безусловное содержание, может быть только откровением того высшего божественного мира, и те люди, тот народ, через который эта сила имеет проявиться, должен быть только посредником между человечеством и сверхчеловеческой действительностью, свободным сознательным орудием этой последней».363 Соловьев B.C. Философские начала цельного знания // Соч. в 2-х т. Т. 2. М., 1990. С. 172.Нетрудно догадаться, что под этим народом понимается русский. Его деятельность приведет к возникновению совершенного общества, свободной теократии со свободной теософией и свободной теургией. Тем самым произойдет реальное соединение божества с человечеством.

К концу жизни B.C. Соловьев разуверился и в мессианском предназначении России, и в идее вселенской теократии в целом. Он пришел к выводу, что нет никакой мировой силы, способной соединить в историческом развитии божественное начало с человечеством. Воцарится Антихрист, а затем наступит конец истории. Эти идеи нашли свое выражение в «Трех разговорах» и приложенной к ним «Краткой повести об Антихристе». Повесть была прочитана им в виде публичной лекции, которая встретила мало сочувствия, но зато вызвала массу насмешек.

Другой русский религиозный философ — H.A. Бердяев, как известно, неоднократно писал, что в центре его внимания всегда была философия истории.364 Бердяев H.A. Смысл истории. М., 1990. С. 3. и др. 365 Там же. С. 27.И что же он сделал в этой области? Откроем его книгу «Смысл истории» (Берлин, 1923; М., 1990; 2002). «История, — читаем мы на одной странице, — есть свершение, имеющие внутренний смысл, некая мистерия, имеющая свое начало и конец, свой центр, свое связанное одно с другим действие, история идет к факту — явлению Христа и идет от факта — явления Христа. Этим определяется глубокий динамизм истории, движение истории к сердцевине мирового процесса и движение от сердцевины этого процесса».365

«История потому только и есть, — читаем мы на другой странице, — что в сердцевине ее есть Христос. Христос и есть глубочайшая мистическая и метафизическая основа и источник истории, драматической, трагической судьбы ее. К Нему идет и от Него идет Божественное, страстное движение и мировое человеческое страстное движение. Без Христа его не было бы и оно было бы непонятно».366 Бердяев H.A. Смысл истории. М., 1990. С. 46.И это повторяется без конца.

Доказательства правильности этих положений не приводятся и понятно почему: доказать это невозможно. Ясно только одно, автор является истово верующим христианином. Если бы он был буддистом, то с точно такой же убежденностью писал бы, что история идет к Будде и от Будды. Был бы мусульманином, центральной фигурой истории он сделал бы Мухаммеда. К науке все это не имеет ни малейшего отношения.

И, конечно, в историософских построениях H.A. Бердяева нет ни грана оригинального. Все основные его идеи содержались еще в труде Августина Аврелия «О граде божьем» (413 —427). Но если эта работа заслуживает внимания как первая, в которой была изложена определенная концепция мировой истории, то уже труд епископа Ж.Б. Боссюэ «Рассуждение о всемирной истории» (1681), в котором излагалась в основном та же концепция, был явным анахронизмом.

Когда же подобного рода взгляды пропагандируются в начале XX в., то их совершенно невозможно принять всерьез. Возникает впечатление какой-то мистификации. А когда единомышленник H.A. Бердяева С.Н. Булгаков в своем труде «Свет невечерний» (1917; послед. изд.: М., 1994) выводит экономику из первородного греха, то нормальному человеку становится как-то не по себе.367 Булгаков С. Н. Свет невечерний. Созерцания и умозрения. М..1994. С. 304-305 и др.

Совершенно бессодержательна и ничего не дает для понимания истории книга Льва Платоновича Карсавина (1882 — 1952) «Философия истории» (Берлин, 1923; послед. изд.: СПб., 1993), несмотря на то, что автор ее был не только философом, но и историком-медиевистом. Сейчас любая попытка создать религиозную философию истории с неизбежностью обречена на полный провал.

Сами русские религиозные философы не могли в глубине души не понимать полную пустоту их построений, не могли не ощущать свою абсолютную творческую импотенцию. И с тем, чтобы скрыть это, выдать себя за великих новаторов, они с самого начала развернули шумную рекламную кампанию. Ведь именно они сами начали говорить о философском ренессансе в России на грани XIX и XX веков, имея в виду появление на исторической арене самих себя и своих трудов. Ну а с тем, чтобы эта самореклама не слишком била в глаза, был сочинен миф о русском культурном ренессансе.

Использование термина «ренессанс» было во многом безошибочным ходом. Тот Ренессанс, который имел место в Западной Европе в XIV—XVI веках, всегда рассматривался как величайшее событие мировой истории, как гигантский рывок человечества вперед. И приклеивая ярлык ренессанса на свое движение, русские религиозные философы тем самым стремились создать впечатление грандиозности своих свершений.

Но если уж и приводить исторические параллели с возникновением новой русской религиозной философии, то нужно обратиться не к Западной Европе XIV-XVI вв., а к тому, что происходило в духовной жизни в последние века существования античного мира. А они характеризовались засильем мистики и религии. Если античная философия сразу же возникла как светская философия и долгое время развивалась как таковая, то в эти века идет перерождение и разложение философии. Она все в большей степени становится религиозной, а затем превращается в богословие. Все это было проявлением гниения и упадка античного мира, который завершился в конце концов его крушением.

Как уже указывалось, Россия на грани прошлого и нынешнего веков была беременна революцией, грозившей разрушить старые порядки. Страх перед грядущим социальным преобразованием породил русскую религиозную философию. Но в отличии от последних веков античного мира, когда духовный кризис принял всеобщий характер, в России к религии и религиозной философии обратилась лишь жалкая кучка интеллектуалов, которые после этого потеряли всякое право называться мыслящими людьми.

Подводя итоги недолгой истории русской религиозной философии, поэт-эмигрант Арсений Несмелов (наст. фам. —Арсений Иванович Митропольский, 1889 — 1945) писал в стихотворении, посвященном журналу «Русская мысль» — одному из главных печатных органов этого идейного направления:

В сундуках старух и скупердяев

Лет пятнадцать книги эти кисли...

Сочно философствует Бердяев

О религиозной русской мысли.

Тон задорный, резкий. Неужели

Кто-то спорил, резко возражая?

Критик дерзко пишет о Мужейле,

Хает повесть «Сны неурожая».

О, скрижали душ интеллигентских,

Ветхий спор о выеденных яйцах <...>.368 Несмелов А. «Русская мысль». // А. Несмелов. Без Москвы, без России. Стихотворения. Поэмы, Рассказы. М., 1990. С. 102.

«Ветхий спор о выеденных яйцах» — вот чем занималась русская религиозная философия. Она была мертворожденной. Некоторое время она существовала как упырь на живом теле философской мысли России. В последние годы были предприняты попытки гальванизировать этот труп. Но нельзя оживить мертвое, тем более такое, которое никогда не было живым.

В настоящее время у нас не только пропагандируются старые провиденциалистские концепции, но и возникают новые, которые ничем существенным от старых не отличаются. Так, например, посредственный публицист, которого определенная часть нашей прессы почему-то упорно выдает за крупнейшего философа и историка, — Григорий Соломонович Померанц — в своих «Лекциях по философии истории» (М., 1993) пишет: «Я думаю, что в решающий момент эпохи чувствуется та нечеловеческая рука, смысл действий которой мы даже не понимаем».369 Миркина 3. Огонь и пепел; Померанц Г. Лекции по философии истории. М., 1993. С. 231.К числу поборников провиденциализма принадлежит уже известный нам А.Г. Дугин. Вот что сказано в его книге «Конспирология (наука о заговорах, тайных обществах и оккультной войне) » (М., 1993) : «История имеет смысл и цель, ею правят комбинации архетипических принципов, выражающихся в тех или иных идеологических формах, которые, в свою очередь, имеют среди людей своих носителей, иерархически группирующихся вокруг идеологических принципов в соответствии со своим пониманием сущности последних. Эти смысл и цель Истории сопряжены с Божественным планом...».370 Дугин А. Конспирология (наука о заговорах, тайных обществах и оккультной войне). М., 1993. С. 34.

В последнее время число наших провиденциалистов пополнились. В их ряды вступил уже известный нам Г.А. Зюганов. «Смысл народной жизни, — сказал он на II съезде Народно-патриотического союза России (НПСР), — можно сформулировать как непрерывное познание — научное, религиозное, творческое — направленное на познание тайн Мироздания, в котором России Промыслом выделена особая роль, особая миссия — защищать попранную справедливость, воплощать в несовершенную земную реальность надмирные идеалы Веры и Любви, Милосердия и людского Братства».371 Зюганов Г. Манифест НПСР. Политический доклад второму съезду Народно-патриотического союза России. М., 1998. С. 19.Чуть позднее нашелся еще один поборник провиденциализма, но теперь уже из числа «демократов» — доктор философских наук Павел Семенович Гуревич.372 Гуревич П. Эффект бумеранга // НГ. 12.08.2000.

Если исходить из содержания, то нет никакого смысла упоминать в числе философско-исторических сочинение книгу Даниила Леонидовича Андреева (1906— 1959) «Роза мира» (М., 1992 и др. изд.). Но автора ее нередко характеризуют в печати как глубочайшего мыслителя, создавшего совершенно новое понимание истории, что некоторых может сбить с толку. В действительности же эта книга представляет собой чистейший бред, причем даже не в переносном, а в буквальном смысле слова.