3.14.8. Концепции определяющей роли социально-духовного фактора (Л. Блан, П. Сорокин, К. Ясперс, М. Хайдеггер, Ф. Фукуяма, школа «Анналов» и др.)

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

3.14.8. Концепции определяющей роли социально-духовного фактора (Л. Блан, П. Сорокин, К. Ясперс, М. Хайдеггер, Ф. Фукуяма, школа «Анналов» и др.)

Как мы знаем, Ж.А. Кондорсе, затем А. Сен-Симон, а вслед за ним и О. Конт в качестве движущей силы истории рассматривали разум, но не отдельных людей, а человечества в целом, фактически же общественное (социарное) сознание. И в последующем точка зрения, согласно которой основу общества и двигатель история нужно искать либо в общественном (социарном) сознании в целом, либо в тех или иных его составляющих (отдельных формах общественного сознания или его слоях) имела массу приверженцев.

Некоторые из сторонников такого подхода специально подчеркивали его отличие от волюнтаристического. Так, например, известный французский публицист и историк Луи Блан (1813 — 1882) в одном из предисловий к первому тому труда «История Великой французской революции» (1847; русск. переводы: СПб., 1871; 1907) писал: «...Личность может играть большую роль в истории только под тем условием, если она есть то, что я желал бы назвать представительным человеком. Сила, которой обладают могучие личности, почерпается ими из самих себя только весьма меньшей частью; большей же частью они почерпают ее из окружающей их среды. Жизнь их есть не что иное, как только сосредоточение коллективной жизни, в которую они погружены. Импульс, который они дают обществу, в сущности не велик в сравнении с импульсом, который они получают от него».288 Блан Л. Предисловие 1868 года // Л. Блан. История Великой французской революции. СПб., 1871. С. 20.Именно господствующие в среде, в обществе мысли определяют ход истории.

«Три великие принципа, — полагал Л. Блан, — господствуют в истории: авторитет, индивидуализм, братство».289 Блан Л. История Великой французской революции. СПб., 1871. С. 42.Принцип авторитета преобладал в мировой истории до Мартина Лютера. Принцип индивидуализма, провозглашенный М. Лютером, освободившись от религиозного элемента, правит нашим временем. Принцип богатства с неизбежностью возобладает в будущем и посредством гармонии обеспечит свободу.

Из числа современных мыслителей прямо объявлял себя последователем О. Конта П. Сорокин, который уже был упомянут как приверженец циклизма. «О. Конт, -писал он, — был прав, заявляя, что «идеи управляют миром и вертят им» и что «весь социальный механизм опирается в конце концов на мнения людей».290 Сорокин П. О так называемых факторах социальной эволюции // П. Сорокин. Человек. Цивилизация. Общество. М., 1992. С. 527.

Свою собственную точку зрения П. Сорокин формулирует следующим образом: «Так как сущность социального процесса составляет мысль, мир понятий, то, очевидно, он же и является основным первоначальным фактором социальной эволюции. Все основные виды социального бытия (миропонимание, искусство, практика) обусловлены знанием (наукой) или, что то же, представляют модификацию этого фактора. Все социальные отношения в конце концов обуславливаются мыслью».291 Там же. С. 531.

Такое понимание основы общества и движущей силы истории легло в основу созданной П. Сорокиным циклической концепции истории, которая детально изложена в его четырехтомном труде «Социальная и культурная динамика» (1937 — 1941; русский перевод сокращенной однотомной версии работы, вышедшей в 1958 г.: М. 2000). В качестве важнейшего выступает у него понятие культурной суперсистемы, объединяющей несколько культурных систем (язык, наука, философия, религия, искусство и т.п.).

По Сорокину, существует три типа культурных суперсистем. Первый тип — «унифицированная система культуры, основанная на принципе сверхчувственности и сверхразумности Бога как единственной реальности и ценности...».292 Сорокин П. Кризис нашего времени // П. Сорокин. Человек. Цивилизация. Общество. С. 430.Такую систему П. Сорокин именует идеациональной. Основная посылка системы второго типа состоит в том, что «объективная реальность частично сверхчувственна и частично чувственна».293 Там же. С. 431.Это — идеалистическая суперсистема. Система третьего типа — чувственная (сенсорная, сенситивная) основывается и объединяется вокруг принципа: «объективная реальность и смысл ее сенсорны».294 Там же.

В истории происходит смена этих суперсистем. Греческая культура с VIII по конец VI в. до н.э. была идеациональной, V-IV вв. до н.э. — идеалистической, затем в античном мире начала господствовать чувственная суперсистема. Культура средневековой Западной Европы была идеациональной вплоть до конца XII в. На смену ей пришла идеалистическая культура XIII—XIV вв. Начиная приблизительно с XVI в. восторжествовала чувственная культура. Смена культур лежит в основе эволюции общества.

Переживаемый сейчас Европой острейший кризис связан с тем, что одна форма культуры и общества (чувственная) исчезает, другая форма лишь появляется. «Это значит, — писал П. Сорокин в 1941 г., — что главный вопрос нашего времени не противостояние демократии и тоталитаризма, свободы и деспотизма, капитализма и коммунизма, пацифизма и милитаризма, интернационализма и национализма... Все эти темы не что иное, как маленькие побочные вопросы — всего лишь побочные продукты главного вопроса: чувственная форма культуры и образ жизни против других форм. Еще менее значительны такие вопросы, как Гитлер против Черчилля или Англия против Германии, Япония против Соединенных Штатов и прочие».295 Там же. С. 432.

П. Сорокин возражает тем, которые считали, что настоящий кризис есть предсмертная агония западной культуры и общества. Он представляет собой лишь разрушение чувственной формы западной культуры, за которым последует утверждение новой культуры.

По Сорокину, циклическая смена культурных суперсистем имела место не только в Европе. Он обнаруживает ее в истории египетской, вавилонской, индуистской, китайской и других культур. Единственное, о чем П. Сорокин не говорит ни слова, это об источнике развития культуры, о причинах смены одних культурных суперсистем другими.

Человеческий разум, прежде всего философский, выступает как решающий фактор истории в труде Карла Ясперса (1883 — 1969) «Истоки истории и ее цель» (1949; русск. перевод: Ясперс К. Смысл и назначение истории. М., 1991). В противовес О. Шпенглеру, А. Тойнби и другим сторонникам исторического плюрализма К. Ясперс отстаивает идею единства человечества и мирового исторического процесса. В истории человечества он выделяет четыре основных периода: 1) доистории, или прометеевой эпохи (от возникновения людей до конца IV тысячелетия до н.э.); 2) великих культур древности (от конца IV тысячелетия до VIII в. до н.э.); 3) осевого времени (800 — 200 гг. до н.э.) и 4) эпоху науки и техники (с XVI в. по настоящее время).

Самый важный — период с 800 по 200 гг. до н.э. Время около 500 г. было осью мировой истории. Все, что происходило раньше, было подготовкой осевого времени, все, что случилось позже, — реализацией его достижений. В осевое время произошел гигантский переворот в духовной жизни, а тем самым во всей истории человечества.

Он выразился в том, что по существу одновременно в Китае возникла философия (Конфуций, Лао-цзы, Мо-цзы и др.), в Индии — Упанишады, буддизм и разнообразные направления философской мысли, в Иране — учение Заратустры, в Палестине выступила целая плеяда пророков (Илия, Исайя, Иеремия, Второисайя), в Греции появились Гомер, философы Парменид, Гераклит, Платон, трагики, Фукидид и Архимед. Иран, Палестину и Грецию К. Ясперс объединяет под названием Запада.

«Новое, возникшее в эту эпоху, в трех упомянутых культурах, — пишет К. Ясперс, — сводится к тому, что человек осознает бытие в целом, самого себя и свои границы. Перед ним открывается ужас мира и собственная беспомощность. Стоя над пропастью, он ставит радикальные вопросы, требует освобождения и спасения. Осознавая свои границы, он ставит перед собой высшие цели, познает абсолютность в глубинах самосознания и в ясности трансцендентного мира. Все это происходило посредством рефлексии. Сознание осознавало сознание, мышление делало своим объектом мышление. Началась духовная борьба, в ходе который каждый пытался убедить другого, сообщая свои идеи, обоснования, свой опыт. Дискуссии, образование различных партий, расщепление духовной сферы, которая и в противоречивости своих частей сохраняло их взаимообусловленность, — все это породило беспокойство и движение, граничащее с духовным хаосом».296 Ясперс К. Истоки истории и ее цель // К. Ясперс. Смысл и назначение истории. М., 1991. С. 33.

В результате духовного перелома началось новое движение — единственное, имевшее в истории основополагающее значение. «Вначале осевое время ограничено в пространственном отношении, — говорит К. Ясперс, — но исторически оно становится всеохватывающим. Народы, не воспринявшие идей осевого периода, остаются на уровне «природного» существования, их жизнь неисторична, подобно жизни множества людей на протяжении десятков тысяч и сотен тысяч веков».297 Там же. С. 38.

Одни из народов, живших вне трех сфер, составлявших осевое время, остались в стороне. Другие же вошли в соприкосновение с тем или иным центром духовного излучения и тем самым в историю. Так произошло с германцами и славянами на Западе, японцами, малайцами и сиамцами на Востоке. Именно духовный переворот, имевший место в осевое время, обеспечил новый исторический прорыв — возникновение науки и техники у германо-романских народов, который положил начало подлинно мировой, глобальной истории человечества.

Созданная К. Ясперсой концепция осевого времени пользуется сейчас у нас огромной популярностью. Многие философы и даже историки воспринимают ее как величайшее открытие.298 См., например, Манекин Р.В., Шемякин Я.Г., Коротаев A.B., Ионов И.Н., . Дмитриев М.В. Альтернативность истории // Анналы. Научно-публицистический альманах. Донецк, 1992. С. 95-96; Архаическое общество: Узловые проблемы социологии развития. I. М., 1994. С. 15-16 и др.; Алаев Л.Б. Материалистическое понимание истории в обороне // Восток. 1995. № 2. С. 48; История Востока. I. Восток в древности. М., 1997. С. 578-562; Вейнберг И.П. Введение в Танах. Ч. 1. М.-Иерусалим, 2000. С. 24 сл.У них не возникает даже тени сомнения в ее абсолютной истинности. А между тем эта концепция по существу не только ничего не дает для понимания всемирного исторического процесса, но, наоборот, препятствует ему.

Констатация практической одновременности перечисленных К. Ясперсом исторических свершений не нова. Сам он указывает, что об этом еще в прошлом веке писал Эрнст фон Лазо (1805 — 1861), немецкий мыслитель, занимавшийся проблемами философии истории, Да в последующем этот факт неоднократно отмечался. Можно указать, например, на работу Петра Михайловича Бицилли (1879—1953) «Восток» и «Запад» в истории Старого Света» (1922; послед сокращ. изд.: Евразия. Исторические взгляды русских эмигрантов. М., 1992) и книгу Л.П. Карсавина «Философия истории» (1923). Что же касается одновременности возникновения философии в Греции, Индии и Китае, то об этом сообщалось и сообщается в любом курсе истории этой области человеческой мысли.

Самому К. Ясперсу принадлежит лишь мысль о принципиальной тождественности этих явлений и об их огромном значении для всего хода мировой истории. Но принять ее вряд ли возможно.

Прежде всего, следует сказать, что Заратустра и иудейские пророки притянуты тут за волосы. В отношении последних это сделано из-за связи иудаизма с христианством. И, конечно, смешно объединение иранской, иудейской и греческой культур в одну — западную. Оно не выдерживает никакой критики. Сам же К. Ясперс в последующем говорит о подразделении этого Запада на собственно Запад и Восток, а в одном из мест даже о поляризации Европы на Запад и Восток, хотя ни Иран, ни Иудея никак не могут быть отнесены к Европе, даже Восточной.299 Ясперс К. Указ. раб. С. 55, 95 и др.

Остаются Китай, Индия, Греция и, разумеется, тесно связанный с последней Рим. Но между философской мыслью Греции, с одной стороны, и философскими учениями Китая и Индии, имеет место существенно различие. Философская мысль Эллады с самого начала была светской, философия в Китае и Индии зародилась в недрах религии, точнее, богословия и так никогда полностью и не секуляризировалась.

В Греции возникла наука, в Китае и Индии, как ранее в Древнем Египте и Вавилонии, развитие не пошло дальше преднауки. В Греции философская мысли на протяжении первых трех веков (от Фалеса до Аристотеля) претерпела стремительное и блистательное развитии. В Китае и Индии первые несколько веков она развивалось мучительно медленно, а затем стала топтаться на месте, что продолжалось почти до XX в.

Это качественно отличие древнегреческой философской мысли от китайской и индийской вынужден признать и К. Ясперс, когда перед ним встает вопрос о том, почему наука и техника возникли в одной только Западной Европе, почему в Китае и Индии осевой духовный переворот не породил нового прорыва. В качестве специфики Греции он указывает на политическую свободу, которая больше не возникла нигде, и на до конца последовательную рациональность, резко отличную от восточного мышления. Такой рациональности тоже нигде больше не существовало.300 Ясперс К. Указ. раб. С. 85-86.

Стремясь примирить свою концепцию с исторической реальностью, К. Ясперс на каждом шагу противоречит сам себе. С одной стороны, он, говоря о специфике Запада, пытается поставить рядом иудеев и греков, а с другой, признает, что основу Западного мира заложили одни лишь греки.301 Там же. С. 86, 89 и др.С одной стороны он пишет, что Китай и Индия после осевого времени вплоть до 1500 г. развивались, в принципе, совершенно так же, как и Европа, что около 1400 г. жизнь Европы, Индии и Китая протекала примерно на одном уровне цивилизации, а с другой, утверждает, что после осевого времени эти три линии стали все больше и больше расходиться, что Европа в течение тысячелетий решительно совершала свой путь и принесла в мир радикальность, неведомую в такой степени ни Индии, ни Китаю.302 Там же. С. 42, 79, 82, 96.

Но суть дела вовсе, конечно, не в специфике древнегреческой философии. Вопреки утверждению К. Ясперса о том, что во все трех областях осевого времени в результате духового переворота возникло одно и то же социальное устройство303 Там же. С. 35., в Греции, а затем в Риме возник совершенно иной общественный строй, чем на Востоке, включая сюда не только Китай и Индию, но также Иран и Иудею. Именно бытие этого строя подготовило и сделало возможным появление качественно отличного от восточного общества средневекового западноевропейского общества, в недрах которого вызрели предпосылки капитализма, а тем самым науки и техники. В свою очередь появление античного общества было подготовлено тремя тысячами лет развития египетской и месопотамской цивилизаций (древних культур).

По существу, концепция осевого времени мешает понять главное, основное, что произошло в первом тысячелетии до н.э. А этим главным было появление второй классовой общественно-экономической формации — античной и тем самым смена одной мировой эпохи — эры Древнего Востока новой — эрой античности.

Интересно отметить, что в труде К. Ясперса рядом с основным, «осевым» пониманием истории, присутствует и другое. Говоря об истории Западного мира, он выделяет три эпохи: 1) три тысячи лет Вавилона и Египта (до середины I тысячелетия до н.э.), 2) тысячелетие осевого времени (середина I тысячелетия до н.э. — середина I тысячелетия н.э.) — истории персов, иудеев, греков и римлян (в других местах труда в качестве основоположников Запада выступают одни только греки) и после перерыва в 500 лет начинается 3) новая западная история романо-германских народов (с X в. по наше время).304 Там же. С. 81-82.

В другом месте К. Ясперс пишет о том, что Греция отправлялась от чуждого ей прошлого восточных народов, а народы севера в свою очередь — от, по существу, чуждой им культуры Средиземноморья.305 Там же. С. 83.Тем самым он практически почти буквально повторяет глобально-стадиальную концепцию истории в том ее варианте, который присутствовал в работах Ж. Бодена.

Как решающая сила исторического развития выступает философия в трудах Мартина Хайдеггера (1889 — 1976), прежде всего в книгах «Проселочная дорога» (1952), «Что такое философия?» (1956), «На пути к языку» (1959).

Как считает M. Хайдеггер, до возникновения философии в древней Греции существовало нераздельное единство человека и бытия. Мир не был расколот на субъект и объект. Философы впервые поставили вопрос о том, что есть бытие. В результате мир для них раскололся на субъект и объект, тотальность бытия была подменена предметным миром — сущим. Теперь человек вместо того, чтобы рассматривать себя как ничтожную малость в безбрежном океане бытия, начал понимать себя как господина, творца действительности и тем самым впал в опаснейшую иллюзию. Так философы на две тысячи с половиной лет предрешили судьбу всего западного мира. Уже в поэме Парменида была заложена возможность будущей науки, в ней в некотором роде взорвалась атомная бомба.

«...Запад и Европа, и только лишь они, были во внутренней сущности хода истории по своему происхождению «философичны». Это удостоверяется подъемом и господством наук. Вследствие того что они проистекли из сокровенного западноевропейского курса истории, который был философским, они были способны к сегодняшнему дню наложить специфический отпечаток на историю человечества по всей земле».306 Heidegger M. What is Philosophy? New Haven, Conn., 1956. P. 31-33.

«Метафизическое» отношение к миру, породившее подавляющее человека отчуждение, в эпоху нового времени вылилось во всевластие науки и техники, растущий нигилизм и обезбожение. Научное сознание заменяет действительность «картиной мира», которую оно стремится покорить. Для него характерно «эксплуататорско-объективистское» отношение к миру. Удел человека, живущего в конце «метафизической эпохи», существование в десакрализованном и бессмысленном мире, подчиненном научно-техническому манипулированию. Выход из положения состоит, по Хайдеггеру, в отказе от «предметного» овладения бытием и возрождении чувства сакральности мира.

Идеи, которые развивались в работах К. Ясперса и М. Хайдеггера, имеют свою предысторию. Еще немецкий писатель и философ Новалис (наст. имя и фам. — Фридрих фон Харденберг) (1772 — 1801) выделял прошлое, когда человек был слит с природой, и настоящее, характеризующееся разрывом внутреннего единства человека и природы. С позиций романтизма он критиковал «царство разума», т.е. буржуазной культуры, науки и техники. Сходные мотивы звучат и в работах другого немецкого романтика — уже знакомого нам Ф. Шлегеля.

По существу, в качестве главной, но негативной силы исторического развития предстает человеческий разум в совместном труде мыслителей Франкфуртской школы — Макса Хоркхаймера (1895 — 1973) и Теодора Адорно (1903 — 1969) «Диалектика просвещения» (1944; 1947; 1967; русск. перевод: М.-СПб., 1997). Основной их тезис — «репрессивность разума», который с каждым своим шагом по пути рационализации мира и просвещения все в большей степени подавляет жизненные основы человеческого существования. Опасность представляют даже самые гуманные идеи, когда они переносятся философией истории в саму историю в качестве действующих сил.

«Таким образом, — пишут авторы, — христианство, идеализм и материализм, содержащие истину, наряду с тем все же несут ответственность за те мошенничества, которые во имя их совершаются. В качестве провозвестников силы — будь то даже сила добра — они превратились в способствующие укреплению организации исторические силы и в качестве таковых сыграли свою кровавую роль в действительной истории человеческого рода: роль инструментов организации. Так как история в качестве коррелята унифицированной теории, в качестве конструкта оказывается не благом, но как раз кошмаром, мышление становится воистину негативным элементом».307 Хоркхаймер М., Адорно Т.В. Диалектика просвещения. Философские фрагменты. М.-СПб, 1997. С. 274-275.

Взгляд на общественное (социарное) сознание как на основу общества и ведущую силу исторического развития отстаивается в нашумевшей, но в теоретическом отношении совершенно пустой статье американского социолога Фрэнсиса Фукуямы «Конец истории?» (1989; русск. перевод: ВФ. 1990. № 3; Философия истории. Антология. М., 1995), а затем в его книге «Конец истории и последний человек» (1992).

«Я же, наоборот, считаю, — пишет, критикуя марксизм, Ф. Фукуяма, — что и экономика и политика предполагают автономное предшествующее им состояние сознания, благодаря которому они только и возможны».308 Фукияма Ф. Конец истории? // Философия истории. Антология. М., 1995. С. 297.Как указывает Ф. Фукуяма, сознание не обязательно должно быть достаточно продуманным и выступать в облике политических учений. Оно может принимать форму религии или простых культурных или моральных обычаев. «Но в конце концов эта сфера сознания с необходимостью воплощается в материальном мире, даже — творит этот материальный мир по своему образу и подобию. Сознание — причина, а не следствие, оно не может развиваться независимо от материального мира; поэтому реальной подоплекой окружающей нас событийной путаницы служит идеология».309 Там же. С. 294.

В союзники Ф. Фукуяма привлекает Макса Вебера с его работой «Протестантская этики и дух капитализма» (1905; русск. перевод: Избранные произведения. М., 1990). «Центральная тема работы M. Вебера, — пишет он, — доказать вопреки Марксу, что материальный способ производства — не «базис», а наоборот, «надстройка», имеющая корни в религии и культуре».310 Там же. С. 295.

Такая трактовка труда М. Вебера широко распространена как в западной, так и в нашей литературе последних лет. М. Веберу приписывается взгляд на Реформацию и протестантизм как на причину появления капиталистического духа, а тем самым и капитализма.311 См., например: Штомпка П. Социология социальных изменений. М., 1997. С. 296-300; Зарубина H.H. Социокультурные факторы хозяйственного развития: М. Вебер и современные теории модернизации. СПб., 1998; Nisbet R. Developmentalism: A Critical Analysis // Theoretical Sociology. Ed. by J.C. McKinney and E.A. Tirykian. New York, 1970. P. 200 и др.

А между тем сам М. Вебер писал, что, не выводя Реформацию из экономических сдвигов, «вместе с тем мы ни в коей степени не склонны защищать столь нелепый доктринерский тезис, будто «капиталистический дух» (в том смысле, в котором мы временно употребляем это понятие) мог возникнуть только в результате влияния определенных сторон Реформации, будто капитализм как хозяйственная система является продуктом Реформации. Уже одно то, что ряд важных форм капиталистического предпринимательства, как известно, значительно старше Реформации, показывает полную несостоятельность подобной точки зрения».312 Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма // Избранные произведения. М. 1990. С. 106.В последующих изданиях свой работы М. Вебер в примечании к этим словам добавил: «Невзирая на данные и последующие (оставшиеся без изменений) достаточно ясные, с моей точки зрения, замечания, мне странным образом постоянно приписывают именно этот тезис».313 Там же. С. 135.

Один из слоев общественного сознания оказался в центре внимания значительного числа историков, принадлежащих к «третьему поколению» школе «Анналов», или «Новой исторической науке». Как говорит наш страстный поклонник этого направления — А.Я. Гуревич, данных историков привело к этому «стремление возможно полнее и глубже раскрыть движущие силы экономики и общества».314 Гуревич А.Я. Проблема ментальностей в современной историографии // Всеобщая история: дискуссии, новые подходы. Вып. 1. М., 1989. С. 79.

Этот новый объект исторического исследования получил название ментальностей. «Ментальности (mentalit?s), — писал А.Я. Гуревич, — термин, которым «новая историческая наука», наиболее влиятельное направление современной зарубежной историографии, обозначает главный предмет своего анализа: социально-психологические установки, автоматизмы и привычки сознания, способы видения мира, представления людей, принадлежащих к той или иной социально-культурной общности. В то время как всякого рода теории, доктрины и идеологические конструкции организованы в законченные и продуманные системы, ментальности диффузны, разлиты в культуре и обыденном сознании. По большой части они не осознаются самими людьми, обладающими этим видением мира, проявляясь в их поведении и высказываниях как бы помимо их намерений и воли».315 Там же. С. 75.

«До недавнего времени, — утверждает А.Я. Гуревич, — историки не обращали внимания на ментальности, воображая, будто духовная жизнь исчерпывается философскими, религиозными, политическими, эстетическими доктринами и что содержание идей мыслителей и теоретиков якобы можно распространить на все общество».316 Гуревич А.Я. Жак Ле Гофф и «новая историческая наука» во Франции // Ж. Ле Гофф. Цивилизация средневекового Запада. М., 1992. С. 356.

Как указывает он, впервые к изучению ментальности обратились в 30 —40-е годы М. Блок и Л. Февр, но по настоящему оно развернулось лишь с 60-х годов. «Исследование ментальностей, — подчеркивает А.Я. Гуревич, — большое завоевание «Новой исторической науки», открывшей новое измерение истории, пути к постижению сознания «молчаливого большинства» общества, тех людей, которые образуют его основу, но которые, по сути дела, были исключены из истории».317 Там же. С. 356.В советской исторической науке этим совсем не занимались, чему препятствовал исторический материализм с его ориентацией исключительно лишь на экономику.

Прежде всего, следует отметить, что тот слой общественного сознания, который был окрещен представителями школы «Анналов» ментальностями, давно уже был известен ученым под названием общественной психологии. И сторонники исторического материализма не только не игнорировали его существования, но специально обращали на него внимания. Указание на качественное отличие общественной психологии от идеологии, т.е. от философских, политических и т.п. доктрин вошло во все учебники по историческому материализму, не исключая появившихся еще в сталинскую эпоху.

«Общественная психология, — указывалось в одном из них, — это совокупность чувств, настроений, переживаний, мыслей, иллюзий, привычек, навыков, черт характера людей данного класса или общества, стихийно возникающих в сознании людей в связи с непосредственными условиями материальной жизни».318 Исторический материализм. М., 1951. С. 562.

«Сферу общественной психологии, — говорится в другом учебнике, — образуют мысли, представления, чувства, настроения, непосредственно возникающие у людей в процессе их жизни, отражающие положение этих людей в обществе и побуждающие их на определенные общественные действия... Общественная психология отражает положение и интересы класса еще смутно и неоформленно, скорее стихийно, чем сознательно... Сила старых навыков, привычек, взглядов, когда эти взгляды, привычки охватывают миллионы людей, исключительно велика... В общественной психологии в непосредственном единстве даны политические, нравственные, эстетические и другие взгляды без их четкой дифференциации, общественная психология есть сумму всех этих взглядов, тесно переплетенных друг с другом и не всегда осознаваемых».319 Чесноков Д.И. Исторический материализм. М., 1964. С. 294-295.

«В отличие от идеологии, представляющей собой систему идей и в этом смысле нечто целостное, — читаем в третьем, — общественная психология включает в себя целую совокупность духовных образований, мыслей, чувств потребностей, настроений, иллюзий, нравов, представлений и т.д. Специальное изучение этих многообразных образований имеет принципиальное значение, поскольку понять историю как историю масс нельзя, не учитывая психологию массовых движений».320 Келле В.Ж., Ковальзон М.Я. Исторический материализм. М., 1969. С. 293.

Выделение общественной психологии (=ментальностей) имеет в марксистской мысли давнюю традицию. Огромное внимание уделял ей видный итальянский марксист Антонио Лабриола (1843—1904) в своей работе «Исторический материализм» (1896; русск. переводы: Л., 1925; А. Лабриола. Очерки материалистического понимания истории. М., 1960) и Г.В. Плеханов. В целях экономии места приведем лишь отрывок из весьма обширной рецензии последнего на книгу А. Лабриолы.

«Чтобы понять историю научной мысли или искусства в данной стране, недостаточно знать ее экономию, — излагает Г.В. Плеханов мысли автора рассматриваемой работы, полностью солидаризируясь с ними. — Надо от экономии уметь перейти к общественной психологии, без внимательного изучения и понимания которой невозможно материалистическое объяснение истории идеологий... Историческая наука не может ограничиться одной экономической анатомией общества, она имеет в виду всю совокупность явлений, прямо или косвенно обусловленных общественной экономией, до работы воображения включительно. Нет ни одного исторического факта, который своим происхождением не был бы обязан общественной экономии; но не менее верно и то, что нет ни одного исторического факта, которому не предшествовало бы, которого не сопровождало бы и за которым не следовало бы известное состояние сознания. Отсюда — огромная важность общественной психологии. Если с нею необходимо считаться уже в истории права и политических учреждений, то без нее нельзя сделать ни шагу в истории литературы, искусства, философии и проч.».321 Плеханов Г.В. О материалистическом понимании истории // Избр. философ. произв. в 5-ти т. Т. 2. М., 1956. С. 247-248.

Обращение представителей школы «Анналов» к исследованию общественной психологии можно только приветствовать, однако никакого ключа к пониманию сущности исторического процесса оно не дает и дать не может. Объясняя все ментальностями, они в то же время уклоняются от ответа на вопрос об источнике, основе ментальностей. И, разумеется, ничего они не могут сказать о движущих силах истории. Это вынужден признать и А.Я. Гуревич. «Возвращаясь к Школе «Анналов», — пишет он, — нужно признать, что в центре внимания ее представителей находятся не изменения, не развитие, но стабильные состояния, структуры (экономические, социальные, ментальные). Синхрония, а не диахрония, заполняет современное видение истории».322 Гуревич А.Я. Исторический синтез и Школа «Анналов». М., 1993. С. 282.История без изменений, без развития, т.е. история без истории — вот последнее слово этого направления западной историологии.

Еще одна, довольно аморфная и расплывчатая концепция основы общества и движущих сил социальной эволюции возникла в результате попыток раскрыть качественное отличие человека от животных. Было ясно, что тут ничем не может помочь анализ морфофизиологической организации человека. Отличие физической организации человека от физической организации животных, конечно, значительно. Но не только не меньшим, а иногда существенно большим может быть различие между физической организацией животных разных видов. Вряд ли могут быть сомнения в том, что, например, шимпанзе по своей морфофизиологической организацией значительно больше отличается от наука, чем от человека.

Иная картина получается при сравнении поведения животных и поведения людей. Разумеется, животные разных видов ведут себя далеко не одинаково. Однако сходство и различие в поведении животных, относящихся к разным видам, имеет одно объяснение. Животное есть биологический организм. Его поведение представляет собой одну из форм функционирования его организма. Это обусловлено тем, что структура организма детерминирует потребности животных, стимулы их поведения, иначе инстинкты: пищевой, половой, самосохранения и др.

В зависимости от строения организма пищевой инстинкт может проявиться как потребность в мясе или как потребность в траве. Структурой организма определяется и способ реализации той или иной потребности. Одни хищники преследуют дичь, другие — подстерегают ее в засаде. Поведение животных наследственно предопределено, генетически запрограммировано.

Данное утверждение отнюдь не равносильно положению, будто все акты, из которых складывается поведение животных, представляют собой безусловные рефлексы. Если бы поведение животных было безусловно-рефлекторным, то оно не смогло бы обеспечить их существование в сложной и меняющейся среде. Поэтому поведение животных, исключая, может быть, самых низших, неизбежно в той или иной степени должно было быть индивидуально приобретенным, или условно-рефлекторным. У высших млекопитающих почти все конкретные акты поведения составляют по существу действия индивидуально приобретенные. Это не значит, что в их поведении вообще нет актов, которые можно было бы характеризовать как наследственные. Однако в отличие от низших животных такие акты не играют здесь сколько-нибудь существенной роли.

Поведение высших млекопитающих по своей форме почти целиком является индивидуально приобретенным. Вместе с тем оно представляет собой не что иное, как проявление наследственного содержания. Индивидуальные вариации поведения возможны лишь в определенных пределах. По своей сути они становятся средством удовлетворения тех основных потребностей, которые обусловлены строением организма.

Поэтому поведение всех животных, принадлежащих к одному виду, в своей сущности одинаково, так же как одинаковы в своей сущности их организмы. Поведение животного есть биологическое и только биологическое явление. Его можно объяснить целиком и полностью, не выходя за рамки биологии.

Иначе обстоит дело с человеком. Все люди, живущие на Земле в течение последних нескольких десятков тысяч лет, относятся к одному и тому же биологическому виду — Homo sapiens. Этот факт общепризнан. Но столь же несомненно существование значительных различий между поведением людей, входящих в состав различных социоисторических организмов — конкретных, отдельных обществ.

В связи с этим необходимо сделать одно важное уточнение. Говоря о поведении животных, я имею в виду всю их внешнюю деятельность, включая как их действия по отношению к вещам и животным других видов, так и взаимодействие между особями одного вида. Но если применительно к животным такой подход вполне оправдан, то применительно к человеку он неприемлем. Во всем дальнейшем изложении под поведением людей я буду подразумевать лишь их действия, точнее, поступки по отношению друг к другу. В поведении, понимаемом в таком смысле, наиболее отчетливо проявляются те самые различия, о которых идет речь.

Суть дела, следовательно, не просто в наличии индивидуальных вариаций поведения людей. Не является совершенно одинаковым и поведение особей, относящихся к одному и тому же виду животных. Но поведение таких животных одинаково по своей сущности. О поведении же людей сказать нечто подобное нельзя.

Одинаково, в сущности, лишь поведение людей одного и того же общества, а если общество имеет классовую структуру, то одного и того же класса. Нельзя забывать и то, что различия в поведении людей, входящих в состав разных социальных образований, не сводятся к различиям лишь в форме поведения. Их поведение может различаться и по содержанию. У людей, принадлежащих к разным обществам, классам и другим социальным группам, могут быть различные мотивы, стремления, намерения, желания. Не остается неизменным в процессе развития и поведение членов одного и того же социального образования. Оно меняется и по форме, и по содержанию.

Ни различия в поведении членов разных обществ, ни фундаментальную общность поведения членов одного общества (по крайней мере, представителей классов данного классового общества) невозможно объяснить особенностями структуры организма людей. Поведение людей генетически не запрограммировано, как поведение животных, включая высших. Но отсюда отнюдь не следует, будто поведение людей вообще не запрограммировано и не обусловлено.

Наоборот, совершенно отчетливо бросается в глаза и его запрограммированность, и его обусловленность. Люди в одном и том же обществе ведут себя в сущности одинаково потому, что руководствуются одной и той же программой. Различие поведения людей в разных обществах объясняется существованием в них различных программ.

В каждом из этих обществ программа поведения передается от одних людей к другим, от одного поколения к другому. Однако передается совершенно иным способом, чем генетическая программа. Последняя записана в молекулах ДНК и транслируется через зародышевые клетки. Программа, определяющая поведение людей, передается, минуя механизм биологической наследственности. Средствами ее передачи становится пример, показ, язык (членораздельная речь). Эту программу, представляющую собой концентрированный общезначимый опыт предшествующих поколений, обществоведы обычно именуют культурой. В таком понимание культура выступает как чисто идеальное, духовное явление и по существу совпадает с понятием общественного (социарного) сознания, но рассматриваемого не вообще, а в определенном ракурсе, под определенным углом.

Понятием культуры обществоведы пользуются давно. Однако вплоть до сравнительно недавнего времени они редко сопоставляли культуру с передачей генетической программы. Иначе подходили к этому биологи. Они, как правило, обращали внимание на передачу опыта через посредство примера и языка, сравнивая ее с биологической наследственностью.

Одни из них писали о двух процессах наследственности у человека.323 См.: Морган Т.Г. Экспериментальные основы эволюции. М.-Л., 1936.Другие предлагали употреблять термин «наследственность» для обозначения исключительно лишь передачи информации через половые клетки, а передачу информации иным путем называть «преемственностью».324 См.: Давиденков С.Н. Эволюционно-генетические проблемы в невропатологии. Л., 1947.Встречаются в трудах генетиков и такие термины, как «генетическая программа» и «социальная программа», «биологическое наследование» и «социальное наследование», а также «социальная преемственность».325 Дубинин Н.П. Философские и социологические аспекты генетики человека. // ВФ. 1971. № 1. С. 36-39; Эфроимсон В. Родословная альтруизма. // НМ. 1971. № 10. С. 193.

Но чаще всего все же употребляется термин «культура». Именно в культуре ищет большинство западных исследователей-обществоведов основу человеческого поведения. Сущность поведения человека, подчеркивают многие из них, определяется культурой, а не структурой его организма.326 Kroeber A. L, The Supcrorganic // A. L. Kroeber The Nature of Culture. Chicago, 1952; L.A. White. The Evolution of Culture. New York etc, 1959. P. 12-17.Сэтимсвязана нередковстречающаясявихработаххарактеристика культурыкаксуперорганического, надбиологическогоявления.327 Kroeber A.L. Ор. cit.; White L.A. Ор. cit.; Kaplan D. The Superorganic: Science or Metaphysics? // AA. 1965. Vol. 67. № 4.Таким образом, сущность отличия человека от животных они видят в том, что первый обладает культурой, а последние ее не имеют.

Казалось бы, проблема решена. Однако в действительности налицо лишь видимость ее решения, не более. Чтобы убедиться в этом, достаточно поставить вопрос об источнике и основе программы поведения человека. Ответ, казалось бы, прост: так как культура представляет собой общезначимый опыт человеческой деятельности, то ее источником и основой является сама практическая деятельность. Именно в практике приобретается людьми опыт. Но сама деятельность определяется, во-первых, программой, в которой выражается старый опыт, и, во-вторых, новым опытом, который вносит изменения в программу. Получается так, что программа определяется практикой, а практика — программой. Образуется замкнутый круг.

Применительно к материально-производственной деятельности людей подобный круг разрывается довольно легко. Материально-производственная деятельность представляет собой взаимодействие человека с природой, которая существует независимо от сознания и воли людей, с материальными вещами. В процессе материального производства человек изменяет вещи, придает им иную форму. Добиться этого он может только одним путем: действовать не как угодно, а вполне определенным образом.

Образ действия человека детерминирован в конечном счете объективными свойствами тех вещей, с которыми человек оперирует. Именно в процессе взаимодействия с объективным миром выявляется, какие действия человека являются правильными, обеспечивающими достижения желаемого результата, а какие ошибочными, обрекающими на неудачу.

Программа материально-производственной деятельности вырабатывается сознанием людей на основе практики взаимодействия с внешним миром и полученных в ходе этого взаимодействия знаний о свойствах материальных вещей и возможностях их использования. В конечном счете источником этой программы является объективный внешний мир. Сознание человека способно правильно направлять человеческую деятельность по преобразованию объективного мира потому, что оно более или менее адекватно отражает этот мир.

Сложнее обстоит дело с поведением людей, т.е. с их действиями по отношению друг к другу. Ясно, что тот или иной образ поведения определяется существующей программой поведения. На вопрос о том, чем определяется сама эта программа, можно, конечно, как и в случае с материально-производственной деятельностью, сослаться на практики самого поведения, в ходе которой выясняется, как человеку нужно вести, а как нельзя, какие поступки людей правильны, а какие — ошибочны.

Но если в ходе материально-производственной деятельности критерий, отделяющий правильные действия от ошибочных, — это особенности объективных вещей, с которыми человек имеет дело, то в случае поведения человека получается, что таким критерием является соответствие или несоответствие его поступков существующей программе поведения. Правильны те поступки, которые соответствуют правилам, нормам, содержащимся в программе, ошибочны — расходящиеся с этими нормами.

В случае с материально-производственной деятельностью человека за неправильные действия наказывает природа, в случае с поведением — другие члены общества, которые руководствуются программой, которая определяет, как поступать можно и должно, а как — нельзя.

В рамках рассматриваемой концепции, которую можно назвать культурным детерминизмом, неизбежен вывод, что у программы поведения нет не зависящей от сознания, объективной основы. В результате сама программа, т.е. общественное сознание, выступает как единственная основа деятельности людей, а тем самым и человеческой истории. Порочный круг разрывается при таком подходе, но ценой признания сознания за первичное, определяющее по отношению к поведению. Это — типичный социоисторический идеализм.

Таков конечный итог, к которому неизбежно должны прийти все, кто разделяет взгляд, согласно которому суть отличия человека от животного заключается в наличии у него культуры. И если к нему не приходят прямо, то это говорит лишь о явной непоследовательности. Изменить идеалистический характер концепции не могут и утверждения о том, что культура не зависит от человека, что культура управляет человеком и т.п. Согласно такой точке зрения, именно развитие культуры, т.е. общественного (социарного) сознания лежит в основе эволюции общества. Но ответа на вопрос, почему развивается та часть культуры, которая определяет поведение людей, а тем самым и ход истории, сторонники этой точки зрения не дают.

Кстати сказать, взгляд на культуру как нечто существующее и развивающееся независимо от человека, не нов. Как мы уже знаем (1.4.2), его в свое время отстаивал Л. Фробениус, который тоже ничего не мог сказать о реальном источнике ее развития.