1. Первые раскаты грома

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

1. Первые раскаты грома

Убийство Кирова большинство биографов Сталина считает событием, ставшим убедительным предлогом и своеобразным политическим оправданием грозного вала репрессий, вскоре обрушившихся на партию и страну. Для понимания и объяснения сталинской политической философии и сталинского мышления той поры (да и не только той поры) весьма характерно следующее заявления вождя, сделанное им в беседе с американским писателем Г. Уэллсом в 1934 году: «Кому нужен полководец, усыпляющий бдительность своей армии, полководец, не понимающий, что противник не сдастся, что его надо добить? Быть таким полководцем — значит обманывать, предавать рабочий класс. Вот почему я думаю, что то, что кажется Вам старомодным, на самом деле является мерой революционной целесообразности для рабочего класса»[829]. И для убедительности добавил: «Вы не правы, если думаете, что коммунисты влюблены в насилие». В обоснование необходимости насилия он ссылался на пример английской революции и меры, предпринятые в ее ходе Кромвелем, а также на излюбленный большевиками в качестве исторического прецедента опыт Великой Французской революции. Однако он как бы не замечал, что история российской революции и последующие за ней события во много крат перекрыли все «достижения» по части террора указанных революций и стали уникальными в новейшую эпоху.

Сталин признал необходимым коренным образом реорганизовать структуру органов государственной безопасности и провести в них существенные кадровые перестановки. Эти мероприятия начали осуществляться еще до убийства Кирова. После смерти в мае 1934 года номинального главы ОГПУ Менжинского (он был серьезно болен и фактически всеми делами заправлял его заместитель Ягода) назревший вопрос о реорганизации органов безопасности был решен. В июле того же года было принято постановление о создании наркомата внутренних дел, в состав которого вошло Главное управление государственной безопасности — так сказать, правопреемница ОГПУ. Во главе НКВД был поставлен Ягода. При НКВД создавался новый институт, снискавший себе мрачную известность на всем последующем этапе сталинского правления. Речь идет об учреждении Особого совещания, обладавшего правом выносить внесудебные решения. Сначала объем прав этого совещания ограничивался вынесением постановлений о ссылке или заключению в исправительно-трудовой лагерь на срок до пяти лет. В дальнейшем, по мере развертывания масштабов репрессий, Особое совещание получило право выносить смертные приговоры. Специальным пунктом предусматривалось, что дела о шпионаже, террористической и контрреволюционной деятельности подлежат суду Военной коллегии Верховного суда.

Словом, внешне все это выглядело как наведение должного порядка в органах государственной безопасности и создание солидной правовой основы для деятельности органов правосудия. В действительности все эти и ряд других мер имели своей целью укрепить контроль Сталина над НКВД и создать необходимые предпосылки для проведения в дальнейшем широкомасштабной кампании репрессий против не только уже поверженных политических противников вождя, но и против всех, кто так или иначе попадет под подозрение в нелояльности.

Весьма примечательна одна деталь. В закрытом постановлении о ведении следствия и судебного разбирательства специально подчеркивалось, что «секретные сотрудники органов Главного управления государственной безопасности НКВД при слушании дел о преступлениях, ими раскрытых, не подлежат вызову в суд в качестве свидетелей ни в коем случае»[830]. Такая оговорка в высшей степени показательна: Сталин и органы НКВД в значительной мере в фабрикации дел опирались на информацию, полученную с помощью специально внедренных агентов и осведомителей, и большей частью именно их информация служила доказательной базой при предъявлении обвинений как на стадии следствия, так и на стадии судебного разбирательства. Наверняка зная, что при объективном расследовании дел в суде свидетельства, полученные через подобного рода каналы, могут быть опровергнуты, инициаторы этого нововведения стремились гарантировать судебные процессы от всякого рода неожиданностей. Ведь в таком случае на карту были бы поставлены как объективность следствия, так и достоверность материалов, на которых базировалось обвинение.

Сталин принял и другие меры с тем, чтобы повысить престиж органов безопасности, введя специальные звания для сотрудников НКВД. В опросном порядке Политбюро утвердило список лиц, которым присваивались высшие звания. Вот их перечень (он не только интересен сам по себе, но и важен под углом зрения того, кто на практике осуществлял сталинскую репрессивную политику).

В ноябре 1935 г. вышло постановление ЦИК о присвоении званий следующим лицам:

а) ГЕНЕРАЛЬНОГО КОМИССАРА: т. ЯГОДА Генриху Григорьевичу.

б) КОМИССАРА 1-го РАНГА — т.т.:

1. АГРАНОВУ Якову Сауловичу;

2. БАЛИЦКОМУ Всеволоду Аполлоновичу;

3. ДЕРИБАСУ Терентию Дмитриевичу;

4. ПРОКОФЬЕВУ Георгию Евгеньевичу;.

5. РЕДЕНСУ Станиславу Францевичу;

6. ЗАКОВСКОМУ Леониду Михайловичу.

в) КОМИССАРА 2-го РАНГА — т.т.:

1. ГАЮ М.И. — Нач. Особого отдела ГУГБ НКВД СССР;

2. ГОГЛИДЗЕ С.А. — Нач. управления НКВД по ЗСФСР и Народному Комиссару Внудел ЗСФСР;

3. ЗАЛИНУ Л.Б. — Нач. управления НКВД по Казахской АССР;

4. КАЦНЕЛЬСОНУ 3.В. — Зам. нач. управления НКВД по УССР и Зам. Наркома Внутр. дел УССР;

5. КАРЛСОНУ К.М. — Нач. управления НКВД по Харьковской обл. УССР;

6. ЛЕПЛЕВСКОМУ И.М. — Нач. управления НКВД по БССР и Наркому Внутрен. дел БССР;

7. МОЛЧАНОВУ Г.А. — Нач. Секретно-политического отдела ГУГБ НКВД СССР;

8. МИРОНОВУ Л.Г. — Нач. Экономического отдела ГУГБ НКВД СССР;

9. ПАУКЕРУ К.В. — Нач. Оперативного отдела ГУГБ НКВД СССР;

10. СЛУЦКОМУ А.А. — Нач. Иностранного отдела ГУГБ НКВД СССР;

11. ШАНИНУ А.М. — Нач. Транспортного отдела ГУГБ НКВД СССР;

12. ВЕЛЬСКОМУ Л.Н. — Нач. Главного управления Рабоче-крестьянской милиции НКВД СССР;

13. ПИЛЛЯРУ Р.А. — Нач. управления НКВД по Саратовскому краю.

г) КОМКОРА — т.т.:

1. ФРИНОВСКОМУ М.П. — Нач. Главного Управления Пограничной и Внутренней охраны НКВД СССР.

д) КОМИССАРА КОРПУСА — т.:

1. РОШАЛЮ Л.Б. — Зам. нач. Главного Управления и Нач. Политотдела Пограничной и Внутренней охраны НКВД СССР[831].

Следует отметить, что высшее звание в НКВД — звание Генерального комиссара государственной безопасности приравнивалось к воинскому званию маршала Советского Союза. Другие высокие звания также имели адекватные сопоставления с воинскими званиями в РККА. Помимо этого, по распоряжению Сталина были существенно улучшены и материальные условия службы и жизни сотрудников НКВД особенно ГУГБ. Вождь хотел продемонстрировать на них свою отеческую заботу, и не только на словах, но и на деле, рассчитывая, естественно, что на проявленное внимание сотрудники НКВД ответят так, как надо — т. е. особым усердием в исполнении директив вождя и беспрекословным выполнением его личных указаний. Ведь впереди предстояла совсем нелегкая работа.

Здесь хотелось бы обратить внимание читателей на то, что на более поздних этапах великой чистки почти все, за единичным исключением, перечисленные в списке лица, сами станут жертвами репрессий. Сначала в период чистки НКВД от людей Ягоды, а затем от людей Ежова. Лишь С.А. Гоглидзе не надолго пережил Сталина и был расстрелян в декабре 1953 года вместе с Берией. Искреннего сочувствия все эти лица едва ли заслуживают, поскольку их собственные руки по локоть были в крови. Но такова уж выпала на их долю планида. Пока же они выступали в качестве основных исполнителей замыслов вождя по искоренению врагов народа и всех неугодных режиму лиц.

Проводившиеся в самих рядах чекистов чистки, несомненно, заслуживают внимания, но в рамках поставленной задачи нет возможности в деталях рассматривать данный аспект, поскольку это уводило бы нас от главной нити нашего повествования. В отдельных случаях я неизбежно буду касаться того, как сами работники госбезопасности становились жертвами молоха репрессий, орудием которых они выступали по воле Сталина. Но нельзя упустить один важный момент — они не только выполняли указания вождя и собственных начальников, но и сами по своей воле проявляли изрядное рвение в искоренении «врагов народа». Словом, печальная сага о репрессиях в какой-то, причем немалой мере, это и сага об их собственных трагедиях. Для Сталина периодические, а точнее сказать, систематические чистки в рядах самих «чистильщиков» было явление ординарное. Таким путем он не только усиливал свой контроль над органами, но и душил в зародыше даже малейшую мысль о каком-либо сопротивлении проводимой им линии в борьбе с реальными или мнимыми врагами.

Здесь возникает еще одна противоречивая проблема. Суть ее сводится к следующему. В историографии Сталина существует целое течение, представители которого считают, что не было прямой связи между убийством Кирова, первыми репрессиями после принятия закона от 1 декабря 1934 г. и «большим террором», что 1935–1936 гг. были годами ослабления террора. Французский автор книги по истории Советского государства Н. Верт придерживается следующей точки зрения: «На эту тему идет много споров. Я считаю, что несколько историков, в том числе Олег Хлевнюк, довольно убедительно доказали, что в промежутке между убийством Кирова и началом «большого террора», за эти два с половиной года, были разные тенденции и линия террора не проводилась последовательно»[832].

О. Хлевнюк, на которого ссылается Н. Верт, ситуацию тех лет характеризует следующим образом: «Вместе с тем и в 1935-м и в первой половине 1936 г. наряду с усилением террора наблюдалась другая тенденция — попытки притормозить его, сгладить особенно болезненные последствия произвола.

Сколько-нибудь заметное существование этой тенденции было возможно прежде всего потому, что к развертыванию массовых репрессий в варианте 1937 г. пока не был готов сам Сталин. Об этом свидетельствовали и его публичные выступления, в которых он давал повод надеяться на смягчение репрессивной политики, и постепенные, осторожные практические действия. Скорее всего Сталина сдерживало опасение подорвать сравнительно успешное развитие народного хозяйства страны на основе принятого в годы второй пятилетки умеренного экономического курса. Могли играть свою роль и внешнеполитические расчеты на сотрудничество с западными демократиями. Несомненно, Сталин сталкивался с противодействием репрессивной политике в части партийного и государственного аппарата»[833].

Прежде чем высказать свое личное мнение по этому комплексу вопросов, позволю еще привести оценку известного советолога Дж. А. Гетти. Действительно, он ставит под вопрос существование у Сталина после убийства Кирова детально разработанного и четко продуманного плана осуществления широкомасштабной кампании репрессий. Каковы же аргументы, приводимые Дж А. Гетти, в обоснование данной точки зрения? В своем солидном исследовании он пишет: «Очевидные признаки замешательства в самых верхах, контрпродуктивные инициативы и недостаточный контроль над событиями — все это говорит не в ползу существования грандиозного плана. Тщательный анализ архивных данных, исторических документов, прессы и достойных доверия мемуарных источников не подтверждает и не опровергает существование такого плана. И все же возможно, что события 1933–1939 годов были частью дьявольской и хитроумной стратегии, но свидетельства показывают, что грандиозный план Сталина, по всей вероятности, априори остался только лишь предположением, интуитивной догадкой или гипотезой. На базе доступных в настоящее время доказательств его существование можно лишь предполагать, но нельзя считать установленным фактом. Сталин не был инициатором и не контролировал все, что происходило в партии и стране»[834].

Мне думается, что Дж. Гетти прав в том, что Сталин, учитывая его колоссальную загруженность, не мог контролировать буквально все происходящее в стране. Однако неоспоримо и то, что все важные, имеющие общегосударственное значение вопросы, не могли решаться, если не при его личном участии, то уж во всяком случае без учета его позиции по этим вопросам. Можно, конечно, только гадать, был ли у вождя с самого начала развертывания репрессий какой-то грандиозный план, разбитый на этапы и временную последовательность реализации задуманного. Вполне допустимо, что многие вопросы возникали, так сказать, по ходу дела. Иными словами, кампания репрессий отчасти несла на себе следы спешки и непродуманности. Однако речь идет не о каких-то неувязках в реализации целей, поставленных Сталиным, а о существовании у него самого такого плана. На мой взгляд, весь стремительно развивавшийся процесс репрессий, то, как он чуть ли не с естественной закономерностью переходил от одного этапа к другому, постепенно захватывая в свою орбиту именно тех людей, которых Сталин намеревался устранить уже не политически, а физически, — все это говорит в пользу существования такого плана. Разумеется, это был не пятилетний план, который нужно было выполнить досрочно и с превышением, и потом бахвалиться успехами на всю вселенную. Об этом плане никто не знал и не мог знать. В противном случае он бы безусловно провалился.

Представим на минуту, что члены ЦК, избранные на XVII съезде партии, знали бы или догадывались об участи, им предназначенной. В любом варианте развития событий они, вне всякого сомнения, выступили бы против своего вождя, ибо собственная жизнь на любых весах всегда перевешивает самые изощренные политические расчеты и соображения. Короче говоря, Сталин приступал к проведению великой чистки, зная (хотя и не в деталях) ее предстоящий размах, ее масштабы.

Но прав и О. Хлевнюк относительно наличия в те годы различных, в том числе и умеренных тенденций, истоки которых заключались в том, что вождю приходилось учитывать множество факторов, и не в последнюю очередь виртуальную возможность серьезной оппозиции своему курсу. Сталин никогда не играл вслепую, тем более в такой грандиозной постановке, какой явилась великая чистка. Он все тщательно и скрупулезно готовил заранее. Сюда входили меры организационного и пропагандистско-идеологического порядка. Кроме того, одной из важных особенностей политической стратегии вождя выступал принцип постепенности, когда развитие событий по восходящей линии тщательно взвешивалось и контролировалось. Люди должны были постепенно, шаг за шагом, день за днем привыкать к тому, что последуют события еще большего размаха. Из такого расчета и осуществлялась серия мероприятий репрессивного плана.

Такой маститый специалист, как Р. Такер, также полагает, что в этот период Сталин был вынужден считаться с общими настроениями в пользу определенной разрядки положения в стране и укрепления духа народа ввиду вероятности войны в недалеком будущем. «Он мог воспользоваться передышкой, — пишет американский биограф, — чтобы сосредоточить усилия на следующем этапе революции сверху и вывести на сцену новых людей, которые займут высокие посты и будут его людьми»[835].

Но какие бы признаки разрядки мы не просматривали в действиях вождя в рассматриваемый отрезок времени, главное его внимание, несомненно, было сосредоточено на тщательной подготовке репрессий. Ведь в конце концов так называемый курс на паллиативную разрядку никак не исключал и мероприятий по подготовке и осуществлению репрессий.

Одним из таких мероприятий была, выражаясь современным слогом, зачистка в Ленинграде. После расстрела Николаева и группы его мнимых соучастников, а также почти всех родственников самого убийцы, НКВД, видимо, по указанию Сталина, наметил кампанию по выселению и изоляции так называемых «бывших», проживавших в Ленинграде. Что это было за мероприятие, видно из записки наркома Ягоды:

«26 февраля 1935 г.

Товарищ Заковский предлагает провести очистку Ленинграда кампанейским путем порядком массовых арестов и массовых высылок.

Указанный способ мог бы без нужды дать пищу для зарубежной клеветнической кампании в прессе против Советского Союза, тем более многие из указанных лиц тесно связаны с кругами научной и технической интеллигенции как в Советском Союзе, так и за рубежом.

Полагал бы целесообразным:

1. Всех лиц, на кого имеются материалы о контрреволюционной работе, арестовать, провести расследование и рассмотреть дела на Особом совещании.

2. Провести высылку всех семей из Ленинграда, в составе которых были расстреляны члены семейств по решениям судов и Коллегии бывшего ОГПУ, запретив им проживание в Москве, погранполосе, Тифлисе, Киеве.

3. Наркомпросу провести очистку учебных заведений от социально чуждых элементов.

Все эти мероприятия провести в кратчайший срок, но не единовременно, а растянув их на два-три месяца»[836].

Как видим, заботились не только об арестах, но и о сохранении своего лица, чтобы, не дай бог, информация об арестах не стала достоянием известности не только там, где они производились, но и за рубежом. Однако эти потуги оказались тщетными, поскольку сами масштабы арестов и высылок невозможно было скрыть. Следует подчеркнуть, что в первую очередь арестам и высылке подвергались бывшие реальные или потенциальные участники зиновьевской и троцкистской оппозиции. Но вскоре очередь дошла и до других.

За два с половиной месяца после убийства Кирова органы НКВД арестовали в Ленинградской области 843 человека. Кроме того, по решению Политбюро, принятому на основании записки Ягоды, из Ленинграда было выслано на север Сибири и в Якутию сроком на 3–4 года 663 бывших зиновьевца и откомандировано на работу из Ленинграда в другие места 325 бывших оппозиционеров, большинство которых из партии не исключались. В этот период значительно увеличилось число арестов по обвинению в подготовке террористических актов и за высказывания террористического характера. Если за весь 1934 год по обвинению в терроре арестовано 6501 человек, то в 1935 году — 15986 человек, причем, только за декабрь 1934 и четыре месяца 1935 года арестовано 9163 человека[837].

Но это лишь официальные закрытые данные. Западные исследователи, ссылаясь, в частности, на донесения американского посла в Москве Буллита, утверждают, что количество высланных из Ленинграда достигло 100 тыс. человек[838]. Можно, конечно, усомниться в достоверности этой цифры, однако суть дела не в точности цифр, а в том, что масштабы чистки в Ленинграде были внушительны. Надо полагать, инициативу ленинградцев подхватили и чекисты других крупных городов, чтобы там тоже навести «революционный» порядок, арестовав или сослав в места не столь отдаленные многих из так называемых бывших.

Еще одним симптомом надвигавшихся зловещих изменений было избрание на пленуме ЦК партии в феврале 1935 года Н. Ежова секретарем Центрального Комитета. Членами Политбюро взамен выбывших Кирова и умершего в начале 1935 года Куйбышева стали Микоян и Чубарь[839]. Особенно зловещим было возвышение Ежова, которому явно покровительствовал вождь и которого он, по всей вероятности, уже тогда намечал на место Ягоды. Последний уже не удовлетворял Сталина то ли отсутствием необходимого рвения в искоренении политических оппонентов вождя, то ли тем, что знал слишком много. А такие люди Сталину не были нужны. Слишком большую осведомленность, особенно по части всякого рода деликатных дел, он считал если не политическим недостатком, то по крайней мере небезопасной для себя. Еще одним шагом в направлении подготовки чисток явилось создание комиссии, в круг полномочий которой включалось наблюдение за ходом чисток. Во главе этой комиссии стал сам вождь, в ее состав вошли Ежов, Жданов, Шкирятов и Маленков. Партийная чистка была завершена (если вообще уместно говорить о каком-либо ее завершении) рассмотрением данного вопроса на декабрьском (1935 г.) пленуме ЦК, где с докладом выступил Ежов. Что это была всего лишь очередная фаза кампании по выявлению и исключению из партии всех недовольных и подозреваемых в нелояльности по отношению к генеральной линии — читай к курсу Сталина — видно хотя бы из того, что сразу же было объявлено о начале фактически нового ее этапа, получившего название «обмен партийных билетов». Разумеется, речь шла не о какой-то чисто технической процедуре, а о продолжении чистки партийных рядов. Причем на этот раз своеобразной проверке «на партийную вшивость» подвергались, по существу, все члены партии.

Таким образом, необходимая организационная подготовка новой фазы сталинской кампании по искоренению врагов партии на данном этапе была в целом проведена.

За раскрытием новых заговоров дело не стало. В июле 1935 года сотрудниками НКВД было сфальсифицировано дело «О контрреволюционных террористических группах в правительственной библиотеке, комендатуре Кремля и других», по которому осуждено 110 человек, из них двое к расстрелу.

К уголовной ответственности по данному делу привлечены сотрудники охраны Кремля, работники правительственной библиотеки, служащие и технический персонал (секретари, телефонистки, уборщицы), работавшие в Кремле и в различных учреждениях Москвы. Большинство из них знали друг друга только по службе, часть находилась в родственных связях, а некоторые вообще не были знакомы между собой. Основанием для ареста этих лиц послужили полученные органами НКВД оперативным путем данные о том, что некоторые из них вели разговоры, касающиеся обстоятельств смерти Н.С. Аллилуевой и убийства С.М. Кирова. Вот образчик такого рода разговоров, выявленных в ходе следствия. Одна из допрашиваемых давала следующие показания:

«Мы сидели на 1-м этаже правительственного здания в маленькой комнате и пили чай. АВДЕЕВА стала говорить, что нам плохо живется, наше начальство пьет, ест хорошо, а мы питаемся очень плохо. А я ей сказала, что я сейчас живу лучше, чем жила раньше. Потом АВДЕЕВА стала говорить, что Сталин не русский, с первой женой разошелся, а вторую, говорят, застрелил. Я сказала, что это неправда, мы же не знаем. На этом разговор закончился, и мы пошли все на работу»[840].

Это, как говорится, лишь прелюдия. Главная задача заключалась в том, чтобы подвести обвинения под Каменева, поскольку бывшая жена его брата некая Розенфельд также работала в кремлевской библиотеке. О том, как подводилась соответствующая доказательная база под этот замысел, свидетельствует следующий фрагмент допроса одной из подследственных:

«ВОПРОС: Вам хорошо известны антисоветские настроения РОЗЕНФЕЛЬД. В беседах с Вами она их не скрывала.

ОТВЕТ: Она выражала мне иногда недовольство материальными условиями, нехваткой продуктов и по другим бытовым вопросам.

ВОПРОС: Это не все. Какие контрреволюционные разговоры с Вами вела РОЗЕНФЕЛЬД; она ведь Вам передавала клевету на руководство партии и правительства?

ОТВЕТ: Да, РОЗЕНФЕЛЬД мне передавала, что ей известно (от кого, я не знаю), что официальная версия о смерти АЛЛИЛУЕВОЙ в результате болезни не соответствует действительности, что на самом деле АЛЛИЛУЕВА покончила жизнь самоубийством.

РОЗЕНФЕЛЬД мне также говорила, что самоубийство АЛЛИЛУЕВОЙ было вызвано ее несогласием с политическим курсом, проводимым в стране, в результате которого якобы деревня доведена коллективизацией до обнищания; в городе населению не хватает продуктов питания и др.

ВОПРОС: Еще какие контрреволюционные разговоры с Вами вела РОЗЕНФЕЛЬД?

ОТВЕТ: Она распространяла гнусную клевету в отношении т. Сталина, говорила, что старые и ближайшие ученики Ленина — Зиновьев и Каменев отстранены от политической жизни, что в стране и в партии отсутствуют элементы демократии.

ВОПРОС: Еще что Вам говорила РОЗЕНФЕЛЬД о Зиновьеве и Каменеве?

ОТВЕТ: Она восхваляла Зиновьева и Каменева, считая, что они имеют все данные находиться у руководства. Из ряда разговоров по этому вопросу с РОЗЕНФЕЛЬД я вынесла заключение об ее озлобленности по отношению к т. Сталину»[841].

Помимо жены брата Л.Б. Каменева, в орбиту мнимого заговора с целью убийства Сталина были явно искусственным образом притянуты сам брат Каменева, его сын и косвенно Л.Б. Каменев собственной персоной. Приведу небольшой фрагмент с признаниями на этот счет племянника Л.Б. Каменева.

«ВОПРОС: Каким образом и когда Вам стали известны террористические настроения названных Вами лиц?

ОТВЕТ: Впервые вопрос о необходимости террористической борьбы с руководством ВКП(б) возник в 1932 г. в связи с высылкой Каменева в Минусинск. РОЗЕНФЕЛЬД Н.А…. заявила в моем присутствии, в состоянии аффекта, что она готова убить Сталина…

ВОПРОС: Значит, уже тогда Вы были согласны с Н.А. РОЗЕНФЕЛЬД по вопросу о применении террора в отношении руководства ВКП(б)?

ОТВЕТ: Да, фактически я стал разделять взгляды Н.А. РОЗЕНФЕЛЬД по этому вопросу с того времени. Я болезненно воспринял репрессии в отношении Л.Б. Каменева, считал, что они являются следствием сведения с ним счетов Сталиным, и пришел к заключению, что выходом из положения является борьба путем террора.

ВОПРОС: А когда Вы впервые узнали о террористических намерениях Н.Б. РОЗЕНФЕЛЬД?

ОТВЕТ: Это было позднее, по-моему в 1933 году, после возвращения Каменева из ссылки. Мой отец, Н.Б. РОЗЕНФЕЛЬД, имел со мной беседу о Каменеве. Он мне сказал, что возвращение Каменева из ссылки не решает вопроса о нем, что Каменев чувствует себя угнетенным, так как он устранен от политической деятельности, к которой Сталин его не допустит. По словам Н.Б. РОЗЕНФЕЛЬД, до тех пор, пока Сталин находится у руководства, рассчитывать на возвращение Каменева к политической деятельности нельзя. Весь разговор отца со мной отражал настроения Каменева, с которым отец имел по этому поводу беседы. В заключение мне отцом было заявлено, что он и Каменев пришли к выводу о необходимости устранения Сталина.

ВОПРОС: Н.Б. РОЗЕНФЕЛЬД к этому времени знал о Ваших террористических настроениях?

ОТВЕТ: Да, о моих террористических настроениях отец знал, его заявление о необходимости устранения Сталина фактически являлось указанием о необходимости подготовки террористического акта»[842].

И, последний аккорд этого отнюдь не музыкального фарса.

«Н.А. РОЗЕНФЕЛЬД считала, что какое бы то ни было изменение существующего положения может быть осуществлено только путем устранения Сталина. Она была менее сдержанна, чем Н.Б. РОЗЕНФЕЛЬД, вернее была более озлоблена и несколько раз заявляла о своей личной готовности убить Сталина.

ВОПРОС: Вы показываете, что Н.А. РОЗЕНФЕЛЬД выражала готовность лично убить Сталина. Каким путем она это думала осуществить?

ОТВЕТ: Н.А. РОЗЕНФЕЛЬД до последнего времени работала в Кремле, имела там много знакомых, была вхожа в личные библиотеки членов Политбюро (библиотека Молотова). Знаю, что она пыталась устроиться в библиотеку Сталина. При таком положении она имела возможность непосредственно совершить террористический акт»[843].

Дело в отношении кремлевских сотрудников и сотрудниц фактически стало делом против Енукидзе. Опала Енукидзе говорила о многом. Становилось все более очевидным, что Сталин не останавливается даже перед устранением своих бывших ближайших друзей. Подлинная причина сначала политического, а в 1937 году и физического устранения старого партийного товарища и друга ранней революционной поры покрыта завесой тайны. Однако есть вполне логичные и не противоречащие истине предположения, что реальной причиной расправы с Енукидзе явилось то, что тот стал (хотя и не открыто) выражать сомнения в правильности действий хозяина. Более того, он поддерживал хорошие отношения и вступался в защиту лиц, подвергавшихся со стороны Сталина политической дискредитации и возможной расправе с ними. В первую очередь имеется в виду Б. Ломинадзе, который в отчаянии вынужден был пойти на самоубийство.

Между тем после сфабрикованного дела о кремлевских библиотекаршах и уборщицах необходимо было раздуть масштабы всего происшедшего и поднять все это на государственный уровень. Расследование продолжалось и итогом его явился арест ряда лиц из кремлевской охраны, в том числе и коменданта Кремля Петерсона. В соответствии с логикой сотрудников НКВД, которым, видимо, сам Сталин указал направление следствия, под подозрение попал и один из прежних ближайших друзей Кобы еще по кавказскому подполью А. Енукидзе, работавший на протяжении многих лет секретарем ЦИК. В его функции входило и обслуживание высшего партийного и государственного руководства, ибо фактически он распоряжался всеми кремлевскими хозяйственными службами.

Расправа с Енукидзе растянулась на ряд этапов, поскольку в то время предъявление ему обвинения в контрреволюционной и заговорщической деятельности выглядело бы, по меньшей мере, странным, если не абсурдным. Поэтому на всю катушку использовалась схема поэтапной компрометации с тем, чтобы затем уже взвалить на него весь набор самых серьезных обвинений.

На основании показаний, часть из которых приводилась выше, ПБ утвердило проект сообщения, выработанный Сталиным, Молотовым, Кагановичем и Ежовым, «Об аппарате ЦИК СССР и тов. Енукидзе». В нем, в частности, констатировалось, что в Кремле раскрыты три контрреволюционные заговорщические группы. Эти группы вели подготовку убийства Сталина. Все контрреволюционные группы добивались этой цели разными путями, считая, однако, наиболее удобным план проникновения на квартиру товарища Сталина. В этих целях Муханова и Розенфельд через секретаря тов. Енукидзе — Минервину пытались проникнуть на квартиру товарища Сталина в качестве библиотекарей. Лишь благодаря тому, что товарищ Сталин категорически отказался от услуг библиотекарей, которых к нему пыталась направить группа Каменева — Розенфельд — Мухановой через Минервину, удалось помешать террористам в осуществлении их злодейского замысла.

Далее в постановлении подчеркивалось, что «проникновение и оседание этих контрреволюционных элементов в аппарате ЦИКа СССР (секретариат ЦИКа СССР, комендатура Кремля, Правительственная библиотека, Оружейная палата) было облегчено тем, что в секретариате ЦИКа СССР укоренилась своеобразная, ничего общего не имеющая с принципами Советской власти система подбора работников. В аппарат ЦИКа СССР сотрудники и сотрудницы принимались не по деловым признакам, а по знакомству, личным связям и нередко по готовности принимавшейся сотрудницы сожительствовать с тем или иным из ответственных работников секретариата ЦИКа.

Прямым результатом такой системы подбора работников явилось то, что аппарат ЦИКа СССР оказался крайне засоренным чуждыми и враждебными советскому государству элементами..»

Что касается самого Енукидзе, то ему предъявлялись обвинения, однозначно говорившие о финале его не только политической карьеры, но и вскоре самой жизни. В постановлении Политбюро подчеркивалось: «Надо сказать, что многие из участников, и в особенности участниц, кремлевских террористических групп (Нина Розенфельд, Никитинская, Раевская и др.) пользовались прямой поддержкой и высоким покровительством тов. Енукидзе. Многих из этих сотрудниц тов. Енукидзе лично принял на работу, с некоторыми из них сожительствовал.

Само собой разумеется, что тов. Енукидзе ничего не знал о готовящемся покушении на товарища Сталина, а его использовал классовый враг как человека, потерявшего политическую бдительность и проявившего несвойственную коммунистам тягу к бывшим людям.

Однако тов. Енукидзе несет за все это политическую ответственность, поскольку он в подборе работников руководствовался соображениями, не связанными с интересами дела, тем самым способствовал проникновению в Кремль враждебных Советской власти террористических элементов…»[844].

Вывод был, как говорится, предопределен следующей формулировкой: «В связи с этими новыми выявившимися материалами ЦК ВКП(б) считает необходимым обсудить на ближайшем Пленуме ЦК вопрос о возможности оставления тов. Енукидзе в составе членов ЦК ВКП(б)»[845]. Собравшийся вскоре пленум исключил Енукидзе из состава ЦК, но пока он оставался на свободе и ему даже предлагали различные довольно высокие должности. От всего этого веяло сталинской тактикой постепенного удушения.

Немного позднее, в июне 1937 года, Сталин счел необходимым пролить свет на свое истинное отношение к Енукидзе. Он высмеял попытки оппозиционеров выступить в роли защитников интересов крестьянства и заодно припомнил старые грехи своего бывшего друга. «Видите, им стало жалко крестьян, — высмеивал Сталин. — Вот этому мерзавцу Енукидзе, который в 1918 г. согнал крестьян и восстановил помещичье хозяйство, ему теперь стало жалко крестьян. Но так как он мог прикидываться простачком и заплакать, этот верзила (смех), то ему поверили.

Второй раз, в Крыму, когда пришли к нему какие то бабенки, жены, также как и в Белоруссии, пришли и поплакали, то он согнал мужиков, вот этот мерзавец согнал крестьян и восстановил какого-то дворянина. Я его еще тогда представлял к исключению из партии, мне не верили, считали, что я как грузин очень строго отношусь к грузинам. А русские, видите ли, поставили перед собой задачу защищать «этого грузина». Какое ему дело вот этому мерзавцу, который восстанавливал помещиков, какое ему дело до крестьян»[846]. Сталин — и это проиллюстрировано множеством фактов и примеров — всегда все помнил и ничего не забывал. Не только не забывал, но и не прощал. Это была неотъемлемая черта его характера и отличительная особенность политической философии вождя. Он не делал никаких исключений — ни для бывших друзей, ни для своих родственников, что еще больше рождало разговоров и слухов о мстительности Сталина.

Что же касается «кремлевского дела», то ПБ также приняло по этому вопросу постановление, предопределившее исход судебного решения. Один из участников был приговорен к расстрелу, другие к различным срокам заключения. Л.Б. Каменев, против которого в суде давал показания его собственный брат, был приговорен к 10 годам тюремного заключения[847].

В целом можно сказать: практически вся подготовительная работа по организации открытого судебного процесса, на котором Зиновьев и Каменев предстали бы в качестве главных обвиняемых, была проведена. Оставалось только подобрать остальной состав обвиняемых и сфабриковать посредством использования всякого рода «свидетелей» и признаний, полученных отнюдь не законными методами, хотя бы внешне убедительный спектакль под названием открытый судебный процесс.

Большой акцент в спектре обвинений, выдвигавшихся против лидеров зиновьевской оппозиции, приобрел вопрос о подготовке террористических актов в отношении самого Сталина, а также ряда других руководителей партии и правительства. В этой связи интересен тот факт, что в число руководителей, на которых якобы готовились покушения, не был включен Молотов. Это породило массу слухов относительно возможной печальной судьбы, которая ожидает второго после Сталина лица в государстве и партии. По свидетельству А. Орлова, из признаний, где один из будущих подсудимых Рейнгольд давал показания, что Зиновьев настаивал на убийстве Сталина, Молотова, Кагановича и Кирова, Сталин собственноручно вычеркнул фамилию Молотова[848]. И действительно, в обвинительном заключении фамилия Молотова отсутствовала. Правда, в дальнейших процессах она появляется, но факт остается фактом — в первом открытом судебном процессе Молотов не фигурировал в качестве намеченной террористами жертвы. Видимо, для читателя будет интересным то, как прокомментировал этот эпизод бывший чекист А. Орлов:

«Зато на последующих двух процессах все обстояло иначе. Молотов вернул себе расположение Сталина, был включен по его указанию в перечень вождей, которых намеревались уничтожить заговорщики. И те дружно сознавались на суде в своих злодейских замыслах против Молотова. Более того, на этих последующих процессах заговорщики утверждали, это убийство Молотова планировалось также Зиновьевым и Каменевым (которые к тому времени давно уже были расстреляны по приговору, вынесенному на первом процессе). То обстоятельство, что сами Зиновьев и Каменев по приказу Сталина должны были тщательно пропускать это имя в своих показаниях, теперь уже не имело значения. Ведь тогда сам Сталин не знал, куда отнести Молотова: то ли к жертвам заговорщиков, то ли, наоборот, к их соучастникам… То, что произошло с Молотовым, могло случиться и с любым другим членом Политбюро, попавшим в немилость к Сталину. А сам Молотов, как мы могли убедиться, был лишь на волосок от того, чтобы угодить из отпуска прямо в тюрьму НКВД»[849].

Инкриминирование обвиняемым террористических планов и практической подготовки их осуществления придавало всему ходу дела совершенно иной, чем прежде характер. Ведь выступление против генеральной линии, любая, даже самая жесткая критика политического курса вождя, что имело место в прошлые годы, отнюдь не давала законных оснований для вынесения самых суровых приговоров лидерам разгромленной оппозиции. Задним числом нельзя было предъявлять такого рода обвинения. Но, допустим, что они продолжали бы свою критику и в то время. Разве это могло служить достаточным правовым основанием для применения норм уголовного законодательства? Тем более в их поистине драконовских формах после событий декабря 1934 года. Теперь же, когда под действия бывших оппозиционеров подводилась база иного характера, а именно террористические замыслы и попытки их реального осуществления, все приобретало поистине зловещую направленность. Даже ежу в то время было понятно, куда все клонится. Но Сталин не проявлял спешки и нетерпения, хотя, видимо, ему хотелось как можно скорее расправиться со своими бывшими соперниками. Скрупулезно готовилась гораздо более богатая и более разнообразная палитра обвинений. Одних планов осуществления терактов казалось мало, и их сполна дополнили другими, не менее тяжкими обвинениями. Читая материалы судебных процессов тех лет, порой приходишь в недоумение — неужели Сталин не отдавал себе отчета в том, что нагромождение часто противоречивших друг другу обвинений, могло лишь посеять сомнения в их достоверности?