2. Головокружение от успехов или успех головокружения?
2. Головокружение от успехов или успех головокружения?
Приступая к масштабному проведению коллективизации, Сталин, бесспорно, учитывал всю сложность и многоплановость проблем, которые предстояло разрешить в процессе перевода деревни на новые, коллективистские рельсы. В первую очередь речь шла о преодолении частнособственнической психологии, присущей отнюдь не только зажиточным слоям, но и всему крестьянству в целом как классу. Поэтому создание крупного коллективного хозяйства в деревне выступало, помимо всего прочего, в качестве главного средства, так сказать, коренной ломки социальных корней психологии мелких собственников. Партийное руководство исходило из того, что только коллективизация создаст условия для превращения мелких частных собственников в сознательных строителей социализма. А это означало, что только социалистическое сельскохозяйственное производство могло стать материальной базой изменения частнособственнической психологии и уклада жизни крестьянства, формирования у него социалистического мировоззрения и нового отношения к труду.
Но решение указанной проблемы осложнялось и дополнялось не только фактором психологического порядка. Здесь психологические моменты обретали масштабы огромной и чрезвычайно сложной проблемы. Трудности заключались не только в том, что нужно было преодолеть привязанность крестьянина к своему хозяйству. Проведение коллективизации осложнялось также общей технико-экономической отсталостью страны и сельского хозяйства в особенности, нехваткой колхозных кадров и отсутствием опыта по социалистическому переустройству деревни.
В своих многочисленных выступлениях по вопросам коллективизации Сталин стремился, основываясь на соображениях экономической логики, доказать не только необходимость, но и неизбежность перевода села на рельсы коллективного хозяйства. В частности, он говорил: «Пока дело шло о восстановлении сельского хозяйства и освоении крестьянами бывших помещичьих и кулацких земель, мы могли довольствоваться старыми формами смычки. Но теперь, когда дело идет о реконструкции сельского хозяйства, этого уже недостаточно. Теперь надо идти дальше, помогая крестьянству перестроить сельскохозяйственное производство на базе новой техники и коллективного труда.
Это означает, во-вторых, что наряду с перевооружением нашей промышленности мы должны начать серьезно перевооружать и сельское хозяйство. Мы перевооружаем и отчасти уже перевооружили нашу промышленность, подводя под нее новую техническую базу, снабжая ее новыми улучшенными машинами, новыми улучшенными кадрами. Мы строим новые заводы и фабрики, мы реконструируем и расширяем старые, мы развиваем металлургию, химию, машиностроение. На этой основе растут города, множатся новые промышленные пункты, расширяются старые. На этой базе растет спрос на продовольственные продукты, на сырье для промышленности. А сельское хозяйство остается при старых орудиях, при старых, дедовских, методах обработки земли, при старой, примитивной, теперь уже негодной или почти негодной технике, при старых мелкокрестьянских индивидуальных формах хозяйствования и труда.
Чего стоит, например, тот факт, что до революции было у нас около 16 млн. дворов, а теперь их имеется не менее 25 млн.? О чём говорит это, как не о том, что сельское хозяйство принимает всё более распылённый, раздроблённый характер. А характерная черта распылённых мелких хозяйств состоит в том, что они не в силах в должной мере использовать технику, машины, тракторы, данные агрономической науки, что они являются хозяйствами малотоварными. Отсюда — недостаток товарного выхода сельскохозяйственных продуктов.
Отсюда — опасность разрыва между городом и деревней, между промышленностью и сельским хозяйством.
Отсюда — необходимость подтянуть, подогнать сельское хозяйство к темпу развития нашей индустрии.
И вот, чтобы не было этой опасности разрыва, надо начать по-серьезному перевооружать сельское хозяйство на базе новой техники. А чтобы его перевооружить, надо постепенно объединять раздроблённые крестьянские индивидуальные хозяйства в крупные хозяйства, в колхозы, надо строить сельское хозяйство на базе коллективного труда, надо укрупнять коллективы, надо развивать старые и новые совхозы, надо систематически применять массовые формы контрактации ко всем основным отраслям сельского хозяйства, надо развивать систему машинно-тракторных станций, помогающих крестьянству осваивать новую технику и коллективизировать труд, — словом, надо постепенно переводить мелкие крестьянские индивидуальные хозяйства на базу крупного коллективного производства, ибо только крупное производство общественного типа способно использовать вовсю данные науки и новую технику и двинуть вперёд семимильными шагами развитие нашего сельского хозяйства»[487].
При всем даже самом либерально-демократическом отношении к проблеме классовой борьбы в деревне с высоты сегодняшнего дня сопротивление процессу коллективизации со стороны зажиточных слоев населения, в первую очередь кулаков, выглядит отнюдь не искусственно выдуманной проблемой. Эти слои сельского населения, несомненно, отдавали себе отчет, что речь идет об их существовании как реальной самостоятельной силы в стране. Поэтому ожесточенное сопротивление кулака политике коллективизации создало к концу 20-х годов огромные трудности в деле социалистического строительства, как оно мыслилось сталинским руководством.
К концу 1929 года соотношение классовых сил в деревне изменилось в пользу социализма. В ведущих зерновых районах в отношении середняка к колхозам произошел перелом, положивший начало глубочайшему революционному социально-экономическому перевороту в деревне. Деревенская беднота и среднее крестьянство в массовом порядке стали вступать в коллективные хозяйства. В октябре — декабре в колхозы вступило 2,4 миллиона крестьянских хозяйств. С укреплением социалистических форм на селе, с ростом снабжения колхозов сельскохозяйственной техникой усиливалось их воздействие на крестьянство, возрастал процент коллективизации.
Колхозы и совхозы дали стране более 2,1 миллиона тонн товарного хлеба, превысив кулацкое производство 1927 года. Они становились надежным источником получения государством хлеба и сырья. В зерновых районах в период хлебозаготовок 1928–1929 годов произошло серьезное размежевание классовых сил. Кулачество было изолировано, его влияние на середняцкие массы — подорвано. Подходил к завершению процесс формирования антикулацкого фронта, объединявшего бедняков, батраков и середняков[488]. Такова обобщенная официальная послесталинская оценка первого этапа коллективизации. Но она — и это надо признать, если стоять на почве объективности — была односторонней, явно приукрашивавшей реальную ситуацию той поры. В целях необходимой балансировки оценок и во имя выявления истины сошлемся на другую оценку, которая делает акцент не на успехах, а на проблемах, порожденных коллективизацией.
В документальном сборнике, посвященном сталинскому великому перелому в деревне, приводятся свидетельства того, что этот перелом натолкнулся на ожесточенное сопротивление достаточно широких слоев сельского населения. Сопротивление крестьян, которые поднимали восстания (по данным ОГПУ, уже в 1929 году в стране было зарегистрировано более 1300 случаев «массовых антисоветских выступлений»), сокращали посевы и резали скот, подтолкнуло сталинскую группу к еще более радикальным действиям. Под давлением из Москвы местные руководители в начале 1930 г. приступили к массовому насаждению колхозов. Уже на 1 марта в них числилось 56% крестьянских хозяйств, а в местностях, объявленных «районами сплошной коллективизации», в колхозы согнали почти всех крестьян. Массовые высылки, аресты и расстрелы обрушились не только на относительно зажиточную часть деревни, но и на тех крестьян, которые противились вступлению в колхозы. На форсированную коллективизацию крестьяне ответили новыми восстаниями, убийствами местных руководителей. В январе 1930 г. ОГПУ зарегистрировало по СССР 402 массовых выступления, в феврале — 1048, в марте — 6528. К концу февраля 1930 года вспыхивавшие в различных районах крестьянские антиколхозные выступления грозили превратиться в общее антисоветское восстание. Было забито 15 млн. голов крупного рогатого скота, треть поголовья свиней и свыше четверти поголовья овец. При этом вырисовывалась и еще более грозная опасность: срыв весеннего сева. Необходимо было принимать контрмеры, пока еще было не слишком поздно.
Антиколхозные выступления в марте 1930 года стали высшей точкой крестьянского движения против политики коллективизации. Затем они пошли на убыль, однако продолжались до конца 1930 года. Всего в 1930 году ОГПУ зафиксировало 13754 массовых выступления. Данные о количестве участников — почти 2,5 млн. человек — имелись по 10 тыс. восстаний. Таким образом, в общей сложности в 1930 году в массовых выступлениях в деревне принимали участие, видимо, более 3 млн. человек[489]. Приведенные данные взяты из комментариев к переписке Сталина с Кагановичем. Эти комментарии, хотя и ссылаются на документальные источники, выдержаны в заведомо антисталинском ключе и одна из целей их заключалась в том, чтобы в самом мрачном свете представить политику коллективизации. Читатель должен быть предупрежден об этом. Лично мне многие цифры, которыми либерально-демократические исследователи советского периода истории оперируют в качестве бесспорных, внушают, мягко говоря, глубокое сомнение. И дело заключается не в степени научной добросовестности того или иного автора, а в том, что изначально ставится и последовательно выполняется четкая задача — как можно более мрачными красками нарисовать картину сталинской эпохи. Отсюда с железной закономерностью вытекает все остальное — предвзятость, отсутствие объективности, целенаправленный подбор фактов и материалов, призванных подкрепить высказываемые этими авторами мысли и выносимые безапелляционные вердикты. Но это — отступление от основной нити нашего изложения, продиктованное необходимостью предупредить читателя относительно необходимости критически подходить к некоторым цифрам, поражающим воображение своей грандиозностью. По ходу рассмотрения многих аспектов деятельности Сталина мы не раз будем сталкиваться с этой проблемой. И это необходимо иметь в виду, чтобы не стать жертвой дезинформации. Хотя бы фактологической, не говоря уже о политической.
Было бы неверным представлять дело слишком упрощенно и исходить из того, что Сталин и возглавляемое им руководство абсолютно утратило контакт с реальностью и видело лишь успехи процесса коллективизации, закрывая глаза на серьезные перегибы, ставившие под вопрос успех всего процесса коллективизации. Так, по инициативе Сталина ЦК партии в январе 1930 года принял резолюцию о темпах коллективизации. В ней, в частности, говорилось: ЦК ВКП(б) подчеркивает необходимость решительной борьбы со всякими попытками сдерживать развитие коллективного движения из-за недостатка тракторов и сложных машин, вместе с тем ЦК со всей серьезностью предостерегает парторганизации против какого бы то ни было «декретирования» сверху колхозного движения, могущего создать опасность подмены действительно социалистического соревнования по организации колхозов игрой в коллективизацию[490].
30 января 1930 года была направлена всем партийным организациям директива, в которой отмечалось: «С мест получаются сведения, говорящие о том, что организации в ряде районов бросили дело коллективизации и сосредоточили свои усилия на раскулачивании. ЦК разъясняет, что такая политика в корне неправильна. ЦК указывает, что политика партии состоит не в голом раскулачивании, а в развитии колхозного движения, результатом и частью которого является раскулачивание. ЦК требует, чтобы раскулачивание не проводилось вне связи с ростом колхозного движения, чтобы центр тяжести был перенесен на строительство новых колхозов, опирающееся на действительно массовое движение бедноты и середняков. ЦК напоминает, что только такая установка обеспечивает правильное проведение политики партии»[491].
Установки и директивы вроде бы были правильные и призывали к тому, чтобы местные партийные организации и направляемые ими органы советской власти проявляли гибкость и необходимую меру осторожности при проведении коллективизации. Однако в самой резолюции ЦК и в директивных письмах содержалось внутреннее противоречие, поскольку во главу угла было поставлена необходимость решительной борьбы против попыток сдержать развитие процесса коллективизации. Оговорки относительно того, чтобы не использовались методы декретирования как-то тонули в общей атмосфере эйфории и радостного упоения успехами. И, как часто бывало в то время, общая атмосфера грандиозности происходящего процесса многим затуманивала глаза. К этому следует присовокупить и чрезвычайно распространенное в то время (да и не только в то время, но и вообще) стремление многих партийных функционеров продемонстрировать свое рвение и отрапортовать перед начальством о досрочном выполнении поставленных задач.
Возникает вопрос: мог ли Сталин, как и вообще все руководство страны, предвидеть подобный оборот событий? Не только могли, но и были обязаны сделать это. Едва ли есть основания думать, что Сталин и руководство партии в целом не были в должной мере осведомлены о масштабах недовольства на селе. Достаточно привести пассаж одного из писем анонимного автора, адресованного власть предержащим. Вот что говорилось в нем:
«Уважаемые товарищи, вот 13 лет вы производите всевозможные эксперименты с населением России, — вы гноите его голодом, холодом, бесправием, вы держите его в условиях террора и издевательства. Ваши охранки новейшей формации полны ни в чем не повинными людьми. И вот хотим мы вас спросить: знаете ли вы чувства масс к вам? А чувства эти к вам полны озлоблением, ненавистью и отвращением. Что касается до Сталина, Молотова, Кагановича, то их рабочий и крестьянин иначе и не называет, как «тифлисской обезьяной» (Сталина), «каменной жопой» (Молотова) и «пердеем пердеичем» (Кагановича). Эти клички вошли в постоянность и приобрели для них характер собственных имен, определяющих всю ценность их для масс. Пройдите инкогнито в городах (от Москвы до Владивостока), по деревням всей Республики и послушайте, как честит матом вас рабочий и крестьянин! Кроме «сволочи», «бандиты» вам имени нет! Эксплуататоры, жулики, лгуны! И сколько бы вы ни тратили народных денег на содержание своей клоачной прессы, прославляющей ваши мерзкие имена, никогда вы не введете в обман тех, над которыми вы теперь царствуете. Те идеалы, ради которых народ пошел за вами, оказались призраком. Вместо свободы слова — он получил ОГПУ с его казематами, перед которыми бледнеют Александровские равелины Петропавловки. Шпик на шпике, филер на филере — вот чем держитесь вы на своем престоле. Свобода выборов в советы оказалась дополнением общего издевательства над народом. Вы винтовкой и равелинами и застенками ГПУ создали такое положение, что Сталины и Кагановичи сами себя выбирают. Попробуйте-ка голосовать против — и ячейка, это своего рода жандармская сволочь, под покровом коммунистической мантии, покажет тебе кузькину мать»[492].
Конечно, приведенное письмо написано явным и озлобленным противником Советской власти и по нему нельзя судить об общих настроениях, доминировавших в стране, и особенно на селе. Но наличие растущего общего недовольства методами коллективизации и даже самой коллективизацией — факт очевидный и неоспоримый. Я приведу еще одну выдержку — на этот раз из коллективного письма крестьян, адресованного главе Советского правительства А.И. Рыкову: «С землей как поступает Советская власть? Насильно заставляет идти в коллективы, а если не желает тот или иной хозяин, то его лишают земли. А самый вернейший способ [справиться] с ним — сажают в ГПУ, а там маринуют его целыми годами ни за что и ни про что. Разве в начале революции так говорилось?! Любой гражданин получай землю и работай на ней, а теперь хочешь не хочешь, а иди в коллектив, а сказать что-либо против коллектива посмей!? Так покажут, где раки зимуют или где Макар телят загоняет. Разве это такой свободы мы хотели и ждали? А где же свобода слова и печати, про какую нам пели все социалисты, в том числе и Ленин? Нет, тов[арищ] Председатель, не то крестьянам нужно… Если же Советская власть не изменит своего направления, то будет очень плохо, ибо крестьяне уже начинают друг друга резать, а когда сойдемся в коллектив, то гораздо будет хуже. Тогда наверняка перережемся, потому что не привыкши к жизни казарменной. Каждый старается для себя работать, а следует мое Государству отдавать, чуть не возвращаться к барщине. Мы очень рады, что от барщины избавились, а вдруг Советская власть нам ее навязывает обратно. Разве это по справедливости делается?»[493].
Приведенные отрывки из писем звучат как крик души. Они несут в себе заряд большой эмоциональной силы. Кстати, были и письма, в которых выражалось требование вспомнить завещание Ленина и снять Сталина с поста генсека. Так, на имя председателя ЦИК М.И. Калинина один коммунист, не пожелавший открыть свою фамилию, писал буквально следующее:
«Вы, соратник Ленина, разве не видите, что разогнан Ленинский ЦК и мы пляшем лезгинку. Массы возлагают на вас надежду. Не способствуйте разложению партии. Разве вы забыли Ленинский завет о Сталине? Мы — массы — ведь знаем кое-кто его, хотя и молчим пока. Нас заставляют голосовать и принимать парадные резолюции, а вы там, наверно, считаете это за чистую монету. Да только ли нас заставляют: ведь 3 членам Политбюро запретили говорить иначе, чем думает Сталин. Нам, смертным, тут и пикнуть нельзя. Подумайте. История не простит вам, если погубите партию.
22 мая 1929 г[ода]. Голоса масс»[494].
Но Сталин, проводя свою линию, едва ли всерьез принимал во внимание всякого рода сантименты, в том числе и послания, обличавшие его лично. Собственно, вся его политика в целом (а не только в вопросах коллективизации) характеризовалась жесткостью и железной последовательностью в достижении поставленных целей. Какие-либо соображения гуманного свойства играли более чем скромную роль. Если они вообще играли какую-либо роль. Есть достаточные основания согласиться с известным советологом Л. Шапиро, который, касаясь, так сказать, гуманных, человеческих аспектов процесса коллективизации, замечал: «Сталин не испытывал подобных сомнений и не ставил себе никаких преград; он готов был пойти на любой риск ради осуществления своей цели — преобразования страны по плану, задуманному им самим. Его не беспокоила и мера тех страданий, которые он готов был причинить населению. Его можно осуждать за бесчеловечность, но, во всяком случае, ему следует воздать должное за его мужество. Впрочем, сама грандиозность задачи, за которую он тогда взялся, в известном смысле гарантировала его от внутренней оппозиции»[495].
В сопоставлении с нашими псевдодемократическими либеральными критиками политики индустриализации и коллективизации многие западные исследователи выглядят гораздо более объективными и основательными. В поле их зрения находятся не только отрицательные явления, порожденные великим переломом. Они в своем большинстве отмечают и историческую необходимость коренных преобразований экономики страны.
Причем любой серьезный исследователь понимает, что такого рода преобразования никогда не бывают легкими. И пройти через них это, — перефразируя Н.Г. Чернышевского — не значит совершить прогулку по Невскому проспекту.
Интересно обратить внимание на то, как Троцкий и его сторонники оценивали великий перелом и его последствия. Троцкий в «Бюллетене оппозиции», который он выпускал за границей, начиная с 1929 года, писал: «Бюрократическое форсирование темпов индустриализации и коллективизации, опирающееся на ложную теоретическую установку и не проверяемое коллективной мыслью партии, означает безоглядочное накопление диспропорций и противоречий, в особенности по линии взаимоотношений с мировым хозяйством»[496].
Генеральный секретарь, как и другие высшие партийные руководители, внимательно следили за тем, что писал Троцкий и, безусловно, знакомились со всеми представлявшими интерес материалами «Бюллетеня оппозиции». Не случайно во время партийных форумов делегаты нередко ссылались на факты и оценки, публиковавшиеся в этом бюллетене. Надо полагать, что вне внимания Сталина не осталось и следующее письмо, опубликованное в самый пик коллективизации. Автор этого письма сообщал о фактах, холодящих душу:
«То, что пишут о происходящих в ряде мест искривлениях деревенской политики, есть на деле общее правило. Обезьяна не узнает себя в зеркале. Наш округ сплошной коллективизации не отличается от других. Здесь обобществили все до последнего цыпленка, раскулачивали вплоть до валенок, которые стаскивали с ног малых детишек. Раз решив, что середняк и бедняк по своей природе должны тянуться в колхоз, тянули и того и другого за волосы. Словом, палку перегнули так, что она сломалась. Сейчас начался массовый выход из колхозов. На днях 80 чел. крестьян, составлявших одну из коммун, явились к местному прокурору с жалобой на то, что их всех затащили туда угрозами и насилием. Сегодня сообщают, что кое-где уже начались избиения председателей и других должностных лиц. Бабы являются в коммуны и растаскивают скот. Газеты отмечают потребительские тенденции в ряде колхозов. Это, опять-таки, не частное, а общее явление. Сплошная коллективизация не только не повысила товарность сельскохозяйственных продуктов, но ударила по ней так, что от нее ничего не осталось. Города сидят без масла, мяса, яиц, картошки и даже столицы перешли на микроскопический паек. Мы здесь уже давно сидим без мяса и рыбы. Лишь в последнее время начали получать колбасу из конины. В Ленинграде, как мне пишут, масло сливочное выдается только детям, растительное — по пол-литра в месяц…»[497].
Совершенно очевидно, что политическая линия не могла рассчитывать на свою успешную реализацию, если бы она игнорировала реальные факты. В данном случае — пренебрегала нараставшим валом недовольства среди широких слоев сельского населения, в том числе и середняков. Без ставших повелительно необходимыми коррективов ситуация могла оказаться вне контроля и перерасти в серьезный социальный взрыв, способный похоронить не только сталинскую стратегию перевода деревни на новые рельсы, но и поставить под угрозу даже существование самого советского режима. Естественно, что под угрозой могла оказаться и личная власть Сталина. Вообще надо сказать, что период великого перелома был одним из самых суровых испытаний для позиций генсека, утверждавшего себя в качестве единоличного вождя партии и страны.
В период великого перелома решение многих задач упирались в развертывание и улучшение организационной деятельности партийных ячеек, в активизацию работы органов Советской власти, в ликвидацию параллелизма в их функционировании, что требовало более четкого разграничения конкретных сфер их ответственности. Наконец, важным инструментом Сталин рассматривал всемерное развитие критики и самокритики, причем основной акцент делался на том, чтобы больше прислушивались к голосам, идущим снизу. Не случайно, что именно этот период насыщен частыми выступлениями как самого Генерального секретаря, так и других ведущих партийных руководителей по наиболее животрепещущим вопросам. Попутно следует оттенить одну мысль, — призывы к критике и самокритике по большей части были сконцентрированы на недостатках работы местных организаций. Что же касается генерального направления всего курса на максимально форсированное осуществление великого перелома, то эта тема, естественно, оставалась в запретной зоне. Малейшие сомнения в правильности общей линии на большой скачок в коллективизации расценивались под углом зрения отнюдь не партийной критики, а в качестве нападок на политику партии с позиций правого уклона или же троцкизма. Надо ли особо подчеркивать, что подобная трактовка принципа развертывания критики и самокритики сужала ее границы и служила прежде всего интересам реализации стратегической линии Сталина. Наряду с этим обстоятельством дубинка критики активно и весьма эффективно использовалась для решительного подавления любых форм недовольства политикой Сталина. Она все в большей мере из обычной нормы партийной жизни, которой гордились большевики на протяжении всей своей деятельности, все в большей мере обретала роль инструмента упрочения личной власти Генерального секретаря. Здесь уместно сделать важное заключение: по существу речь уже шла не только о власти Сталина в партии, но и о его власти над партией. Этот момент можно считать фундаментальной качественной характеристикой общей эволюции сталинского режима в конце 20-х — начале 30-х годов в истории его политической деятельности.
Таковы лишь некоторые моменты, дающие общее представление о сложившейся в стране ситуации. Сталин в целом давал в высшей степени положительную оценку процессам, происходившим как в сфере индустриализации, так и в сфере коллективизации. В статье, приуроченной к очередной годовщине Октябрьской революции, он назвал 1929 год годом великого перелома. Конечно, для этого были достаточно веские основания. Но обозначить произведенный перелом великим и ограничиться этим, как мне представляется, значит допустить грубое искажение действительности. Величие этого перелома следует мерить не только успехами, но и лишениями, сопряженными с его осуществлением. Только в таком случае будет соблюдена необходимая мера исторической объективности и достоверности. В сталинском подходе успехи с полным правом поставлены на первый план. Недостатки же, а точнее говоря, — колоссальные социальные издержки, понесенные страной, — остались за историческими скобками.
Начавшуюся масштабную коллективизацию вождь определил в качестве одного из важнейших доказательств и признаков того, что в стране наступил великий перелом. Вот как он сам сформулировал эту мысль: «Речь идет о коренном переломе в развитии нашего земледелия от мелкого и отсталого индивидуального хозяйства к крупному и передовому коллективному земледелию, к совместной обработке земли, к машинно-тракторным станциям, к артелям, колхозам, опирающимся на новую технику, наконец, к гигантам-совхозам, вооруженным сотнями тракторов и комбайнов.
Достижение партии состоит здесь в том, что нам удалось повернуть основные массы крестьянства в целом ряде районов от старого, капиталистического пути развития, от которого выигрывает лишь кучка богатеев-капиталистов, а громадное большинство крестьян вынуждено разоряться и прозябать в нищете, — к новому, социалистическому пути развития, который вытесняет богатеев-капиталистов, а середняков и бедноту перевооружает по-новому, вооружает новыми орудиями, вооружает тракторами и сельскохозяйственными машинами, для того чтобы дать им выбраться из нищеты и кулацкой кабалы на широкий путь товарищеской, коллективной обработки земли.
Достижение партии состоит в том, что нам удалось организовать этот коренной перелом в недрах самого крестьянства и повести за собой широкие массы бедноты и середняков, несмотря на неимоверные трудности, несмотря на отчаянное противодействие всех и всяких темных сил, от кулаков и попов до филистеров и правых оппортунистов»[498].
Сталин, можно сказать, ликовал как триумфатор, когда заявлял: «Мы идем на всех парах по пути индустриализации — к социализму, оставляя позади нашу вековую «рассейскую» отсталость.
Мы становимся страной металлической, страной автомобилизации, страной тракторизации.
И когда посадим СССР на автомобиль, а мужика на трактор, — пусть попробуют догонять нас почтенные капиталисты, кичащиеся своей «цивилизацией». Мы еще посмотрим, какие из стран можно будет тогда «определить» в отсталые и какие в передовые»[499].
Если оценивать его слова с позиций сегодняшнего дня, то они воспринимаются как чрезмерно оптимистические, характеризующие только одну сторону процесса и начисто игнорирующую оборотную сторону медали под громким названием великий перелом. Да, — скажем мы, — это был поистине великий, но слишком уж крутой перелом. Перелом, не только открывший перед страной новые перспективы, но и во многом переломавший хребет целым социальным группам населения. Как я уже писал ранее, для исторической оценки этого перелома необходимо пользоваться разными критериями. Это не равнозначно тому, чтобы применять двойные стандарты. Разные критерии нужны для того, чтобы не сузить или вообще поставить под сомнение значимость происшедшего. Ибо отрицать историческое значение коллективизации как объективно необходимого этапа развития советского общества и превращения нашей страны в сильное самостоятельное государство — значит отрицать суровые и реальные факты нашей прошлой истории. Ибо в широком историческом контексте коллективизация была не прихотью установившего свою верховную власть самодура, а необходимой ступенью продвижения страны по пути прогресса.
И то, что этот путь был тернист, ясно каждому, даже малосведущему в истории человеку. Возможно, о тернистом характере этого пути можно в определенной степени судить по тому факту, что Сталин перед лицом серьезнейших проблем, порожденных процессом коллективизации, был вынужден в начале марта 1930 года выступить со статьей «Головокружение от успехов». Эта, ставшая знаменитой, статья может быть охарактеризована не как сигнал к отступлению, а тем более как признание своего политического поражения. Справедливее было бы назвать ее как несколько запоздавший, но все-таки абсолютно назревший маневр тонкого политического стратега. Было уже очевидно, что необходимо не только сбавить темпы коллективизации, но и в ряде существенных моментов пересмотреть методы ее осуществления. Причем генсек, выступая со своей статьей, ни в коей мере не сомневался в правильности своей стратегической линии. Более того, он фактически поставил себя и своих ближайших сподвижников вне рамок критики за допущенные ошибки и, — как тогда принято было говорить, — перегибы.
Сделав в статье акцент на успехах и достижениях, подчеркнув, что именно они и составляют главное содержание переживаемого этапа, Сталин прибег к излюбленному приему. Он заявил: «Но успехи имеют и свою теневую сторону, особенно когда они достаются сравнительно «легко», в порядке, так сказать, «неожиданности». Такие успехи иногда прививают дух самомнения и зазнайства: «Мы все можем!», «Нам все нипочем!». Они, эти успехи, нередко пьянят людей, причем у людей начинает кружиться голова от успехов, теряется чувство меры, теряется способность понимания действительности, появляется стремление переоценить свои силы и недооценить силы противника, появляются авантюристские попытки «в два счета» разрешить все вопросы социалистического строительства. Здесь уже нет места для заботы о том, чтобы закрепить достигнутые успехи и планомерно использовать их для дальнейшего продвижения вперед. Зачем нам закреплять достигнутые успехи, — мы и так сумеем добежать «в два счета» до полной победы социализма: «Мы все можем!», «Нам все нипочем!»
Отсюда задача партии повести решительную борьбу с этими опасными и вредными для дела настроениями и изгнать их вон из партии»[500].
И уже вопреки фактам, логике и реальной действительности генсек заявил, что нельзя сказать, чтобы эти опасные и вредные для дела настроения имели сколько-нибудь широкое распространение в рядах нашей партии. На самом же деле такие настроения были распространены весьма широко. И ими были заражены не только местные руководители, но и сама верхушка партии. Равно как и ее лидер. Более взвешенно прозвучала его мысль о том, что «эти настроения все же имеются в нашей партии, причем нет оснований утверждать, что они не будут усиливаться»[501].
Корень совершенных ошибок Сталин видел в неправильном подходе к середняку, в допущении насилия в области хозяйственных отношений с середняком. В забвении того, что хозяйственная смычка с середняцкими массами должна строиться не на основе насильственных мер, а на основе соглашения с середняком, на основе союза с середняком. В забвении того, что основой колхозного движения в данный момент является союз рабочего класса и бедноты с середняком против капитализма вообще, против кулачества в особенности. В приложении к конкретной практике коллективизации это нашло выражение в том, что стали проявлять чрезмерную торопливость и, в погоне за высоким процентом коллективизации, стали насаждать колхозы в принудительном порядке. Неудивительно, что отрицательные результаты такой «политики» не заставили себя долго ждать. Наскоро возникшие колхозы стали так же быстро таять, как быстро они возникли, а часть крестьянства, вчера еще относившаяся к колхозам с громадным доверием, стала отворачиваться от них. Одну из важнейших причин перегибов, принявших, можно сказать, тотальный характер, генсек усматривал и в том, что нарушили ленинский принцип учета разнообразия условий в различных районах СССР применительно к колхозному строительству. Забыли, что в СССР имеются самые разнообразные области с различным экономическим укладом и уровнем культуры. Забыли, что среди этих областей имеются передовые, средние и отсталые области. Забыли, что темпы колхозного движения и методы колхозного строительства не могут быть одинаковыми для этих, далеко не одинаковых областей[502].
Разумеется, главная вина за все эти «извращения» коллективизации, как я уже упоминал выше, возлагалась прежде всего на местных руководителей. Это преследовало цель увести от ответственности тех, кто принимал кардинальные решения, определял рамки их реализации и фактически предопределял действия всех местных руководителей. Генсек отдавал себе отчет в том, что признание вины высших руководящих органов — ЦК и Политбюро — способно нанести лично ему немалый политический урон, поколебать его собственные позиции в стране и в партии. Поэтому максимум, который он позволил себе в «самокритике», это следующее заявление: «Успехи иногда кружат голову. Они порождают нередко чрезмерное самомнение и зазнайство. Это особенно легко может случиться с представителями партии, стоящей у власти. Особенно такой партии, как наша партия, сила и авторитет которой почти что неизмеримы. Здесь вполне возможны факты комчванства, против которого с остервенением боролся Ленин. Здесь вполне возможна вера во всемогущество декрета, резолюции, распоряжения. Здесь вполне реальна опасность превращения революционных мероприятий партии в пустое, чиновничье декретирование со стороны отдельных представителей партии в тех или иных уголках нашей необъятной страны. Я имею в виду не только местных работников, но и отдельных областников, но и отдельных членов ЦК»[503].
Публикация статьи Сталина, несомненно, явилось событием первостепенной важности, свидетельствовавшей о глубокой озабоченности, если даже не об определенной политической растерянности, возникшей в партийном руководстве. Тревогой были охвачены не только сохранившие еще достаточно весомые позиции сторонники оппозиции в лице правых, но и, как можно судить по документам, представители сталинской группировки. Косвенным отражением служат слова самого генсека. В начале апреля 1930 года он выступил в печати со статьей «Ответ товарищам колхозникам». Тот факт, что он счел необходимым вновь возвратиться к поднятым проблемам, был фактическим свидетельством глубокого разброда в стране. Обрисовав сложившую к тому времени ситуацию и подчеркнув всю ее серьезность, Сталин писал: «Опасность эта обозначилась уже во второй половине февраля, в тот самый момент, когда одна часть наших товарищей, ослепленная предыдущими успехами, галопом неслась в сторону от ленинского пути. ЦК партии учел эту опасность и не замедлил вмешаться в дело, поручив Сталину дать зарвавшимся товарищам предупреждение в специальной статье о колхозном движении. Иные думают, что статья «Головокружение от успехов» представляет результат личного почина Сталина. Это, конечно, пустяки. Не для того у нас существует ЦК, чтобы допускать в таком деле личный почин кого бы то ни было»[504].
Глубокую тревогу вождя можно было понять. В стране все шире поднималась волна недовольства и критики проводившейся политики. Вот выдержка из письма, направленного в газету «Правда» из одного подмосковного колхоза: «Насилие, которое произвели бригадники (имеются в виду непосредственные исполнители сталинской политики проведения коллективизации на местах — Н.К.), привело к полному недоверию ЦК партии, в особенности к т. Сталину. Его называли зимогором (босяк, бродяга — Н.К.), прохвостом, говорили, что у него закружилось в голове. Нечего на стрелочника сваливать. К делу коллективизации нужно было подойти вполне серьезно вверху, и постановление ЦК ВКП(б) о борьбе с искривлениями партийной линии в колхозном движении разослать вперед да точно определить понятие о кулаке. В районе 10 кулаков, а раскулачили 500 человек (дворов). Крестьяне здесь не против коллективизации, но решительно против работы совместно вот с такой бандитской шайкой, какую у нас представляет «беднота»[505].
Весьма характерны и наблюдения очевидца событий той поры писателя М. Пришвина, который в своем дневнике записал: «Статья «Головокружение» в деревне теперь как эра, так и говорят всюду, начиная рассказ: «Было это, друг мой, до газеты»… Или скажут: «Было это после газеты».
И немудрено, это эра…
4 апреля. Вчера опять Сталин. Оказался прав тот мужик, который, прочитав манифест, сказал, что хотят взять мужика в обход. Обозначился обход: опубликованы льготы колхозникам, и подчеркнуто, что крестьяне вне колхозов этих льгот иметь не будут. Иначе говоря, государственный налог должны будут платить дикие крестьяне. Иначе и быть не может, на мужиков правительству опереться нельзя, значит, надо создать верных мужиков (то были столыпинские «крепкие земле» мужики, теперь колхозники, то есть крепкие правительству)»[506].
Для полноты общей картины, характеризовавшей значение приобретшей историческое значение статьи Сталина, уместно будет привести оценку, содержащуюся в «Кратком курсе». Поскольку именно эта оценка служила своего рода эталоном и определяла всю направленность и тональность трактовки событий, которой неуклонно придерживались все советские историки в сталинскую эпоху. В «Кратком курсе» говорилось:
«2 марта 1930 года по решению ЦК была опубликована статья тов. Сталина «Головокружение от успехов». В этой статье делалось предупреждение всем тем, кто, увлекаясь успехами коллективизации, впал в грубые ошибки и отступил от линии партии, всем тем, кто пытался переводить крестьян на колхозный путь мерами административного нажима. В статье со всей силой подчеркивался принцип добровольности колхозного строительства и указывалось на необходимость учитывать разнообразие условий в различных районах СССР при определении темпов и методов коллективизации. Тов. Сталин напоминал, что основным звеном колхозного движения является сельскохозяйственная артель, в которой обобществляются лишь основные средства производства, главным образом по зерновому хозяйству, и не обобществляются приусадебные земли, жилые постройки, часть молочного скота, мелкий скот, домашняя птица и т. д.
Статья тов. Сталина имела величайшее политическое значение. Эта статья помогла партийным организациям выправить их ошибки и нанесла сильнейший удар врагам Советской власти, надеявшимся на то, что на почве перегибов им удастся восстановить крестьянство против Советской власти. Широкие массы крестьянства убедились, что линия большевистской партии не имеет ничего общего с головотяпскими «левыми» перегибами, допускавшимися на местах. Статья внесла успокоение в крестьянские массы»[507].
Что можно сказать по поводу этой оценки? Она не только апологетична по своему содержанию — что отнюдь не удивительно для всей сталинской эпохи — но и явно выдает желаемое за действительность. В ней до крайности упрощается реальный ход событий той поры и рисуется какая-то идиллическая историческая картина. В ней отображена только парадная сторона событий той поры. Но существовала и другая, не менее впечатляющая сторона, которую глухо замалчивали. Это ясно не только с высоты прошедшего времени. Это было ясно многим и тогда, когда эти события разворачивались во всей своей сложности и драматичности.
Для подтверждения этой мысли приведу выдержку из письма одного рабочего в адрес верхов: «Мы все, низы и пресса, проморгали этот основной вопрос о руководстве колхозами, а т. Сталин, наверное, в это время спал богатырским сном и ничего не слышал и не видел наших ошибок, поэтому и тебя тоже нужно одернуть. А теперь т. Сталин сваливает всю вину на места, а себя и верхушку защищает»[508]. Здесь, как говорится, комментарии излишни.
Для полноты картины приведу еще оценку данной статьи генсека со стороны его смертельного врага Троцкого, который несколько позднее, но в том же 1930 году, направил открытое письмо членам ВКП(б) с критикой политики Сталина. В нем, в частности, говорилось: «Попав в тиски новых дополнительных противоречий, за которые он несет непосредственную ответственность, Сталин велеречиво предупреждает против «головокружения от успехов», сводя свою мудрость к тому, что недопустимо-де обобществлять «домашнюю птицу». Как будто в этом дело! Как будто утопически-реакционный характер «сплошной коллективизации» состоит только в преждевременной коллективизации кур, а не в принудительном создании крупных коллективных хозяйств без той технической основы, которая только и могла бы обеспечить их перевес над мелкими»[509].
Следует подчеркнуть, что проблемы, о которых говорилось выше, не являлись кульминацией или апогеем поистине трагических событий, последовавших позднее. Процесс коллективизации пока что только набирал свои обороты. Наиболее крутые меры маячили еще где-то на горизонте. Но и то, что имело место, вселяло не только надежды, но и глубокую тревогу. Именно этим можно объяснить тот факт, что в партии начали проявляться высказывания, смысл которых был предельно прост — не Сталин, а правая оппозиция придерживались правильного курса. Приведу выдержку из одного из писем того времени. «О правых уклонистах. В газетах пишут, что якобы были загибы во время коллективизации влево, но нужно сказать, что не кое-где, а лозунг ликвидации кулачества сам по себе является загибом влево. ЦИК (имеется в виду ЦК — Н.К.) пишет о борьбе с левым уклоном на словах лишь, а на деле проводит практику левого уклона. Правильно правые указывали на трудности. Я не сторонник старого строя, но нельзя согласиться с тем, какую проводили линию с XV партсъезда. Много погибло человеческих душ во время выселения кулаков, при 40 градусах мороза везли семьи на лошадях в Тюмень, в Тобольск. В одном городе Тобольске похоронено около 3 тыс. людей, это совершенно неповинные жертвы, это похоже на то, что когда-то Ирод издавал приказ избить младенцев до 6-месячного возраста. Пусть считают меня кулаком за то, что я не желаю пойти в колхоз, но при чем же тут дети виновны? Много пишут о самокритике, а на деле выходит так, что совсем нельзя критиковать ЦИК. Это как будто какая святыня или же императорская корона. Правы т. Бухарин, Рыков, Фрумкин и Томский, они лучше вас знают крестьянский быт и крестьянскую идеологию»[510].
Генеральный секретарь, конечно, был достаточно информирован о такого рода настроениях. Вообще тема информированности Сталина о том, что происходило в партии и стране, заслуживает внимания. Это важно не только само по себе, но и в свете того, что официальная печать нередко изображала дело так, что в самых высших эшелонах власти зачастую не знали о безобразиях, творившихся на местах. Такая позиция была весьма удобна. Но выглядела она как малоубедительная попытка переложить вину с себя на других. Сталин — и об этом свидетельствуют целые океаны донесений в его адрес по самым различным каналам — не просто в общих чертах, но досконально и в деталях был осведомлен о всем, что происходило в стране. Все перипетии процесса коллективизации, начиная с самого начала, были ему известны. Авторы комментариев к переписке Сталина с Кагановичем, касаясь данной проблемы, пишут: «Осуществление Сталиным тех или иных акций во многом зависело от информации, которая поступала к нему на рабочий стол. Информация эта, несомненно, была огромной — проекты различных решений и иных официальных документов, доклады ОГПУ — НКВД, информационные сводки по партийной линии, письма и обращения многочисленных партийно-государственных чиновников, доклады разного рода контролирующих органов, информация ТАСС, сообщения советских послов, материалы зарубежной прессы, некоторые письма рядовых граждан и многое другое. Состояние архивов, в том числе личного архива Сталина, таково, что мы не можем реконструировать в достаточной мере круг источников информации, которые действительно становились для Сталина актуальными в тот или иной период. Очевидно лишь, что Сталин не мог одинаково внимательно относиться ко всем этим материалам; многое, несомненно, оставалось непрочитанным»[511].