3. Причастен ли Сталин к убийству?

3. Причастен ли Сталин к убийству?

Наконец мы подошли к третьей версии, согласно которой убийца Кирова был просто слепым орудием в руках НКВД, которое действовало по указанию Сталина. Если формулировать смысл этой версии вполне четко и без всяких экивоков, то не кто иной, как Сталин предстает перед историей как фактический организатор убийства своего ближайшего соратника. Со всеми вытекающими из этого последствиями. Имеется в виду прежде всего то, что признанием этой версии в качестве достоверной и обоснованной открывается широкое поле для еще большей дискредитации Сталина как политического и государственного деятеля и сталинизма как системы, созданной им.

Как уже говорилось выше, эта версия выглядит крайне тенденциозной, несостоятельной с точки зрения исторических фактов и базируется большей частью на слухах, сомнительных свидетельствах и тому подобных, с позволения сказать, аргументах. Ее не подтвердили многократные проверки, проводившиеся различными комиссиями ЦК КПСС на протяжении целого ряда лет. Если бы имелись хоть какие-то зацепки, то они, в этом можно не сомневаться, были бы интерпретированы в пользу данной версии. В особенности во времена Хрущева, когда буквально все проблемы, с которыми столкнулась страна, объяснялись тяжким наследием сталинизма и личными преступлениями или ошибками вождя. Это, конечно, не метод установления исторической истины, а скорее способ найти легкое объяснение трудным проблемам.

Отмечу, что в мою задачу, как я ее понимаю, не входит криминалистическое исследование и взвешивание всех фактов и обстоятельств, на которые ссылаются апологеты именно данной версии. Это не только выходит за пределы моих возможностей, но и за пределы основной цели данной работы — дать объективную картину политической деятельности Сталина на протяжении всего периода его жизни. Однако привести аргументы сторонников третьей версии и прокомментировать их я, конечно, обязан.

В противном случае мне заслуженно могут поставить в упрек, что я стремлюсь приукрасить Сталина как политическую фигуру и как государственного деятеля.

Начнем с того, что рассматриваемая версия родилась в определенных кругах сразу же после совершенного убийства. Ее апологеты стремились представить Сталина в качестве чуть ли не уголовника, по невероятному стечению исторических обстоятельств ставшего во главе партии и страны. Нет смысла полемизировать с выразителями подобной точки зрения, поскольку в виду своей беспредельной тенденциозности она едва ли заслуживает этого. Более целесообразным представляется остановиться на выводах и оценках, содержащихся в работах ряда авторов, отстаивающих данную версию.

Можно смело утверждать, что именно Н. Хрущеву принадлежит пальма первенства в обвинении Сталина в непосредственной причастности к убийству Кирова. Впервые он сделал это в своем знаменитом докладе на XX съезде партии в 1956 году. Затем не раз возвращался к этой теме в своих многочисленных и многословных выступлениях. Позволю себе привести пару его высказываний на сей счет, чтобы читатель сам мог судить, насколько состоятельны аргументы Н.С. Хрущева.

«Конечно, не лично Сталин поручал дело Николаеву. Для этого Николаев был слишком мал. Но у меня нет сомнений, что по поручению Сталина кто-то его подготовил. Это убийство было организовано сверху. Я считаю, что оно было подготовлено руководителем ОГПУ Ягодой, который, в свою очередь, мог действовать только по секретному поручению Сталина, данному, как говорится, с глазу на глаз. Если принять именно такую схему рассуждений, то Николаев, наверное, надеялся на какое-то снисхождение. Но по-настоящему рассчитывать на это было слишком наивно. Не такой уж большой человек этот Николаев: он выполнил поручение и думал, что ему будет дарована жизнь. Просто глупец. Как раз после исполнения такого поручения для сохранения тайны требовалось уничтожить исполнителя. И Николаев был уничтожен»[808].

Убежденность, с которой Н. Хрущев утверждает это, невольно даже побуждает задуматься: а не был ли он третьим участником подобной беседы? Но это, конечно, со стороны автора только дань юмору, и не более того.

Какие же доказательства приводит Н. Хрущев в подтверждение своей версии, которую он отстаивал с тем большим пылом и усердием, чем больше она подвергалась обоснованным сомнениям? Вот как он мотивирует свою позицию: «Теперь я подхожу к главному: почему же «выбор» пал на Кирова? Зачем Сталину была нужна смерть Кирова? Киров был человек, близкий к Сталину. Он был послан в Ленинград после разгрома. зиновьевской оппозиции и провел там большую работу, а Ленинградская организация состояла прежде в своем большинстве из сторонников Зиновьева. Киров повернул ее, и она стала опорой Центрального Комитета, проводником решений ЦК. Все это сам Сталин ставил в заслугу Кирову. Кроме того, Киров — это большой массовик. Я не стану тут касаться всех тех его качеств, которые высоко ценились в партии. Напомню лишь, что он был прекрасным оратором и, как мог, боролся за идеи партии, за идеи Ленина, был очень популярен в партии и в народе. Поэтому удар по Кирову больно отозвался и в партии, и в народе. Кирова принесли в жертву, чтобы, воспользовавшись его смертью, встряхнуть страну и расправиться с людьми, неугодными Сталину, со старыми большевиками, обвинив их в том, что они подняли руку на Кирова»[809].

Как видим, рассуждения носят умозрительный характер и не подкрепляются какими-либо достоверными или близкими к ним фактами. В дальнейшем я еще остановлюсь на опровержении данной версии, столь милой душе ярых противников Сталина. В данном случае, разумеется, главную и решающую роль должны играть не умозрительные рассуждения, а серьезная аргументация. Тем более что речь идет о прямом обвинении в соучастии в убийстве.

Что можно сказать в связи с этим? Конечно, на все 100% быть уверенным в том, что ничего подобного быть не могло, было бы самоуверенностью. Теоретически нельзя отрицать и версию, защищаемую Хрущевым. Однако она не подтверждается никакими фактами и не имеет доказательной базы. Более того, в свете этой версии абсолютно необъяснимым выглядит поведение Ягоды во время процесса 1938 года, когда он фактически признав большинство предъявленных ему обвинений, тем не менее пытался всячески преуменьшить свою роль, изобразив себя не организатором, а лишь подневольным исполнителем решения, которое якобы принял «правотроцкистский центр» в убийстве Кирова.

Вот его показания относительно обстоятельств убийства Кирова на процессе 1938 года: «Я не хочу и не могу опорочивать ни одного из предъявленных мне обвинений по части совершенных террористических актов. Но я хочу только подчеркнуть, что ни один из этих актов не совершен мною без директивы «правотроцкистского блока».

Во-первых, — убийство Кирова. Как обстояло дело? В 1934 году, летом, Енукидзе сообщил мне об уже состоявшемся решении центра «правотроцкистского блока» об организации убийства Кирова. В этом решении принимал непосредственное участие Рыков. Из этого сообщения мне стало известно, что троцкистско-зиновьевские террористические группы ведут конкретную подготовку этого убийства. Енукидзе настаивал на том, чтобы я не чинил никаких препятствий этому делу, а террористический акт, говорил он, будет совершен троцкистско-зиновьевской группой. В силу этого я вынужден был предложить Запорожцу, который занимал должность заместителя начальника Управления НКВД, не препятствовать совершению террористического акта над Кировым. Спустя некоторое время, Запорожец сообщил мне, что органами НКВД был задержан Николаев, у которого были найдены револьвер и маршрут Кирова. Николаев был освобожден. Вскоре после этого Киров был убит этим самым Николаевым»[810].

И далее, отвечая на конкретный вопрос прокурора А. Вышинского: «Признаете себя виновным в организации и осуществлении террористических актов: первое — убийство товарища Кирова по поручению блока и по предложению блока?

Ягода. Признаю себя виновным в соучастии в убийстве»[811].

Ведь Ягода прекрасно сознавал, какая судьба его ожидает и не питал, в отличие от других, никаких сомнений насчет приговора суда. Что ему стоило взять на себя полную ответственность еще за одно преступление? Ответа на этот вопрос нет. Ягода говорил лишь о соучастии в преступлении, а не в его организации. И это заставляет задуматься. По крайней мере, не принимать на веру слова Хрущева.

Но еще больше придется задуматься, если мы процитируем не признание Ягоды, процитированные мной по судебному отчету, изданному в 1938 году (он был во многом фальсифицирован), а по другим источникам, гораздо более достоверным. В своем последнем слове он категорически отрицал свою причастность к убийству Кирова. Вот выдержка из его последнего слова: «Неверно не только то, что я являюсь организатором, но неверно и то, что я являюсь соучастником убийства Кирова. Я совершил тягчайшее служебное преступление — это да. Я отвечаю за него в равной мере, но я — не соучастник Соучастие, гражданин Прокурор, вы так же хорошо знаете, как и я, — что это такое. Всеми материалами судебного следствия, предварительного следствия не доказано (выделено мной — Н.К.), что я — соучастник этого злодейского убийства.

Мои возражения по этим моментам не являются попыткой ослабить значение моих преступлений. Моя защита и не имела бы здесь никакого практического значения, ибо за каждую миллионную часть моих преступлений, как говорит Прокурор, он требует моей головы»[812].

Суммируя, можно сказать, что здесь есть о чем серьезно поразмыслить. В том числе и относительно достоверности версии, высказанной Хрущевым. И не только Хрущевым.

Наиболее рьяно и последовательно версию о причастности Сталина к убийству Кирова отстаивает Р. Конквест. Кроме книги о большом терроре, он написал небольшую по объему и довольно жиденькую с точки зрения научной глубины и аргументации книгу, специально посвященную рассматриваемой проблеме. Исходной посылкой в его системе аргументации лежит следующее положение: «Проблемы, стоявшие перед Сталиным в 1934 году, не давали возможности удовлетворительного для него политического решения. Но он видел один выход из положения. Выход был крайне необычный, но на этом примере ясно, что у Сталина не было никаких моральных или иных сдерживающих факторов. Убить Кирова означало убрать ближайшее препятствие; это позволяло в то же время создать атмосферу насилия; создать возможность обвинения противников Сталина в убийстве и стереть их с лица земли без тех споров, какие ему пришлось вести по поводу судьбы Рютина»[813].

Р. Конквест утверждает (и в данном пункте с ним нельзя не согласиться), что теоретическим обоснованием репрессий стала сталинская концепция обострения классовой борьбы и ужесточения сопротивления бывших господствующих классов, взгляды и устремления которых якобы выражали оппозиционные в партии силы. Центральным моментом здесь явилось убийство Кирова. И ссылается на одного из тех, кто пострадал в годы репрессий, что «1937 год в действительности начался 1 декабря 1934 года»[814]. По убеждению американского советолога, «в виновности Сталина едва ли можно сомневаться, хотя ее окончательное подтверждение весьма приветствовалось бы». Но сам Р. Конквест не питает каких-либо иллюзий и полагает, что полная история этого сложного заговора, который привел к убийству, вряд ли будет полностью раскрыта в ближайшее время. Еще меньше шансов на то, что экстраординарные детали использования Сталиным методов борьбы против его конкурентов и коллег будут полностью выявлены[815].

Приведенные оценки Р. Конквеста сами по себе ничего не доказывают и являются всего лишь точкой зрения самого автора. На чем же он в дальнейшем строит систему доказательств? Прежде всего на том, что Киров якобы являлся реальной альтернативой Сталину и что тревожным сигналом для вождя послужило голосование на XVII съезде партии и предпринятая попытка заменить его Кировым на посту Генерального секретаря. Далее он делает такой вывод:

«Что могло бы последовать, если бы Киров стал Генеральным секретарем?

Политически он показал себя чрезвычайно способным тактиком. Есть немного доказательств того, что он был способен к управлению страной. Его представляли в качестве неподходящего для этой роли, поскольку он «не теоретик, а практический революционер». С другой стороны, его назначение Генеральным секретарем могло бы подразумевать появление некоего подобия подлинного коллективного руководства с разделением полномочий и низведением власти Секретариата к более низкому уровню»[816].

Другим моментом, на котором акцентирует внимание Р. Конквест, является то, что якобы Киров имел серьезные разногласия со Сталиным в отношении политики коллективизации. Далее, американский советолог, не приводя никаких фактов, утверждает, что между Кировым и Сталиным имелись серьезные разногласия по вопросам внешней политики. В первую очередь речь шла о политике в отношении Германии. Мол, старые большевики после прихода Гитлера к власти видели в гитлеровской Германии огромную угрозу, а Сталин, наоборот, считал, что и с новым режимом можно развивать отношения. При этом в работе Р. Конквеста содержится ссылка на высказывание Сталина на XVII съезде партии о том, что приход фашистов к власти не может служить препятствием для развития нормальных межгосударственных отношений[817].

Совершенно безапелляционно другой американский автор Р. Такер утверждает, что не может быть сомнений в том, что именно Сталин нес ответственность за убийство Кирова. Звучит это несколько расплывчато (нес ответственность!), но смысл вполне определенный[818].

Выше я уже довольно подробно касался вопроса о так называемой попытке смещения Сталина и назначения на пост генсека Кирова. Думаю, что вновь возвращаться к этой теме нет смысла, поскольку вопрос, как мне представляется, выяснен и не нуждается в дополнительных подтверждениях. Разве что есть смысл привести еще некоторые дополнительные аргументы, в частности, мнение В. Молотова, который, несомненно, знал наверняка лучше, чем, скажем, Н. Хрущев, расклад сил в руководстве той поры и внутренние взаимоотношения среди ведущих партийных лидеров. Предоставим слово В. Молотову:

«…Он (т. е. Киров — Н.К.) и сам на первого не претендовал ни в какой мере. Он мог работать, но не на первых ролях. Первым его бы и не признали, я прямо вам могу сказать, особенно ответработники…

— Говорят: какой-то грузин правил Россией… — Тут еще есть такой момент, что Сталин, как грузин, инородец, мог позволить себе такие вещи в защиту русского народа, на какие на его месте русский руководитель не решился бы, — утверждает Молотов»[819].

Мне думается, что оценки Молотова соответствуют исторической истине. Они подтверждаются и другими свидетельствами. Что же касается мнимых разногласий по вопросам внешней политики между Сталиным и Кировым, то они представляются надуманными. В действительности подобного рода разногласий не было. Позиция по кардинальным проблемам международной политики Советского Союза в тот период формировалась с учетом реального положения дел в Европе, и об этом пойдет речь в специальном разделе, посвященном комплексу внешнеполитических аспектов сталинской линии в тот период.

Характерно, что усердными проповедниками третьей версии выступали бежавшие на Запад бывшие крупные работники НКВД. Так, один из них А. Орлов (настоящая фамилия Л.Л. Фельдбин) после смерти вождя выпустил в США книгу под названием «Тайные преступления Сталина», в которой подробно описал пикантные обстоятельства, связанные с деятельностью НКВД процессами 30-х годов и характером отношений Сталина с органами государственной безопасности, а также и многие другие весьма любопытные моменты. Касательно рассматриваемого здесь вопроса, он написал следующее:

«Неудивительно, что в партийных кругах ходил слух о том, что Киров возглавил новую оппозицию, но ее удалось уничтожить в зародыше.

Сотрудникам НКВД также было известно больше чем следовало, и, видимо, через них информация о том, что ленинградское управление НКВД приложило руку к убийству Кирова, просочилась в аппарат ЦК.

В тех кругах партийцев, которые ориентировались в обстановке, было известно, что Ягода — лишь номинальный руководитель НКВД, а подлинный хозяин этого ведомства — Сталин. Эти круги прекрасно понимали (или догадывались), что раз НКВД замешан в убийстве Кирова, значит, убийство совершено по указанию Сталина.

О том, что тайна убийства Кирова в общем-то перестала быть тайной, Сталин узнал с запозданием. Ягода, снабжавший его разнообразной информацией, в том числе и сводками различных слухов и настроений, боялся докладывать об этом. В ушах Ягоды все еще звучала бешеная сталинская реплика: «Мудак!», брошенная ему в Ленинграде. Видные члены ЦК, постепенно узнавшие тайну убийства Кирова, тоже не спешили сообщить об этом Сталину, поскольку этим они автоматически зачислили бы себя в категорию людей, знающих «слишком много».

В общем, когда все это стало известно Сталину, было уже поздно думать о более тщательном сокрытии истины. Оставалось только одно: объявить открыто, что убийство Кирова было делом рук НКВД, и отнести все на счет Ягоды»[820].

Кстати сказать, именно информация типа приведенной выше, служила и служит до сих пор основной материально-доказательной базой, на которую ссылаются как западные, так и российские авторы, пишущие на данную тему. Сюда надо добавить и свидетельство Г. Люшкова, крупного работника НКВД принимавшего участие в расследовании убийства Кирова, а затем, в 1938 году бежавшего в Японию. В момент своего бегства он являлся начальником Управления НКВД по Дальнему Востоку. Приведу довольно обширную часть заявления, сделанного им после бегства, имеющую прямое отношение к рассматриваемому вопросу.

«Я до последнего времени совершал большие преступления перед народом, так как я активно сотрудничал со Сталиным в проведении его политики обмана и терроризма. Я действительно предатель. Но я предатель только по отношению к Сталину… Таковы непосредственные причины моего побега из СССР, но ими только дело не исчерпывается. Имеются и более важные и фундаментальные причины, которые побудили меня так действовать.

...Я впервые почувствовал колебания со времени убийства Кирова Николаевым в конце 1934 года. Этот случай был фатальным для страны так же, как и для партии. Я был тогда в Ленинграде. Я не только непосредственно занимался расследованием дела об убийстве Кирова, но и активно принимал участие в публичных процессах и казнях, проводившихся после кировского дела под руководством Ежова… Перед всем миром я могу удостоверить с полной ответственностью, что все эти мнимые заговоры никогда не существовали и все они были преднамеренно сфабрикованы. Николаев, безусловно, не принадлежал к группе Зиновьева. Он был ненормальный человек, страдавший манией величия. Он решил погибнуть, чтобы стать историческим героем. Это явствует из его дневника.

…Сталин использовал благоприятную возможность, представившуюся в связи с делом Кирова, для того, чтобы избавиться от этих людей посредством фабрикации обширных антисталинских заговоров, шпионских процессов и террористических организаций.

Так Сталин избавлялся всеми мерами от политических противников и от тех, кто может стать ими в будущем. Дьявольские методы Сталина приводили к падению даже весьма искушенных и сильных людей. Его мероприятия породили много трагедий. Это происходило не только благодаря истерической подозрительности Сталина, но и на основе его твердой решимости избавиться от всех троцкистов и правых, которые являются политическими оппонентами Сталина и могут представить собой политическую опасность в будущем…»[821].

Наверное, читатель уже утомлен цитатами и ссылками на свидетельства тех, кто прямо обвиняет Сталина, что он являлся виновником убийства Кирова. Пожалуй, на этом стоит остановиться. Остановиться, но не поставить точку. Точку можно будет поставить после того, как будут приведены контраргументы, опровергающие данную версию. В подтверждение и обоснование своей позиции по этому вопросу я буду апеллировать прежде всего к доводам здравого смысла и к логике, поскольку каких-то новых фактов и свидетельств, подтверждающих свою правоту я не могу привести. Ведь и до меня переворочено столько дел и материалов различными комиссиями по реабилитации, но и эта работа не прибавила ничего принципиально нового в доказательную базу.

Но прежде чем перейти к контраргументам, представляется уместным сослаться на мнение такого крупного специалиста в этом вопросе, каким является А. Кирилина. Ее точка зрения базируется на глубоком исследовании и анализе огромного массива фактов и архивных документов, на сопоставлении различных показаний. Уже в силу этого ее обобщающая оценка достойна внимания.

Она пишет, что убийство Кирова «было той козырной картой, которая разыгрывалась многими политическими лидерами в своих целях. Сначала ее цинично использовал Сталин для укрепления режима личной власти, создания в стране обстановки страха и беспрекословного повиновения. Затем трагическим выстрелом в Смольном воспользовался Н. С. Хрущев для развенчания культа личности великого диктатора.

И наконец, сегодня в условиях вседозволенности и так называемого плюрализма появились статьи, авторы которых не затрудняют себя поисками документов, не обременены стремлением объективно разобраться в том, что же случилось 1 декабря 1934 года. Их главная цель — еще раз заявить, что «Сталин — убийца Кирова», не располагая при этом ни прямыми, ни косвенными доказательствами, но широко используя мифы, легенды, сплетни»[822].

Подобная направленность в трактовке убийства Кирова сохраняется и по сей день. Вокруг этой проблемы не утихают страстные споры. Но часто они носят характер диалога глухого с глухим, где взвешенный анализ фактов подменяется голыми утверждениями и предположениями, которым придают статус истин в последней инстанции.

Прежде всего зададимся вопросом: какими мотивами мог руководствоваться Сталин, организуя убийство Кирова? Без серьезных мотивов не совершается ни одно серьезное преступление, не говоря уже о преступлении века, как окрестили с полным основанием убийство 1 декабря 1934 г. В приложении к Сталину довольно резонно звучит оценка, принадлежащая перу автора книги о нем Р. Макнилу: «Нет оснований пытаться реабилитировать Сталина. Сложившееся мнение, что он осуществлял кровавые бойни, сажал в тюрьмы и осуществлял репрессии самого большого масштаба — это не ошибочное впечатление. С другой стороны, невозможно понять этого безусловно одаренного политика, приписывая только ему все преступления и страдания его эпохи. Или рассматривать его просто как чудовищного монстра и психически больного человека. С самой своей юности до самой своей смерти он был бойцом в деле, которое он и многие другие рассматривали как справедливую борьбу»[823].

Безусловно, в корне неверна исходная посылка, будто Сталин видел в Кирове соперника, способного бросить ему перчатку в борьбе за власть. Как было показано выше, по всем параметрам лидер ленинградских большевиков был фигурой отнюдь не того масштаба, чтобы претендовать на обладание высшей властью в партии и стране. Лишь его трагическая смерть послужила предпосылкой для того ореола, которым стали окружать его имя после трагической гибели. И Сталин не был настолько наивен, чтобы не понимать этого. Более того, вождь намеревался еще больше приблизить Кирова к себе, сделав его секретарем ЦК с перспективой перевода на постоянную работу в Москве. Он явно нуждался в людях такого склада, как Киров, и рассчитывал, что с его переходом на работу в Москву удастся усилить общее партийное руководство. Какой же резон был у Сталина устранять своего надежного соратника?

А то, что Киров был таковым, свидетельствуют многочисленные факты, в том числе и приведенные в предшествующих главах. Разговоры о наличии каких-то серьезных разногласий между ними по коренным вопросам политики — не более чем досужий вымысел. Вспомним хотя бы то, что именно Киров предложил принять в качестве резолюции XVII съезда доклад Сталина. Это предложение говорило о многом, по крайней мере о том, что Киров безраздельно стоял на позициях последовательного сторонника и защитника сталинского стратегического курса. Это, разумеется, не исключало возможности каких-то мелких разногласий между ними по отдельным практическим вопросам. Но все это не меняло общей картины.

В контексте сказанного субъективной и малоубедительной представляется аргументация, выдвигаемая Р. Медведевым. В своей книге он писал:

«Киров, хоть и обладал многими чертами, характерными для окружения Сталина, все же как личность во многом отличался от него. Он был прост и доступен, близок рабочим, часто бывал на предприятиях, обладал огромной энергией, ярким ораторским талантом, неплохой теоретической подготовкой. Влияние Кирова в стране росло, и в 1934 г. он был, несомненно, вторым по авторитету человеком в партии. Известно также, что, когда летом 1934 г. Сталин впервые серьезно заболел и возник вопрос о его возможном преемнике на посту генсека, Политбюро единодушно высказалось за кандидатуру С. М. Кирова.

Грубый, властолюбивый, подозрительный и жестокий Сталин плохо переносил возле себя людей ярких и самостоятельных. Растущие популярность и влияние Кирова не могли не вызвать у него зависти и подозрений. Можно с уверенностью сказать, что смерть Кирова не вызвала у Сталина сожаления. Убийство Кирова явилось важным звеном в цепи событий, которые привели в конечном счете к узурпации Сталиным всей власти в стране. Вот почему версия о причастности Сталина к убийству Кирова, которая в 1934–1935 гт. могла показаться невероятной, представляется в настоящее время весьма правдоподобной и с политической, и с логической точек зрения»[824].

Многие из утверждений Р. Медведева выглядят не как объективные аргументы, а скорее как собственные предположения, возводимые в разряд аргументов. Авторитет и популярность Кирова в то время явно преувеличена, он по своему влиянию едва ли был второй после Сталина фигурой. На заседаниях Политбюро, как уже упоминалось, он большей частью отмалчивался (по свидетельству А. Микояна). Вторая после Сталина фигура в руководстве Молотов также, как я писал выше, довольно скептически оценивал политический вес Кирова. Очевидно, в данном случае больше оснований верить Микояну и Молотову, нежели Р. Медведеву. Вызывает серьезные сомнения и утверждение, что Политбюро во время болезни Сталина летом 1934 года высказалось в пользу Кирова как возможного преемника Сталина на посту Генерального секретаря. Сам факт подобного рода мне представляется невероятным — при живом вожде рассматривать вопрос о его преемнике! Все члены ПБ прекрасно знали крутой характер и чрезвычайную подозрительность и мнительность хозяина, чтобы вообще обсуждать данный вопрос. Это явно выходит за горизонты событий той поры. Так что, в целом заключение российского историка (кстати, возможно, одного из наиболее компетентных в данной проблематике) едва ли можно признать убедительным.

В поле зрения имеются и некоторые другие варианты рассматриваемой версии. В частности, теоретически можно предположить, что Сталин дал санкцию на убийство Кирова для того, чтобы создать самый что ни есть благовидный предлог для развертывания всеобщей кампании репрессий в стране. Но, во-первых, Сталин не так уж и нуждался в создании каких-либо предлогов, поскольку сама идея широкомасштабной чистки органически вытекала из его концепции обострения классовой борьбы по мере роста успехов в строительстве социалистического общества. Это, конечно, не противоречит тому, что, коль такой предлог появился, то Сталин не преминул использовать его, что называется, на всю катушку. Во-вторых, сама организация Сталиным убийства члена Политбюро и своего ближайшего соратника — дело отнюдь не такое простое, как пытаются изобразить некоторые биографы вождя. Ведь в реализацию подобного рода «проекта» должно было быть вовлечено определенное число лиц, что создавало угрозу практически неизбежной утечки информации. Идти ради сомнительного дела на потерю своего авторитета Сталин, конечно, не мог. Да и едва ли он рискнул бы положиться на кого-либо в таком грязном деле с непредсказуемыми и неконтролируемыми последствиями.

Но главное состояло в другом. Система власти, в том числе и в отношениях между органами внутренних дел и Сталиным, была такова, что он не мог отдать указание о физической ликвидации члена ПБ. Не только открыто, но и путем намека, как, например, чтобы не чинились препятствия для осуществления террористического акта в отношении намеченного лица. И это, несмотря на то, что Сталин осуществлял не просто строжайший контроль над деятельностью НКВД, но и по существу руководство этим наркоматом. Не случайно Ежов говорил, что органы безопасности непременно улучшат свою работу, «при помощи т. Сталина, который изо дня в день руководит нами (выделено мной — Н.К.)»[825]. Ему же принадлежат слова о том, что: «…нет буквально ни одного мельчайшего вопроса, с которым я не мог бы обратиться к т. Сталину и получить от него совершенно исчерпывающие указания»[826].

О том, что вождь твердо держал все нити управления НКВД в своих руках, говорят многие факты. Это подтвердил в косвенной форме и Ягода, когда впоследствии на февральско-мартовском пленуме возник вопрос о том, могло бы быть предотвращено убийство Кирова. Тогда Ягода заявил: «т. Сталин меня предупредил однажды насчет Молчанова. Он мне прямо сказал, что Молчанов, что-то Медведем от него пахнет, не похож ли он на Медведя? Я ему сказал, что Медведя в нем нет. И к Молчанову трудно было придраться. Человек работал день и ночь. (Сталин. Я сказал: либо он тупица, либо подозрительный человек)…

Если Медведь благодаря плохой охране не смог охранить Кирова, то мы здесь также виноваты. (Голос с места. Какая же охрана, когда вы троцкистов не брали и не арестовывали.) Тем более, что злодей Николаев — убийца Кирова, — заявил, что если бы был один человек при Кирове, он бы не решился стрелять. (Голос с места. А почему у Кирова не было охраны?) Была, но очень плохая, потому что Киров никогда не брал ее, а в этом моя вина, что я не настоял. Но в данном случае аппарат ГПУ безусловно мог бы предотвратить это убийство. Если бы мы не имели Молчанова на секретном отделе, если мы, мы — чекисты, больше бы контролировали, а все эти агентурные данные, которые были у нас в руках, использовали бы вовремя, этого злодейского убийства С.М. Кирова не было бы, и в этом наша самая большая, ничем не поправимая вина. Тов. Ежов говорил о плохом следствии и это правильно. Тов. Сталин беспрерывно в течение всей моей работы указывал на плохое ведение следствия, о порядке допросов. Если бы следствие по делам контрреволюционной троцкистской банды велось так, как нужно было его вести, то даже по одному следствию можно было своевременно вскрыть этот контрреволюционный бандитский заговор»[827].

Приведенные выше выдержки из выступлений руководителей НКВД однозначно говорят о том, что Сталин не только держал под своим личным контролем важнейшие дела, но и непосредственно вмешивался в процедуру ведения допросов и следствия в целом. Делал он это на основе полномочий Генерального секретаря, в прерогативу которого входило осуществление общего надзора и руководства органами внутренних дел. Но все это отнюдь не было равносильно тому, что он был вправе дать указание или же намек на устранение члена Политбюро и секретаря ЦК. Такими полномочиями он не обладал и обладать не мог. Единственное, что он был в состоянии сделать, так это намекнуть Ягоде, чтобы органы НКВД не препятствовали покушению на Кирова. Это было бы равносильно приказу. Однако сделать этого он не мог по той простой причине, что сам в таком случае становился своего рода заложником в руках Ягоды. Возразят: какой, к черту, заложник, если Ягода был у него в руках и во всем следовал указаниям хозяина (как стали называть Сталина в его собственном окружении)? Словом, сам Ягода был заложником в руках у Сталина.

Итак, получается нечто вроде заколдованного круга — кто у кого был заложником? Конечно, всерьез рассуждать о том, что вождь мог быть заложником в руках Ягоды — вещь достаточно наивная, а, может быть, и смешная. Но в определенных пределах Сталин неизбежно должен был испытывать к своему наркому внутренних дел недоверие. Нельзя забывать, что Ягода одно время разделял взгляды правого блока и при случае мог нанести Сталину непоправимый политический ущерб, например, путем утечки информации о секретном задании Сталина. Прямые указания Ягода получал от Сталина в отношении лиц, которые уже были политически дискредитированы и осуждены на уровне не только пленумов ЦК, но съездов партии. И здесь указания вождя не подвергались сомнению. Они выполнялись, правда, не всегда, неукоснительно, о чем свидетельствует первоначальный этап ведения следствия по делу об убийстве в Смольном. Отдать секретное указание Ягоде о ликвидации Кирова Сталин не мог хотя бы в силу колоссального риска, сопряженного с этим. А он, как известно, предпочитал играть наверняка, исключив, по возможности, любой серьезный риск.

Добавим еще одно соображение. Ко времени убийства Кирова говорить о полном и безраздельном господстве Сталина можно было с учетом той поправки, что наряду с ним были и другие достаточно влиятельные члены ПБ, как, например, Орджоникидзе. И хотя все принципиальные вопросы решались Сталиным, но и они требовали формального одобрения Политбюро или пленума ЦК. Ведь не случайно в тот период пленумам ЦК уделялось столь большое внимание и Сталин прилагал немалые усилия, чтобы, упаси Боже, члены пленума не поставили под сомнение то или иное его решение. Скажут, чистая формальность? Вроде бы и да, а на самом деле не совсем так. Иначе Сталин не осуществил бы на протяжении ряда лет радикальную чистку состава ЦК партии.

Словом, для вождя было абсолютно исключенным и неоправданным риском связывать себя с физическим устранением члена Политбюро. Я уже оставляю в стороне то, что он считал Кирова «другом и братом». Ведь эмоции и сентиментальные чувства в политическом соперничестве отступают на второй план. Хотя и эти моменты нельзя сбрасывать со счета. К Кирову, как свидетельствует и его дочь Светлана, он питал особенно теплые чувства. И не случайно, по словам очевидцев, при прощании с телом покойного Сталин якобы промолвил «Мы отомстим за тебя». И мало кто мог себе представить, сколь грандиозной будет эта месть. Да и местью ее можно назвать лишь условно, ибо это превосходило все мыслимые и немыслимые масштабы мести как таковой. Это было нечто иное, чему не просто найти адекватное определение.

В рамки рассматриваемой мною версии — как один из ее возможных вариантов — вписывается и предположение о том, что убийство Кирова было организовано самими работниками НКВД. Именно такую мысль высказал преемник Кирова на посту руководителя ленинградских большевиков А.А. Жданов. Правда, сделал он это не публично, а в узком семейном кругу. Как свидетельствует его сын Ю.А. Жданов, зловещее событие, происшедшее в декабре 1934 года, сильно волновало людей даже по прошествии многих лет после случившегося. Сын соратника вождя пишет: «Десятки лет партийцы задавали себе и другим вопрос: чем же было убийство Кирова? Задавала отцу этот вопрос и моя мать. Уже после войны резко и запальчиво он сказал: «Провокация НКВД!»[828].

Видимо, Жданов-отец знал, о чем говорил. Но для нас его ответ выглядит задачей с огромным числом неизвестных, и решить ее, видимо, так же трудно, как и теорему Ферма. Представляется в высшей степени сомнительным, что НКВД по своей собственной инициативе организовал провокацию, стоившую жизни члену высшего партийного руководства. Хотя стопроцентно исключить и такой вариант нельзя. Здесь существо проблемы сводится к тому, зачем понадобилась такая провокация? Какую цель она могла преследовать? Может быть, чтобы продемонстрировать свою активность, то, что и работники НКВД не даром едят государственный хлеб (включая сюда многочисленные привилегии и т. п.)? Но уж слишком рискованным и маловероятным выглядит подобный мотив. Да и к тому же, для организации провокации такого масштаба и такого характера, нужна была, вне всякого сомнения, санкция высшего руководства. Поэтому списать провокацию на самодеятельность местных или даже центральных органов НКВД просто смешно. Думается, что версия о грандиозной провокации со стороны НКВД — не более чем отговорка со стороны А.А. Жданова. Или же — что представляется более вероятным — этим он хотел сказать, что в тот период в стране и в самих органах безопасности царил такой хаос и неразбериха, что в подобных условиях было все возможно. Однако за мыслью Жданова, мне кажется, скрывается попытка снять с высших партийных руководителей тех лет ответственность за убийство Кирова. А такую ответственность они, в том числе и Сталин, безусловно несут. Не в том смысле, что они сами организовали все это дело, а в том, что не предприняли необходимых мер по наведению должного порядка в самих органах НКВД. В следующей главе я более детально коснусь этой проблемы, поскольку она имеет непосредственное отношение и к Сталину как верховному руководителю страны.

Подводя общий итог, следует констатировать: версия о причастности Сталина к убийству Кирова несостоятельна, поскольку не выдерживает проверки фактами и противоречит логике развития событий той поры. Ведь ни одного действительно убедительного мотива такого рода действий со стороны вождя мы не находим. Есть только гадательные предположения и всякого рода допущения, сами по себе в серьезном анализе недопустимые. Разумеется, ведя полемику с теми, кто отстаивает гипотезу о личной причастности Сталина к преступлению века, никто не имеет морального права априори считать все, что они пишут, нелепицей, выдумкой, профанацией фактов. Конечно, в их позиции явно просматривается политическая или идеологическая заангажированность. Но и при всем этом высказываемая ими точка зрения имеет бесспорное право на существование. Другое дело, что она страдает серьезным изъяном — сложные и противоречивые процессы и тенденции развития нашей страны в тот период объясняются и интерпретируются исключительно через призму одной личности. Но каким бы всемогущим демиургом не выглядел Сталин, свести все перипетии событий тех лет главным образом к его деятельности — значит серьезно упростить и примитивизировать реальный ход событий той поры. Бесспорно, он во многом определял направления и пути развития советского общества в период беспрецедентных репрессий. Он наложил на весь этот процесс печать своей личности. Неизгладимую печать! Но кроме его воли и его планов существовали и действовали объективные причины и обстоятельства, взаимодействие которых неизбежно сказывалось на общей картине политической жизни нашей страны в середине 30-х годов.

Здесь мы сталкиваемся с вопросом о соотношении роли личности и объективных исторических закономерностей, действующих в любую эпоху. Нет смысла повторять набившие оскомину в прежние времена аксиомы о примате объективных закономерностей над волей и побуждениями исторических личностей, каков бы велик ни был их формат. Ведь в самой проблеме взаимосвязи и соотношения объективных и субъективных моментов слишком много накопилось трафаретных прописей, чтобы в данном случае оперировать ими. Но бесспорно одно — в событиях декабря 1934 года, как в своеобразном историческом зеркале, отразилось наступление новой полосы в развитии нашей страны. Какими бы факторами это не было вызвано, оно стало суровой реальностью. В исторической драме пролог был уже позади. Пришел черед главных актов этой трагедии. И здесь, в еще большей степени чем когда-либо раньше, режиссером и главным действующим персонажем выступал Сталин. В скрижали нашей истории он вписывал одни из самых мрачных ее страниц. И история, конечно, сохранила эти страницы, содержание которых до сих пор поражает своей жестокостью, масштабами, а порой и бессмысленностью. Но вычеркнуть эти страницы из исторической памяти невозможно. Не все в них прояснено до конца, не все факты и детали получили свое объективное истолкование. Но общая картина ясна, и какие-то новые детали не изменят ее общий рисунок

Мрачны эти страницы и в политической биографии Сталина. Объективная оценка его личности вообще и его качеств как государственного и политического деятеля невозможна без объективного и справедливого анализа этого периода его жизни, Как ни прискорбно, но здесь придется пользоваться не всей палитрой красок, которой пишется ход истории, а преимущественно черной краской. Другие как-то не подходят.

Мне могут поставить в укор, что в одних случаях я выступаю как апологет Сталина, в иных — как его рьяный обличитель. Но в действительности (по крайней мере в своих намерениях) я далек от этих обеих крайностей. Поскольку они, как бы ни казались порой убедительными или привлекательными, не могут способствовать постижению подлинной исторической правды. И если поставить вопрос — какая из них хуже — то можно, перефразируя Сталина, ответить: обе хуже. Описывая обстановку репрессий и не умаляя их поистине грандиозных масштабов, необходимо предостеречь против одного — не следует толковать этот исторический период однозначно. Террор и репрессии не должны заслонять собой величайшие достижения нашего народа в этот самый период. Процессы, как говорится, шли параллельным курсом. Именно их сложное переплетение и наложило свою неизгладимую печать на нашу историю тех лет. И глубоко ошибаются те, кто за великими достижениями народа не хочет видеть и серьезных исторических издержек, понесенных советским обществом. Но не в меньшей, а в еще большей степени неправы те, кто видит только репрессии и террор, которые, мол, и составляли основное содержание всей жизни советского общества в 30-е годы. Последняя позиция в корне ошибочна и заведомо тенденциозна, и продиктована она по большей части политической заангажированностью, если не сказать резче — зоологической ненавистью к социализму и всему периоду советской истории.