4. Обострение ситуации в стране
4. Обострение ситуации в стране
Процесс коллективизации, важнейшим составным элементом которого была ликвидация кулачества как класса, протекал не изолировано от общего развития государства. Он оказывал свое мощное, порой весьма драматическое воздействие не только на село, но и на страну в целом. Затрагивал не только тем, что в деревню посылались специально отобранные по указанию сталинского руководства представители рабочего класса (так называемые 25-ти тысячники), задачей которых были форсирование коллективизации, организация работы колхозов, но и вообще практическое осуществление спускаемых из Центра директив. Сталин специально подчеркивал значимость данного факта, отмечая, что партия «мобилизовала финансовые ресурсы страны для развёртывания дела совхозов и колхозов, снабдила совхозы лучшими организаторами, дала на помощь колхозам 25 тысяч передовых рабочих, выдвинула лучших людей из колхозных крестьян на дело руководства колхозами, организовала сеть курсов колхозников, заложив, таким образом, основы для выработки стойких и испытанных кадров колхозного движения»[537].
Другим, гораздо более существенным следствием коллективизации, явилось увеличение потока крестьян, покидавших свои села и направлявшихся в поисках работы, а часто и просто куска хлеба, в города. Рост городского населения, конечно, в первую очередь был вызван потребностями индустриализации. Промышленность нуждалась в рабочей силе и она могла черпать трудовые ресурсы главным образом за счет сельского населения. Следует подчеркнуть, что в связи с ростом городского населения значительно возрастали потребности в продовольствии. А удовлетворить эти потребности представлялось возможным прежде всего путем неукоснительного проведения хлебозаготовок, поскольку рыночные механизмы распределения продовольственных ресурсов буквально с каждым месяцем становились все более ограниченными. НЭП с его относительно свободным товарообменом воспринимался уже как приятное воспоминание. Конечно, его остатки еще продолжали существовать, но они уже не оказывали сколько-нибудь существенного воздействия на ход экономических процессов.
Общая оценка сложившейся к тому времени ситуации в советской России не может быть однозначной — позитивной или негативной. Ближе к истине такая оценка, которая органично включает в себя обе эти стороны, причем при различном их соотношении на различных этапах развития страны. По мере своих сил и возможностей я и стремился к такой взвешенной, сбалансированной оценке. Хотя, если говорить со всей откровенностью, самое сложное и трудное дело — дать сбалансированную оценку. Но не такую, где как бы в один ряд выстраиваются позитивные моменты, а в другой ряд — негативные, и в итоге проводится чисто механическое (или арифметическое) их сопоставление. Важно передать внутреннюю логику органической взаимосвязи и взаимообусловленности положительных и отрицательных моментов.
Чтобы соблюсти такой подход я обильно привожу выводы и оценки, принадлежащие представителям самых разных направлений: и тех, кто в политике Сталина и во всех его действиях усматривают только злой умысел тирана и диктатора, и тех, кто склонен проявлять определенную долю объективности в объяснении его политической стратегии.
Вот, например, как описывает сложившееся тогда положение в стране американский советолог Н. Верт, книга которого в свое время была чуть ли не учебником по советской истории в наших учебных заведениях. «Возобновленная с новой силой к осени 1930 г. кампания хлебозаготовок способствовала росту напряженности, временно спавшей весной. Исключительно благоприятные погодные условия 1930 г. позволили собрать великолепный урожай в 83,5 млн. т. (на 20% больше, чем в предыдущем году). Хлебозаготовки, осуществляемые проверенными методами, принесли государству 22 млн. т. зерна, или в два раза больше, чем удавалось получить в последние годы нэпа. Эти результаты, достигнутые на самом деле ценой огромных поборов с колхозов (доходивших до 50–60% и даже до 70% урожая в самых плодородных районах, например на Украине), могли только побудить власти к продолжению политики коллективизации. На крестьян снова различными способами оказывалось давление: районы, сопротивлявшиеся коллективизации, отстранялись от промтоварного снабжения; колхозам отдавались не только конфискованные кулацкие земли, но и все пастбища и леса, находившиеся в общем пользовании крестьян; наконец, прокатилась новая волна раскулачивания, охватившая на Украине 12–15% крестьянских хозяйств. Реакция крестьян на этот грабеж средь бела дня была ожесточенной: во время хлебозаготовок 1930–1931 гг. отделы ГПУ зарегистрировали десятки тысяч случаев поджогов колхозных построек. Несмотря на это, к 1 июля 1931 г. процент коллективизированных хозяйств вернулся к уровню 1 марта 1930 г. (57,5%)»[538].
Контроль за ситуацией в обществе был чрезвычайно жестким и повсеместным. Он осуществлялся не только органами ОГПУ, воинскими подразделениями, милицией и т. д. Все партийные и советские органы, все общественные организации должны были вести неусыпное наблюдение за тем, чтобы голоса недовольных были заглушены, а сами они тем или иным способом изолированы. Однако есть свидетельства того, что в стране, несмотря на всеобщий контроль, главным организатором которого выступал сам Генеральный секретарь, распространялись листовки с призывами к борьбе против существующей власти. Вот типичный пример такой листовки:
«Выход только в одном — объединяйтесь и требуйте установления подлинной власти трудящихся, а не политбюро. Рабочие, крестьяне и служащие, отказывайтесь от покупки займов, платежа налогов и сдачи хлеба, проводите забастовки и создавайте свои союзы. Красноармейцы, отказывайтесь от подавления восстаний. Не участвуйте в выборах в советы, которыми партия хочет создать видимость народовластия и свалить на вас ответственность за свою гибельную политику. Этим вы покажете, что требуете обеспечения полной свободы выборов и прекращения вмешательства партии в их дальнейшую работу. Докажите ничтожной кучке людей, удерживающих власть только ради своих интересов, что они не смеют насиловать нашу волю»[539].
Возможно, я несколько перебарщиваю по части цитирования писем и документов, однако полагаю, что именно такие документы позволяют хотя бы приблизительно отразить реальное положение, которое создавалось в стране в ходе и в результате сплошной коллективизации. Начиная с 1931 года стало катастрофически ухудшаться положение с продовольствием и обеспечением самыми необходимыми предметами жизни. В перспективе ближайших месяцев четко обозначилась угроза голода. Правда, он не носил повсеместного масштаба, но затронул многие жизненно важные районы страны. О проблемах тех дней свидетельствует следующее письмо власть имущим:
«Еще о социалистическом строительстве и о пятилетке — пятилетка, возможно, будет выполнена, но только не благополучно, а доведете человечество до полной нищеты и рабства. А деревенская молодежь школьного возраста в данное время имеет 75% малокровных от недоедания, и к концу пятилетки 75% будет туберкулезных; и из них на будущий год непосещение школы будет 50%, ввиду отсутствия одежды и обуви. Вы говорите, что экспорт наших товаров всего составляет один миллиард, то почему же ничего не стало? Поэтому надо смело сказать — отсутствие всех предметов явилось следствием убитая свободного труда, поэтому и не стало ничего. Возьмите простые вещи — перочинные ножи, ложки-чашки, эмалированная посуда крестьянского обихода — все отсутствует. Недалеко прошло то время — только 2 года тому назад, когда развивался свободный труд, жизнь дошла до нормальных пределов — чего бы только нужно было купить, все было возможно и дешево. А сейчас — где что можно купить и если можно, то непосильно — ужасно дорого, и можно купить тому, кто получает 200 и более рублей в месяц. Так, значит, жизнь — только много получающим, а остальным — нищета и рабство.
Это не социализм, а страшный феодализм — 400 лет тому назад, когда закрепощалось крестьянство, и это не свободная страна, а страна рабства»[540].
Лейтмотивом звучала мысль о том, что «насколько бы ни был колхозник сознательным, но голод побивает сознательность»[541].
И в качестве заключительного аккорда приведу выдержку из письма участников анонимного съезда инженеров, посланного В. Молотову. В этом письме делался вывод о бесперспективности социалистического строительства и вся вина за тяжелое положение, в которое попала страна, возлагалась на большевиков: «Мечутся, бегут от социализма десятки миллионов здоровых и способных людей. Вместо мирного созидающего труда находятся в езде, ищут лучшего, ищут уголка, где нет социализма. В колхозах работают плохо, из рук вон. Не видят они пользы в труде. Тысячи примеров искренней преданной работы, а в результате голод. В помещичьих имениях норма хлеба — 3 фунта на рабочего в день. Теперь повсеместно официально — 2 фунта. Колхозники этого не получают. Рабочие получают только на трудоспособного, а семья — полуголодная. О социализме говорят только там, где нельзя не говорить… Вся Россия говорит и думает теперь только о хлебе, картошке, огурцах, капусте, ситце и так далее. Армия мучительно больно переживает все те ужасы, которые переживает село. Но армия зажата в кулак драконовской дисциплиной. Рабоче-крестьянская Россия голодает — этого не скроешь ты. Знаем мы, — успехи индустриализации есть результат разорения миллионов. Хлеба нет, мяса, масла нет, а за границу плывут эшелоны, незачем воевать капиталистам, колонизировать Россию, обдирать русских мужиков. За них для них успешно все это делают большевики»[542].
В нашем распоряжении, разумеется, нет никаких конкретных фактов, показывающих реакцию Сталина на те явления, о которых сообщалось в цитированных выше письмах. Однако общая реакция генсека нам доподлинно известна. Впрочем, ее можно было бы со стопроцентной точностью предугадать заранее. И она, коротко говоря, сводилась к тому, что виноваты классовые враги и их пособники. Сталин утверждал, что «…За нашими трудностями скрываются наши классовые враги, что трудности эти осложняются отчаянным сопротивлением отживающих классов нашей страны, поддержкой этих классов извне, наличием бюрократических элементов в наших собственных учреждениях, наличием неуверенности и косности в некоторых прослойках нашей партии. Из этого вытекает… что для преодоления трудностей необходимо, прежде всего, отбить атаки капиталистических элементов, подавить их сопротивление и расчистить, таким образом, дорогу для быстрого продвижения вперёд.
Из этого вытекает, наконец, что самый характер наших трудностей, являющихся трудностями роста, даёт нам возможности, необходимые для подавления классовых врагов.
Но чтобы использовать эти возможности и превратить их в действительность, чтобы подавить сопротивление классовых врагов и добиться преодоления трудностей, для этого существует лишь одно средство: организовать наступление на капиталистические элементы по всему фронту и изолировать оппортунистические элементы в наших собственных рядах, мешающие наступлению, мечущиеся в панике из стороны в сторону и вносящие в партию неуверенность в победе».
«Других средств нет», — лаконично подытожил вождь[543].
Каких-либо иных рецептов от него трудно было ожидать. Сказанное, впрочем, не означает, что сталинское руководство продолжало с тупым упрямством следовать своей линии, не внося в нее нужных коррективов. Это признают и т. н. демократические критики Сталина и сталинизма. Однако приходится признать, что экономические меры по смягчению положения нередко не просто дополнялись, но и заменялись методами репрессий. Острый продовольственный кризис усиливал социальную напряженность. В это время почти массовый характер принял выход крестьян из колхозов. Голодные крестьяне оказывали сопротивление вывозу хлеба в счет заготовок. Во многих местах толпы крестьян нападали на государственные хлебные склады и разбирали зерно. Весной 1932 г. в связи с сокращением карточной системы начались антиправительственные выступления в городах. Один анонимный автор в письме Сталину предупреждал: «Мы Вам заявляем, что если своевременно не примите мер по снабжению, то будет в городе Пензе поднято вооруженное восстание»[544]. (Наиболее значительные волнения произошли в текстильных центрах Ивановской области.) В связи с этим в «Правде» была опубликована статья верного подручного генсека Е. Ярославского. Он вел речь о необходимости немедленной перестройки партработы, как будто именно в ней коренилась проблема. Сталин отреагировал незамедлительно. Он отправил с Юга, где проводил свой отпуск, письмо Кагановичу, датированное июнем 1932 года:
«Для членов ПБ.
Протестую против опубликования в «Правде» статьи Ярославского о рабочих волнениях в Иваново-Вознесенске и смене там партруководства. Статья — явно неправильная с фактической стороны и вредная политически. Своей статьей Ярославский дал иностранным корреспондентам возможность писать о «новом Кронштадте», якобы «продиктовавшем последние решения ЦК и СНК о колхозной торговле». Кто дал Ярославскому право выступать с такой статьей, наносящей вред партии и явно выгодной нашим врагам? Почему редакция «Правды» допускает такие безответственные выступления? Почему дают Ярославскому бесконтрольное право пользоваться оружием, которым он не владеет и которым сплошь и рядом злоупотребляет во вред партии? Нельзя ли положить этому конец?
Сталин»[545].
Как видим, генсека больше всего беспокоило, какую реакцию можно было ожидать из-за границы. Это свидетельствовало (конечно, косвенным образом), что он придавал этому серьезное значение. Хотя публично не один раз утверждал, что его мало волнует то, что пишут о нем на Западе. В конце концов, положение в данном случае была настолько серьезным, что приходилось думать не только о проникновении нежелательной информации о голодных бунтах в Советской России, но и прежде всего о том, как справиться с ситуацией фактического голода. Видимо, по этой причине Сталин настоятельно подчеркивал, что установка на безусловное исполнение плана хлебозаготовок по СССР совершенно правильна. Но при этом он предлагал сделать исключение для особо пострадавших районов Украины. «Это необходимо не только с точки зрения справедливости, но и ввиду особого положения Украины, общей границы с Польшей и т. п.»[546].
Особенно серьезным было положение на Украине. Чудовищный голод охватил многие районы этой советской республики, считавшейся житницей страны. О масштабах этого бедствия писал в своих мемуарах Н. Хрущев:
«Уже значительно позже я узнал о действительном положении дел. Когда я приехал на Украину в 1938 г., то мне рассказывали, какие раньше были тяжелые времена, но никто не говорил, в чем же заключались эти тяжелые обстоятельства. Оказывается, вот что было, как рассказал мне потом товарищ Микоян. Он говорил: «Приехал однажды товарищ Демченко в Москву, зашел ко мне: «Анастас Иванович, знает ли Сталин, знает ли Политбюро, какое сложилось сейчас положение на Украине?» (Демченко был тогда секретарем Киевского обкома партии, причем области были очень большими). Пришли в Киев вагоны, а когда раскрыли их, то оказалось, что вагоны загружены человеческими трупами. Поезд шел из Харькова в Киев через Полтаву, и вот на промежутке от Полтавы до Киева кто-то погрузил трупы, они прибыли в Киев. «Положение очень тяжелое, — говорил Демченко, — а Сталин об этом, наверное, не знает. Я хотел бы, чтобы вы, узнав об этом, довели до сведения товарища Сталина»[547].
Эпизод, рассказанный Хрущевым, конечно, потрясает воображение. Но он не только поражает воображение, но и невольно заставляет поставить вопрос: а кому, собственно, пришла в голову мысль загрузить трупами вагоны и направить их в Киев? За такие действия, если они вообще имели место, можно было бы поплатиться головой. Как известно, местное начальство всячески старалось скрыть масштабы жертв голода, и ему ни к чему было такого рода «демонстрация». То же самое можно сказать и о начальстве более высоком. Да и вообще сама идея перевозить труппы умерших от голода куда-то вместо того, чтобы их предать земле, выглядит абсурдной. Но был ли данный эпизод реальным или нет, — не столь уж важно. Бесспорно другое — ситуация на Украине (а также в ряде других районов страны) была чрезвычайно серьезная.
Прямым подтверждением всей остроты положения на Украине является то, что Сталин не исключал даже возможности потери Украины. В письме Кагановичу в августе 1932 года он прямо писал: «Если не возьмемся теперь же за выправление положения на Украине, Украину можем потерять (выделено мною — Н.К.). Имейте в виду, что Пилсудский не дремлет, и его агентура на Украине во много раз сильнее, чем думает Реденс (свояк Сталина, тогда был руководителем ОГПУ Украины — Н.К.) или Косиор. Имейте также в виду, что в Украинской компартии (500 тысяч членов, хе-хе) обретается не мало (да, не мало!) гнилых элементов, сознательных и бессознательных петлюровцев, наконец — прямых агентов Пилсудского. Как только дела станут хуже, эти элементы не замедлят открыть фронт внутри (и вне) партии, против партии. Самое плохое это то, что украинская верхушка не видит этих опасностей.
Так дальше продолжаться не может»[548].
И довольно странным выглядит программа мер по исправлению ситуации на Украине, которую имел в виду генсек Он предлагал произвести кадровые изменения в украинском руководстве, в том числе и замену первого секретаря ЦК компартии Украины Косиора и руководителя ОГПУ Реденса. К тому же, суть проблемы состояла не в том, что генсек в действительности боялся козней агентов польского лидера Пилсудского. Он не мог не отдавать себе отчета в реальных источниках кризисного положения на Украине. Ссылки на агентуру и мягкотелость линии, проводившейся тогдашним руководством крупнейшей после РСФСР республики Союза, скорее смахивали на попытку искать виновных совсем в другом месте, где они в действительности находились. Иными словами, это была явная попытка снять с себя ответственность за ситуацию, сложившуюся на Украине. Впрочем, Украина являла собой наиболее яркий и наиболее грандиозный пример того, к чему привели непродуманные форсированные методы. Конечно, сказался и неурожай тех лет. Все это в совокупности и привело к тому, что вполне справедливо получило название голода на Украине. Тогдашние украинские руководители, в частности, Постышев, выступая в 1937 году на пленуме ЦК ВКП(б), говорил: «В 1933 г. сельское хозяйство Украины было в страшно тяжелом состоянии, невозможно тяжелом состоянии. И народ колхозный был тоже не особенно хорошо настроен, не преобладающее большинство, но значительная часть, в связи с теми прорывами, которые создались в результате огромной, гигантской вражеской работы»[549]. Здесь стоит обратить внимание и на само признание, и на притянутое буквально за уши объяснение причин такого положения — гигантская вражеская работа. В каком-то роде напоминает двусмысленные оракульские изречения в античных Дельфах: гадай, кто был способен организовать столь грандиозную вражескую работу. Такая работа была явно выше возможностей любой сети вражеских агентов и вредителей. Но ведь чем-то надо было оправдывать случившееся. Оправдывать даже не публично, а в закрытом порядке — на пленуме ЦК партии!
Если подходить к проблеме голода на Украине и в ряде других регионов страны с объективных позиций, то нет оснований искать каких-то оправдательных аргументов и ссылок на происки врагов, могущих хоть как-то смягчить меру вины и ответственности Сталина.
Но существует и другая сторона проблемы. В наше время некоторые деятели, в том числе бывшие в свое время во главе Украины (Л. Кучма), не говоря уже о разного рода заангажированных историках и публицистах, несут полнейший вздор по поводу того, что, мол, большевики (в лице Сталина) сознательно спланировали и провели в жизнь программу умерщвления значительной части украинского населения. Так, в бытность свою президентом «незалежной» Л. Кучма в обращении к народу прямо утверждал: «Спланированный и реализованный коммунистическим режимом голодомор и массовые политические репрессии поставили под вопрос само существование нации. Это — не преувеличение. Голодомор стал национальной катастрофой. Только на протяжении 1932–1933 годов погибла пятая часть сельского населения Украины. Люди вымирали целыми селами. Демографические, социально-экономические, историко-культурные последствия тогдашних злодеяний Украина ощущает до сих пор»[550].
Едва ли нужно полемизировать с подобного рода измышлениями. Скажу лишь, что только идиоты были способны на то, что приписывает бывший коммунист Кучма большевикам. А Сталина нельзя причислить к идиотам. Ему не было никакого резона искусственно организовывать голод на Украине или где-либо еще. Это выходит за рамки не просто разумного, но даже и за пределы неразумного.
Обращение президента Л. Кучмы по поводу голодомора на Украине подробно проанализировал российский автор Ю. Мухин, специализирующийся в основном на советском периоде нашей истории. Его книги и статьи отличают, мягко говоря, весьма нестандартный подход к событиям прошлого и не менее нестандартные оценки и умозаключения. Но по многим вопросам его аргументация выглядит весьма убедительной. Он опроверг фактологические «изыски» Кучмы и привел свои доводы относительно истинных причин голода на Украине. Со многими из его доводов вполне можно согласиться. Ю. Мухин писал:
«У Сталина не хватило духу выслушивать крестьянский мат-перемат со всего Союза, а надо было потерпеть. Ведь это хорошо, что подоспели трактора с введенных в строй тракторных заводов. А если бы они задержались на год-два? Вместо того чтобы решительно вырезать аппендицит, большевики стали его лечить примочками и дождались перитонита. Хорошо хоть не с летальным исходом.
Большевики, на мой взгляд, в 1929 г. коллективизацию начали правильно: в колхозы загоняли быстро и всех. Но уже в марте 1930 г. запаниковали и уступили толпе. А это уже административное преступление. Недаром горький опыт армии учит: сначала заставить подчиненного выполнить приказ, который тот считает неправильным, а уж потом пусть жалуется. В противном случае подчиненные начнут сами командовать и управление войсками будет утеряно. Так и случилось с коллективизацией. Уступив обывателю, большевики дали ему несбыточную надежду, что тот и дальше бунтами и сопротивлением сможет достичь желаемого. И обыватель стал желать прав иноземного оккупанта — права ничего не давать этой стране. В результате и пострадал, как немцы в Сталинграде.
Если сформулировать конкретно, в чем именно вина Сталина и большевиков, то ответ видится таким: в нерешительности при проведении коллективизации и в плохом обдумывании того, на что может пойти алчный обыватель»[551].
Не скажу, что выводы Ю. Мухина лично для меня вполне убедительны, но определенный резон в них, безусловно, содержится. Неверно, на мой взгляд, уподоблять императивы экономического развития, те или иные кардинальные меры экономического плана военным приказам, подлежащими безусловному выполнению. Это, как говорится, ария совсем из другой оперы. Экономика, в том числе и сельская, особенно в фазе ее коренной реконструкции, не должна и в принципе не может управляться голыми приказами. Это ей органически противопоказано. Кроме того, не надо упускать из виду еще одно обстоятельство: вполне определенные круги на Украине, усиленно раздувая тему голодомора 30-х годов, помимо всего прочего, руководствовались и националистическими соображениями. Им важно было представить Москву и «москалей» как врагов украинского народа, главных виновников бед и страданий украинцев. Националистическая подоплека в этой проблеме существовала с самого начала. Время, однако, не только не ослабило ее, но и даже сделало более злободневной.
Некоторые авторы, ведя полемику с очернителями Сталина, пытаются как-то сгладить масштабы голода и трагедий, связанных так или иначе с проведением коллективизации.
Мне кажется, что их аргументация несколько однобока, а порой и несет на себе печать апологии насилия чуть ли не как одного из главных средств решения социально-экономических проблем.
Еще более радикальные оценки политике Сталина в области коллективизации дает российский автор П. Краснов в статье, посвященной голодомору тех лет. Он видит его вину не в том, что тот был слишком жесток и прямолинеен, а в том, что, наоборот, проявлял много колебаний и был чрезмерно уступчив. Я приведу квинтэссенцию его рассуждений относительно коллективизации.
«Почему это произошло и кто в этом виноват в те годы? На мой взгляд, ответ однозначен — Сталин. Да, были смягчающие обстоятельства. Но многих жертв можно было бы избежать, если бы не ошибки Сталина и его недостаточный профессионализм как руководителя такого уровня в те годы. Жесткие меры не всегда применялась там, где нужно, и не применялась там и тогда, когда было нужно. Имел место массовый саботаж крестьян в районах, именно на них обрушился голод. Как надо поступать с саботажниками в условиях угрозы существования государства? Верно, подавить. Правильно сделала Советская власть, только поздно…
Сказалась неуместная мягкость Сталина, который, подобно неопытному водителю, заметался на дороге. Под его давлением колхозы то вводились, то отменялись, поскольку начались народные протесты и начались неизбежные в такой ситуации злоупотребления. Естественно, протестующие сделали вывод, что можно протестовать и дальше, власть пойдет на попятную. Раз уже сделала так однажды и крестьяне ряда районов демонстративно стали сеять хлеб только для себя. Сталин должен был «прессануть» осатаневшее быдло с необходимой жестокостью, но на два года ранее. Однако он этого не сделал. Нужны был и приклад в зубы, и пули, и штык под ребро. Если потребуется, то и пулеметные роты для особо упертых, чтобы промыть мозги свинцом, при необходимости даже вешать мерзавцев вдоль дорог. Потому что быдло понимает только язык силы. Так были бы погублены тысячи, пусть даже десятки, но спасены сотни тысяч.
Всего этого Сталин не сделал, а должен, обязан был сделать. По большому счету его за это надо было бы судить за преступное бездействие…»[552].
Изучая самые разные источники и работы, посвященные Сталину и его политической и государственной деятельности, неизбежно приходится встречать разительно разнящиеся оценки. Порой невольно даже охватывает чувство, подобное недоумению: как широк, даже безграничен, диапазон оценок и суждений, посвященных одной и той же личности. Не стану комментировать приведенное выше высказывание, и не потому что оно попахивает каким-то политическим экстремизмом, а потому что оно своим откровенным примитивизмом делает бессмысленным какое-либо комментирование.
В чем безусловно правы некоторые апологеты Сталина левого толка, так это в том, что с фактами в руках решительно опровергают фантастически преувеличенные цифры жертв голода 1932–1933 гг. Но об этом речь пойдет ниже. Здесь же мне хотелось бы привлечь внимание читателя к тому, что о чудовищных перегибах в процессе коллективизации Сталину сообщали не только «компетентные органы» и другие источники, но и люди, в преданности которых идеалам социализма вождь никак не мог усомниться. Я имею в виду М. Шолохова. Переписка писателя с вождем — весьма любопытный и исключительно достоверный исторический источник.
Приобретший в то время широкую известность и популярность М. Шолохов в письмах Сталину нарисовал ужасающую картину издевательств над сельскими жителями в период проведения сплошной коллективизации. Эти примеры потрясают своей жестокостью, бессмысленностью и садизмом. Читать о них без содрогания едва ли способен кто-либо. Я не стану их приводить здесь, отсылая читателя к первоисточнику. Приведя ряд конкретных, взятых из жизни, примеров «перегибов», писатель подчеркивает:
«Примеры эти можно бесконечно умножить. Это — не отдельные случаи перегибов, это — узаконенный в районном масштабе «метод» проведения хлебозаготовок. Об этих фактах я либо слышал от коммунистов, либо от самих колхозников, которые испытали все эти «методы» на себе и после приходили ко мне с просьбами «прописать про это в газету»…
Расследовать надо не только дела тех, кто издевался над колхозниками и над советской властью, но и дела тех, чья рука их направляла…
Если все описанное мной заслуживает внимания ЦК — пошлите в Вешенский район дополнительно коммунистов, у которых хватит смелости, невзирая на лица, разоблачать всех, по чьей вине смертельно подорвано колхозное хозяйство района, которые по-настоящему бы расследовали и открыли не только тех, кто применял к колхозникам смертельные «методы» пыток, избиений и надругательства, но и тех, кто вдохновлял их»[553].
Как же отреагировал вождь на полученное им письмо?
Сталин ответил Шолохову, что сказанное им создает «несколько однобокое впечатление», но тем не менее вскрывает «болячку нашей партийно-советской работы, вскрывает то, как иногда наши работники, желая обуздать врага, бьют нечаянно по друзьям и докатываются до садизма. Но это не значит, что я во всем согласен с Вами. Вы видите одну сторону, видите неплохо. Но это только одна сторона дела. Чтобы не ошибиться в политике (Ваши письма не беллетристика, а сплошная политика), надо обозреть, надо уметь видеть другую сторону. А другая сторона состоит в том, что уважаемые хлеборобы Вашего района (и не только Вашего района) проводили «итальянку» (саботаж) и не прочь были оставить рабочих, Красную Армию — без хлеба. Тот факт, что саботаж был тихий и внешне безобидный (без крови), — этот факт не меняет того, что уважаемые хлеборобы по сути дела вели «тихую» войну с советской властью. Войну на измор, дорогой товарищ Шолохов… Конечно, это обстоятельство ни в какой мере не может оправдать тех безобразий, которые были допущены, как утверждаете Вы, нашими работниками… И виновные в этих безобразиях должны понести должное наказание. Но все же ясно, как божий день, что уважаемые хлеборобы не такие уж безобидные люди, как это могло показаться издали»[554].
Из ответа Сталина явствует, что для него издержки перегибов — факт отнюдь не первостепенной важности. Главное для него заключается в том, что сопротивление со стороны крестьян процессу коллективизации необходимо во что бы то ни стало сломить. Что же касается цены, которую придется заплатить, то это — в сущности не решающий, а подчиненный аспект проблемы. Все содержание, а также тональность сталинского ответа позволяют сделать именно такой вывод.
В заключение следует хотя бы вскользь коснуться еще одного вопроса — о числе высланных кулаков и количестве жертв голода 1932–1933 гг. Я написал вскользь, поскольку не считаю правильным и необходимым вдаваться в дискуссию по этим весьма спорным проблемам. Это — удел специалистов-демографов. Конечно, к политической биографии Сталина вопрос о числе жертв, которые в известной степени и в известной мере можно отнести на его совесть, имеет прямое отношение. Но я исходил из простой мысли: даже самые минимальные подсчеты числа жертв тех лет не могут служить каким-либо оправданием для Сталина. Каждая человеческая жизнь имеет свою уникальную ценность. Поэтому и счет здесь идет совсем по иной шкале ценностей.
Итак, о числе высланных кулаков. В соответствующей литературе по данной проблематике существует много точек зрения. Называются самые разные цифры, порой разнящиеся чуть ли не на порядки. Я склонен принять за близкую к истинной цифру, которую приводит известный специалист по этому вопросу В.Н. Земсков. В своем, основанном на архивной документации исследовании, он показывает, что в 1930–1931 гг. было выселено (с отправкой на спецпоселение) 381026 семей общей численностью 1803392 человека[555]. В.Н. Земсков счел своей обязанностью констатировать следующее. «…Подлинная статистика не подтверждает имеющего широкое хождение в литературе утверждения о том, что во время коллективизации были раскулачены и выселены в отдаленные края якобы десятки миллионов крестьян. Например, А.И. Солженицын пишет: «… Был поток 29–30-го годов, с добрую Обь, протолкнувший в тундру и тайгу миллионов пятнадцать мужиков, а как-то и не поболе». Здесь допущено преувеличение более чем в 7 раз. Однако в публикациях зарубежных авторов (да и советских тоже) эта чисто предположительная, далекая от истины статистика А.И. Солженицына воспринимается как совершенно достоверная информация. В немалой степени это объясняется и тем, что до недавних пор подлинная статистика была строго засекречена»[556].
То же самое, может быть, с еще большим основанием можно сказать и о количестве жертв голода. Здесь особенно выделяется Р. Конквест, автор нашумевшей книги «Жатва скорби», опубликованной в Лондоне в 1986 году и вскоре переведенной на русский язык. Я не стану давать оценку этой работы, поскольку она в принципе мало чем отличается от всех его других работ, посвященных советской истории. Замечу лишь, что она выделяется крайней степенью тенденциозности, явной предвзятостью выводов, их запрограммированностью. Это, разумеется, не дает оснований отвергать с порога любые его оценки и факты. Хотя надо отметить, что факты часто подобраны более чем убийственные, и их опровергнуть невозможно. Что же касается общих оценочных данных числа жертв сплошной коллективизации и голода 1932–1933 гг., то здесь Р. Конквест принадлежит к числу тех, кто старается максимально завысить эти данные[557]. В посвященной данной проблеме литературе гуляют цифры чуть ли не порядка 15, а то и больше миллионов. Но это — не более чем политическая статистика, имеющая свои цели и призванная выполнить свои определенные задачи. Некоторые западные биографы Сталина называют цифру в 6 миллионов[558]. Отдельные российские специалисты считают, что от голода погибло, главным образом на Украине, от 4 до 5 млн. человек[559].
Доходит даже до прямых подтасовок фактов. Так, историк И. Зеленин с уверенностью, граничащей с прямой фальсификацией, утверждал: «Революция сверху» привела к гибели миллионов кормильцев огромной страны. По самым скромным подсчетам ее жертвами стали не менее 10 млн. крестьян, что подтвердил и Сталин в ответе на вопрос Черчилля»[560]. Очевидно, имеется в виду приведенный в начале главы отрывок из воспоминаний Черчилля о его беседе на эту тему со Сталиным. Читатель сам мог убедиться, что там шла речь отнюдь не о цифрах жертв репрессий, а о трудностях, с которыми сталкивался процесс коллективизации. Вообще надо заметить, что лишь человеку с каким-то фантастическим воображением придет мысль в голову, что Сталин самолично был способен сообщить цифры пострадавших. Тем более, что речь идет о таких страшных цифрах. Но это, так, к слову.
Окидывая мысленным взором события тех лет, необходимо соблюдать чувство временных пропорций. Иными словами, надо смотреть на прошлое не только с позиций сегодняшнего дня, но и с позиций того времени, о котором идет речь. Иначе мы будем иметь не реальную картину действительности, а некое подобие кривого зеркала. В этой связи позволю себе привести свидетельство тогдашнего американского посла в Москве У. Буллита. Его донесение в госдепартамент США было перехвачено и легло на стол Сталина. Последний внимательно, с карандашом в руке, ознакомился с этим донесением, сделав в нем свои пометы. Думаю, нет особой нужды специально оговаривать то, что посол не склонен был к приукрашиванию ситуации в СССР. Вот что он писал в Вашингтон: «Экономическое положение Советского Союза фактически не изменилось. Донесения о свирепствующем здесь голоде сильно преувеличены. Вместе с тем нельзя отрицать, что имеются обширные территории, где урожай был плохим и где будет ощущаться недостаток продуктов питания. Это относится к Поволжью, довольно обширным территориям на Украине и многим другим крупным зерновым районам. России придется затянуть потуже пояс и сократить экспорт зерна. Но хорошо организованная система распределения в значительной мере спасет положение. При ознакомлении в первую очередь с карточной системой, при помощи которой советы распределяют продукты, можно сказать, что голод среди населения при нормальных условиях является уже делом прошлого. Это может стать понятным… человеку, знавшему Россию при царе, когда даже в самые урожайные годы все же имелись области, где население голодало. Тот факт, что плановое хозяйство Советов и плановое распределение некоторым образом застраховали крестьянское население от голода, является достижением, которого никак нельзя недооценивать»[561].
Ссылками на подобного рода свидетельства я не имею намерения как-то приукрасить тогдашнее положение в стране. Просто речь идет о сопоставлении фактов и аргументов, ибо только таким путем можно не впасть в крайности и стать жертвой манипулирования цифрами и заранее сформулированных выводов.
Еще раз подчеркну, что не вижу резона полемизировать с теми, кто приводит все эти цифры жертв голодомора. Хочу лишь сказать, что, вне зависимости от того, что явилось причиной гибели множества людей (а были не только голод, но и эпидемии и т. д.), с моральной точки зрения оправдания нет и быть не может. И вместе с тем надо не упускать из виду, что такой слишком крутой перелом в жизни страны едва ли мог быть осуществлен безболезненно. Пусть читатель не расценивает мое последнее утверждение как некую апологию репрессий и тягот, сопровождавших, как некий зловещий естественный спутник, один из самых крутых переломов в нашей истории.
В целом по ходу изложения я уже дал более или менее взвешенную оценку политики коллективизации и тех проблем, которые она обрушила на страну. Достаточно подробно освещена и роль Сталина в проведении этой политики, показаны не только успехи, но и серьезные провалы, сопровождавшие реализацию сталинских планов. В период правления Сталина его заслуги в деле перевода деревни на коллективные рельсы расценивались в качестве одного из важнейших его вкладов в теорию и практику социалистического строительства. Официальная биография вождя специально подчеркивает новации, внесенные генсеком в решение проблем коллективизации. Они, как там указывается, сводились к следующим главным положениям, определившим успех дела коллективизации.
В развитие идей кооперирования, высказанных еще Лениным, Сталин
«1) всесторонне разработал вопрос о колхозной форме социалистического хозяйства в деревне;
2) показал, что основным и главным звеном колхозного строительства на современном этапе является сельскохозяйственная артель, как наиболее правильная и понятная крестьянам форма, дающая возможность сочетать личные интересы колхозников с их общественными интересами, приспособлять личные интересы колхозников к общественным интересам;
3) обосновал переход от политики ограничения и вытеснения кулачества к политике ликвидации кулачества как класса, на основе сплошной коллективизации;
4) раскрыл значение МТС, как опорных пунктов в деле социалистического переустройства сельского хозяйства и оказания помощи сельскому хозяйству и крестьянству со стороны социалистического государства»[562].
В феврале 1930 года по многочисленным ходатайствам Сталин был награжден вторым орденом «Красного Знамени», как значилось в постановлении, за огромные заслуги на фронте социалистического строительства. Это решение вызвало, мягко говоря, неоднозначную реакцию в народе. Из писем, обращенным к власть имущим, видно, что многие не скрывали своего возмущения, делая упор на то, что вожди награждают сами себя, в то время как обстановка в стране все более осложняется. В таких упреках была голая правда. И с высоты сегодняшнего дня данное награждение представляется если не кощунственным, то по крайней мере в высшей степени несвоевременным. Удивляет одно, — как Сталин, умевший уловить настроения масс, поддался на уговоры своих коллег-подхалимов и дал согласие на свое награждение. Конечно, славы это ему не прибавило, а противников вооружило еще одним дополнительным аргументом в борьбе против него.
Но так или иначе значимость великого перелома измеряется не какими-то побрякушками в виде знаков отличия и орденов, прикрепленных к кителю вождя. Даже наоборот. Знаки отличия как-то приземляют глубокое и далеко идущее историческое значение слишком крутого, но все-таки великого перелома в истории Советской страны. Все предшествующие, да и все последующие преобразования в сфере сельского хозяйства нашей страны, как-то блекнут в сравнении со сталинским великим переломом. Блекнут не только по своим исторически позитивным результатам. Они блекнут и в смысле той железной и жестокой решимости, с которой они проводились в жизнь. В какой-то степени можно согласиться с А. Уламом, писавшем в своей книге: «Сумасшедшие темпы коллективизации отражали убеждение Сталина в том, что нет таких социальных или экономических проблем, которые не могут быть решены силой»[563].
Не вся, но доля правды в этом утверждении, безусловно, есть. Здесь полностью игнорируется то обстоятельство, что, вопреки распространенным измышлениям, планы коренной реконструкции сельского хозяйства, инициатором и проводником которых был прежде всего сам Генеральный секретарь, основывались не на песке. Они имели под собой реальную почву, ибо в противном случае их ждал бы неминуемый крах. На одном насилии строить экономику страны просто невозможно. Но А. Улам прав в том, что справедливо подметил огромную роль методов насилия и принуждения в процессе осуществления коллективизации. Успешное и эффективное применение таких методов, как представляется, повлияло в целом и на всю политическую философию вождя. В отличие от своих марксистских учителей он знал, что насилие в историческом процессе играет отнюдь не ту довольно скромную, по крайней мере подчиненную роль, которая так подчеркивалась классиками марксизма-ленинизма.
И, наконец, поставлю отнюдь не риторический вопрос, а можно ли было в условиях России осуществить такой поворот мягкими методами? Не стали бы эти мягкие методы и формы первопричиной краха всего грандиозно задуманного плана? Иными словами, не превратились бы средства осуществления цели в средства отрицания самой цели? Пусть на этот вопрос ответит каждый сам себе. Я его только ставлю и не даю на него ответа.
И, наконец, еще одно соображение, вызванное ассоциациями с современной российской действительностью. Известно, что социализм как общественный строй в Советском Союзе, в том числе и в самой крупной его республике России, был посредством целой серии тщательно продуманных и отнюдь не спонтанных акций заменен капитализмом не с человеческим, а с явно криминальным лицом. (Уместнее было бы сказать — мордой). Постепенно шаг за шагом ликвидированы или ликвидируются все завоевания социализма. Но как ни покажется парадоксальным, колхозы — это, по оценкам демократов, чудовищное порождение сталинизма, никак не спешат уйти с исторической арены. Почему-то вольный фермер, за которого так ратуют поборники нового (ничего в нем нового в сущности и нет!) строя, никак не может заменить колхозы, многие из которых составляют опору сельского хозяйства современной России. Значит, эта форма ведения хозяйства исторически оправдала себя и выдержала испытание временем. Значит, не правы те, кто одним махом сметает со страниц истории такой глубокий и исторически обоснованный процесс, каким была коллективизация. И в этом, на мой взгляд, заключается зерно истины, глубокий смысл преобразований давно минувших лет. Сами эти преобразования с точки зрения закономерностей общественного прогресса не подлежат сомнению. Чего, однако, нельзя сказать о методах их осуществления. И все-таки в любом случае нельзя рассуждать чисто абстрактно, игнорируя суровые реальности той эпохи и всю грандиозность и сложность задачи, которую предстояло решить. Ведь благими пожеланиями и увещеваниями, а также чисто экономическими мерами, такую не просто проблему, а целую галактику проблем, разрешить было невозможно.
Завершая главу о коллективизации, хочу заметить, что этой проблеме мною было уделено, на первый взгляд, несоразмерно много внимания и пространства. Равно как и главе об индустриализации. Сделано это сознательно, поскольку с точки зрения оценки мировой роли Сталина индустриализация и коллективизация предопределили все остальное не только в политической судьбе вождя, но и в решающей мере значение и место нашей страны в мире на протяжении целой исторической эпохи. Без этих двух компонентов сталинской политической стратегии Советский Союз не стал бы той державой, без участия которой уже нельзя было решать кардинальные вопросы мировой политики и международных отношений. Короче говоря, индустриализация и коллективизация заложили фундамент нашего будущего как великой державы. Отрицать это могут лишь те, для кого факты не имеют никакого значения. Те, для кого идеологические и политические мотивы, базирующиеся на власти и всевластии денег, — все, а остальное — лишь приложение к этим «высшим ценностям».