3.7.6. Великая Французская революция и крушение волюнтаризма

3.7.6. Великая Французская революция и крушение волюнтаризма

Казалось бы, что сам ход революции полностью подтверждал волюнтаристический взгляд на историю: появились великие люди, от ума и воли которых зависел весь ход событий: Оноре Габриэль Рикети Мирабо, Жан Поль Марат, Жорж Дантон, Максимильен Робеспьер. Наконец, на историческую арену вышел Наполеон Бонапарт, который по своему произволу стирал с карты и создавал государства, бесконтрольно вершил судьбы Европы. Оседлав историю, он гнал ее в нужном ему направлении.

Но тот же ход событий полностью опровергал волюнтаризм. М. Робеспьер действительно некоторое время имел почти неограниченную власть. Но кончил свою жизнь на гильотине. Наполеон действительно создавал и уничтожал королевства, сажал на престол и убирал монархов. Но конечный результат его деятельности был противоположен тому, что он замышлял. Вместо того, чтобы стать властелином Европы и мира, он окончил свою жизнь в плену на острове, затерянном в Атлантике. Он жаждал одного, стремился к одному, а получилось совсем иное. Все планы его рухнули.

В результате наблюдателям всех этих событий невольно навязывалось представление о какой-то объективной силе, которая определяет ход событий и которой не могут противостоять никакие, даже самые великие люди. Такое представление возникало не только у философов, историков, но и у поэтов, причем не обязательно великих.

Достаточно вспомнить стихотворение малоизвестного русского писателя Николая Семеновича Соколова «Он», которое не было забыто потому, что стало популярной народной песней. Поэт вкладывает в уста Наполеона, наблюдающего московский пожар, такие слова:

Судьба играет человеком;

Она, лукавая, всегда

То вознесет тебя над веком,

То бросит в пропасти стыда.

И я, водивший за собою

Европу целую в цепях,

Теперь поникнул головою

На этих горестных стенах!36 Соколов Н.С. Он // Кубок. Баллады, сказания, легенды. М., 1970. С. 183-184.

В годы, последующие за началом Великой Французской революции, может быть, впервые в истории человечества на глазах одного поколения коренным образом изменился мир. К 1815 г. Западная Европа стала совершенно иной, чем она была в 1789 г. И всем вдумчивым свидетелям великих событий было ясно, что эти грандиозные преобразования не были случайными. Они были неизбежными, неотвратимыми. Конкретные события могли одними, могли быть иными, но конечный их итог не мог быть другим. Это создавало условия для возрождение исторического фатализма и даже провиденциализма.

Уже известный нам французский мыслитель и писатель Жозеф де Местр (1753 — 1821) в работе «Рассуждения о Франции» (1797; русск. перевод: М., 1997) прежде всего подчеркивал объективную предопределенность хода Великой французской революции. «Самое поразительное во французской революции, — писал он, — увлекающая собой ее мощь, которая устраняет все препятствия. Этот вихрь уносит как легкие соломинки все, чем человек мог ото него заслониться: никто еще безнаказанно не мог преградить ему дорогу. Чистота помыслов могла высветить препятствие и только; и эта ревнивая сила неуклонно двигаясь к своей цели, равно низвергает Шаретта, Дюмурье и Друэ. С полным основанием было отмечено, что французская Революция управляет людьми более, чем люди управляют ею. Это наблюдение очень справедливо, и хотя его можно отнести в большей или меньшей степени ко всем великим революциям, однако оно никогда не было более разительным, нежели теперь. И даже злодеи, которые кажутся вожаками революции, участвуют в ней в качестве простых орудий, и как только они проявляют стремление возобладать над ней, они подло низвергаются».37 Местр Ж. де. Рассуждения о Франции. М., 1997. С. 14-15.

Силой, определяющей ход революции и истории вообще, Ж. де Местр считал божественный промысел, существование которого, однако, по его мнению, не отменяет свободы воли человека. «Все мы привязаны, — утверждал он, — к престолу Всевышнего гибкими узами, которые удерживают нас, не порабощая. Одно из самых больших чудес во всеобщем порядке вещей — это поступки свободных людей под божественной дланью. Покоряясь добровольно, они действуют одновременно по собственному желанию и по необходимости: они воистину делают, что хотят, но не властны расстроить всеобщие начертания. Каждое из этих существ находится в центре какой-либо области деятельности, диаметр которой изменяется по воле предвечного геометра, умеющего распространять, ограничивать или направлять волю, не искажая ее природы».38 Там же. С. 11.

Сходные взгляды развивались философом и публицистом Луи Габриэлем Амбруазом виконтом де Бональдом (1754 —1840) в работе «Теория политической и религиозной власти в гражданском обществе» (1796). Критикуя концепцию общественного договора, он отстаивал идею, что как природа, так и история являются проявлением божественной воли. Бог — создатель общества и наставник рода человеческого. Идея провиденциализма нашла свое выражение в книге известного писателя и мыслителя Франсуа Рене де Шатобриана (1768 — 1848) «Гений христианства, или Красоты христианской религии» (1802; на русск. язык переведены лишь две повести, призванные иллюстрировать теоретические положения труда: Атала, или Любовь двух дикарей // Французская романтическая повесть. Л., 1982; Рене, или Следствия страстей // Французская новелла XIX века. Т. 1. М.-Л., 1959), В трактате Ф. Шатобриана целая глава была посвящена восхвалению историческая концепция Ж.Б. Боссюэ.

Сторонником провиденциализма принято считать крупного немецкого историка Леопольда фон Ранке (1795 — 1886). Действительно, в предисловии к первому своему труду «История германских и романских народов с 1494 до 1535 г.» (1824) он писал: «Во всех исторических явлениях виден перст божий».39 Цит.: Историография нового времени стран Европы и Америки. М., 1967. С. 152.Однако в действительности его позиция далеко не так однозначна, о чем свидетельствует его работа «Об эпохах новой истории» (1854; русск. перевод: М., 1898).

Он и здесь отстаивает существование бога. И в то же время утверждает, что идея, согласно которой существует руководящая воля, определяющая движение истории к определенной цели, не выдерживает философской критики и не может быть доказана исторически.

Какая-то предопределенность существует, но не столько в общем ходе истории, сколько в истории эпох, на которые всемирная история подразделяется. «В каждой эпохе человечества, — писал Л. Ранке, — проявляется... определенная великая тенденция, и прогресс покоится на том, что известное движение абсолютного духа обнаруживается в каждом периоде, выдвигая то одну, то другую тенденцию и своеобразно проявляясь в ней».40 Ранке. Об эпохах новой истории. М., 1898. С. 4.

О том, почему абсолютный дух выдвигает в одну эпоху одну тенденцию, а в другую эпоху — другую тенденцию, Л. Ранке ничего не говорит. Нельзя даже категорически утверждать, что он видит их начало в боге. «Мне представляется, — пишет Л. Ранке, — что Божество, существуя вне времени, обозревает все историческое человечество в его целом и всюду считает его одинаково ценным».41 Там же. С. 5.И это все, что сказано им в данной работе о роли бога в истории. Таким образом, никаких сколько-нибудь четких представление о движущих силах истории у Л. Ранке не было.

Наивысшее свое осмысление события конца XVIII — начала XIX века получили в уже рассмотренной выше философии истории великого немецкого мыслителя Г.В.Ф. Гегеля.