2. Героическая и трагическая связь времен

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

2. Героическая и трагическая связь времен

Эпоха, о которой идет речь, вне всякого сомнения, была и эпохой, наполненной событиями поистине драматического и трагического характера. При этом хочу особо подчеркнуть, что никакими ссылками на то, что она была сложной, полной противоречий и противостояния различных сил, нельзя ни объяснить, ни тем более оправдать преступления, творившиеся в то время. Хотя каждая историческая эпоха несла в себе элементы трагические, время правления Сталина было отмечено такими трагедиями, которые не вмещаются в обычные рамки, а часто и выходят за пределы не только рационального объяснения, но и понимания. Грандиозность достижений и успехов, достигнутых тогда, не может служить убедительным оправданием преступных по своему объективному содержанию деяний, которые в тот период были обрушены на страну и народ.

С другой стороны, если акцентировать главное внимание на негативных сторонах деятельности Сталина, если саму сталинскую эпоху рассматривать преимущественно под углом зрения только негативных моментов, связанных с ней, то историческая панорама окажется искаженной, лишенной присущих ей пропорций. А именно эти пропорции и создают единство и органическую целостность исторической панорамы, отражают ее неповторимое своеобразие и отличие от других эпох. Незачем далеко ходить за примерами: ведь когда мы любуемся такими величественными творениями человеческого труда, как египетские пирамиды или Великая китайская стена, то прежде всего мы видим в них воплощение титанического человеческого свершения, благодаря которому они стали реальностью. Как-то в стороне от нашего сознания остается тот факт, что они были воздвигнуты на крови и поте многих миллионов безвестных нам людей. Их жизни стали своеобразным фундаментом, легшим в их основу. И прекрасно понимая цену, заплаченную за все это бессмертное величие, мы тем не менее восхищаемся этими творениями. Жестокость египетских фараонов или императора Цинь Шихуана как-то отступают на задний план. Сквозь давно ушедшую от нас дымку тысячелетий мы видим прежде всего результат, итог, а не цену, заплаченную за этот результат. Конечно, из логики моих рассуждений отнюдь не следует, как может показаться кому-либо, будто я отметаю в сторону как второстепенное само понятие цены того или иного исторического достижения. Напротив, речь идет скорее о том, чтобы верно видеть и оценивать внутреннюю связь между тем и другим, отдавать себе отчет в том, что одно от другого неотделимо. И объективный исторический взгляд предполагает учет данного момента.

С точки зрения выявления исторической правды первостепенное значение приобретает вопрос об оценке истоков и природы этих чудовищных деформаций. На данной проблеме я подробно остановлюсь в дальнейшем. Здесь, поскольку речь идет о принципиальной постановке данной проблемы, хочется подчеркнуть исключительную важность объективного, доказательного подхода к ее рассмотрению. Недопустимо делать далеко идущие выводы на основе предположений и сомнительных спекуляций, тем более на основе слухов и измышлений. Далее, отнюдь не второстепенное место занимает и вопрос о масштабах репрессий, имевших место в годы советской власти вообще и в 20 — 30-е в особенности. На этот счет на каждом шагу и постоянно приходится сталкиваться с несостоятельными утверждениями, продиктованными не стремлением выявить подлинную картину того, что имело место, а большей частью патологической и даже зоологической ненавистью к коммунизму и к Сталину в первую очередь.

Не буду пространно разглагольствовать на этот счет, поскольку данному вопросу будут посвящены специальные главы. Здесь же в качестве своего рода образца, некоего типичного эталона, широко используемого в наши дни деятелями так называемого либерально-демократического эшелона, приведу пример обвинений со стороны академика А. Яковлева. Мне довелось знакомиться не только с тем, что он писал в последнее время, но и с тем, что он писал и говорил раньше. В частности, я имею в виду его «фундаментальный» труд «Идейная нищета апологетов «холодной войны». Но здесь не место вдаваться в бесплодную полемику по вопросам, ставшими уже позавчерашним днем нашей истории, хотя и можно было бы высказать ряд существенных комментариев по поводу научной глубины и основательности трудов академика.

Коснусь лишь вопроса о репрессиях, ибо он, как мне представляется, часто выступает в качестве своеобразной оси, вокруг которой вращается вся антикоммунистическая и антисталинская пропагандистская машина. В одной из своих работ «Сумерки» в главе «Вы сеете фашизм…» автор пишет: «Точных данных, которые бы основывались на документах, о масштабах всенациональной трагедии нет. Называются самые разные цифры. Такой проницательный человек, как академик Вернадский, оценивая события второй половины 30-х годов, привел в своем дневнике (январь 1939 г.) цифру в 14–17 миллионов ссыльных и заключенных по политическим мотивам. Власть, разумеется, придерживалась другого мнения. В 1954 году министр внутренних дел Круглов сообщил Хрущеву, что с 1930 по 1953 год в СССР репрессировано примерно 3,7 миллиона человек, в том числе 765 тысяч расстреляно. Эти цифры ложные. Но они гуляют по официальным источникам до сих пор»[11].

А Яковлев не просто упрощает, но намеренно искажает картину. К тому же, он не точен и не аккуратен в своих категорических вердиктах. Не говоря уже о том, что и с цифрами он не в ладах — по крайней мере крайне небрежен.

Во-первых, — «цифры гуляют по официальным источникам» — как раз под патронажем самого А. Яковлева. Именно он, по крайней мере формально, фигурировал в качестве общего редактора целой серии документальных публикаций под названием «Россия. XX век. Документы». И одной из таких публикаций является издание почти в 900 страниц и называется оно «ГУЛАГ. (Главное управление лагерей) 1917–1960». Как раз в нем и помещено письмо Генерального прокурора, министра внутренних дел и министра юстиции СССР на имя первого секретаря ЦК КПСС Н.С. Хрущева от 1 февраля 1954 г.

В нем, в частности, сообщается: «По имеющимся в МВД СССР данным, за период с 1921 года по настоящее время за контрреволюционные преступления было осуждено Коллегией ОГПУ, тройками НКВД, Особым Совещанием, Военной Коллегией, судами и военными трибуналами 3.777.380 человек, в том числе:

к ВМН (высшей мере наказания, т. е. расстрелу — Н.К.) — 642.980 человек, к содержанию в лагерях и тюрьмах на срок от 25 лет и ниже — 2.369.220 человек, в ссылку и высылку — 765.180 человек.

Из общего количества арестованных, ориентировочно, осуждено: 2.900.000 человек — Коллегией ОГПУ, тройками НКВД и Особым Совещанием; 877.000 человек — судами, военными трибуналами, Спецколлегией и Военной Коллегией»[12].

Внимательный читатель обратит внимание на то, что речь идет не о периоде с 1930 по 1953 год, а о периоде с 1921 по 1953 год. К тому же, отличается и число приговоренных к расстрелу.

Теперь по существу. Весь свод помещенных документов поражает своей скрупулезностью: в органах были приучены к порядку и строго блюли дисциплину — отчетность и статистика были поставлены на уровне. И вот, спрашивается, зачем трем руководителям органов власти и надзорных органов понадобилось, как говорят сейчас, вешать лапшу на уши высшему лицу в стране? Ведь их письмо было написано по поручению ЦК и было предназначено отнюдь не для широкого круга и носило гриф «Совершенно секретно». За «липу», как говорится, их бы по головке не погладили. Тем более, что, как может догадаться читатель, Хрущев, видимо, достаточно внятно объяснил им, что нужно не «замазывать» преступления, в которых можно было затем обвинить Сталина и тех, кто выполнял его указания. Так что есть веские основания рассматривать приведенные цифры в качестве достоверных. По крайней мере, голословным заявлением, что цифры ложные, еще ничего не докажешь. Да и кроме того, сам А. Яковлев как общий редактор издания мог бы хотя бы в примечании высказать свое несогласие с этими цифрами и убедительно обосновать свою точку зрения. Именно обосновать, а не просто бросить нечто вроде окончательного приговора, не подлежащего обсуждению — цифры ложные!

Далее он ссылается на В.И. Вернадского, стремясь авторитетом крупного российского ученого подкрепить свои позиции. Действительно, в дневнике Вернадского содержится такая запись: «Откуда-то приводится цифра 14–17 миллионов ссыльных и в тюрьмах. Думаю, что едва это преувеличение»[13].

В.И. Вернадский был крупным ученым и горячим патриотом России. Но по своим политическим воззрениям он принадлежал к противникам большевизма (в свое время являлся одним из видных деятелей кадетской партии), и это его неприятие большевизма явственно проглядывает в дневниковых записях. Но пусть читатель задастся вопросом: откуда взял сам Вернадский эту цифру? Он сам и пишет — «откуда-то приводится». Мягко выражаясь — весьма достоверный документальный источник! И оценка Вернадского едва ли придает больше убедительности данной цифре, несмотря на весь его научный авторитет! А почему, скажем, не 20–25 миллионов? Или еще больше?

Во всяком случае, серьезный исторический анализ, а тем более фундаментальные выводы, делать на базе такого рода «источников» — вещь, по меньшей мере, сомнительная. Этим я не хочу ни в коей мере умалить авторитет великого ученого, который, кроме всего прочего, прекрасно разбирался в политике. В тех же его дневниках есть немало резко отрицательных характеристик отдельных советских государственных деятелей того периода. И на фоне этого особенно впечатляют слова Вернадского, записанные им в личном дневнике, а не сказанные публично (тогда можно было бы предположить, что он лицемерил или лукавил): «Сталин, действительно, мировая фигура»[14]. У такого скупого на хвалебные эпитеты человека, как Вернадский, столь высокая оценка кое-что да значит!

Но акцентируя внимание читателя на значимости фигуры Сталина как политика мирового измерения, я не стремлюсь таким приемом как бы наложить розовый флер на бесспорно чудовищные по своему характеру и масштабам репрессии, опять-таки связанные прежде всего с его именем.

Но вернемся к прерванной нити изложения. Затронутая мною в данном сюжете проблематика, как мне кажется, должна помочь непредвзятому читателю глубже вникнуть в характер и формы споров вокруг Сталина и его эпохи, в самую суть проблемы. И хотя данный пассаж может и показаться каким-то чужеродным телом в общем изложении, он, как представляется мне, способствует уяснению не фальсифицированной, а реальной исторической панорамы рассматриваемой эпохи.

В общем ряду проблем, прямо примыкающих к рассматриваемой теме, относится еще одна, имеющая, на мой взгляд, принципиальное значение. Речь идет об определении сталинской эпохи как эпохи тоталитаризма. Вообще проблема тоталитаризма сама по себе чрезвычайно обширная и многоплановая, но я коснусь лишь того ее аспекта, который непосредственно затрагивает предмет нашего внимания, а именно Сталина и его политическую деятельность.

В массовое сознание уже достаточно прочно (чуть ли не на уровне подсознания) внедрен определенный синдром — инстинкт отторжения тоталитаризма. При этом сам тоталитаризм подается в качестве некоей безграничной крыши, под которой размещаются какие угодно режимы и формы правления. В научном плане проблема тоталитаризма разработана пока еще недостаточно глубоко и основательно. В плане же использования этого понятия в политических целях дело поставлено на широкую ногу. Термином тоталитаризм пригвождаются к позорному столбу истории как отдельные страны, так и отдельные государственные и политические деятели, в частности и в особенности Сталин.

Но вначале немного о самом понятии тоталитаризм. Это, на мой взгляд, необходимо, чтобы глубже, на базе конкретных фактов, а не общих обличений представлять себе, какое содержание вкладывается в этот необъятный термин. Вот как определяет сущность тоталитаризма один из крупных французских политологов Р. Арон:

«Что представляет собой феномен тоталитаризма? Как и все социальные явления, он, в зависимости от точки зрения наблюдателя, может получить много различных определений. Вот какими мне видятся пять его основных признаков:

1. Тоталитаризм возникает в режиме, предоставляющем какой-то одной партии монопольное право на политическую деятельность.

2. Эта партия имеет на вооружении (или в качестве знамени) идеологию, которой она придает статус единственного авторитета, а в дальнейшем — и официальной государственной истины.

3. Для распространения официальной истины государство наделяет себя исключительным правом на силовое воздействие и на средства убеждения. Государство и его представители руководят всеми средствами массовой информации — радио, телевидением, печатью.

4. Большинство видов экономической и профессиональной деятельности находится в подчинении государства и становится его частью. Поскольку государство неотделимо от своей идеологии, то почти на все виды деятельности накладывает свой отпечаток официальная истина.

5. В связи с тем, что любая деятельность стала государственной и подчиненной идеологии, любое прегрешение в хозяйственной или профессиональной сфере сразу же превращается в прегрешение идеологическое. Результат — политизация, идеологизация всех возможных прегрешений отдельного человека и, как заключительный аккорд, террор, одновременно полицейский и идеологический.

Определяя тоталитаризм, можно, разумеется, считать главным исключительное положение партии, или огосударствливание хозяйственной деятельности, или идеологический террор. Но само явление получает законченный вид только тогда, когда все эти черты объединены и полностью выражены»[15].

Не буду ставить под сомнение правомерность подобной интерпретации. Но хочу подчеркнуть один важный момент: все коренные признаки тоталитаризма берутся как-то абстрактно, вне связи с реальным содержанием исторического материала, они как бы абстрагируются от реальной ткани исторической эпохи. Причем при таком подходе легко подвести под общую крышу явления диаметрально противоположного свойства. Определенная ограниченность данной интерпретации тоталитаризма видна хотя бы из того, что она игнорирует одно существенное обстоятельство. Если понимать тоталитаризм в широком контексте, то всеобъемлющая власть и господство «золотого тельца», власть денег также правомерно отнести к универсальному виду тоталитаризма. А социализм как общественный строй как раз и преследовал в качестве одной из важнейших своих целей уничтожение всевластия капитала, власти денег, которая мощнейшими, хотя часто и незримыми нитями, связывает все современное общество. И если быть до конца последовательным, а не цепляться только за отдельные черты и свойства общественного бытия, то и к современному буржуазному обществу вполне приложим термин тоталитаризм. Прикрываясь внешне демократическими формами, современное буржуазное общество на каждом шагу использует методы всеобщего оглупления самых широких народных масс. То, что реальная власть над средствами массовой информации, а отсюда и неограниченная возможность манипулировать ими в угоду своим интересам, принадлежит узким группам лиц, или, как принято считать сейчас, элитам, — разве это не есть проявление тоталитаризма в его истинном, реальном, а не сугубо формальном значении?

И, наконец, нельзя обойти молчанием факт принятия в январе 2006 года Парламентской Ассамблеей Совета Европы резолюции, осуждающей преступления коммунистических тоталитарных режимов. Собрание, претендующее на то, чтобы выражать демократические чаяния народов, взяло на себя функции современной политической инквизиции. Фактически оно осудило советский режим, спасший от фашистского уничтожения всю европейскую цивилизацию, в том числе и представителей тех народов, от чьего имени красноречиво разглагольствовали члены ПАСЕ. Смешно взывать к их исторической памяти, ибо она затуманена сплошной пеленой ненависти ко всему, что не укладывается в их понятия «истинной демократии». Однако правомерно поставить вопрос: кто бы сейчас услышал их голос, если бы так называемый сталинский тоталитарный режим не нанес смертельный удар по гитлеризму? Кроме того, почему у этих поборников демократии всегда рот на замке, когда речь заходит об осуждении поистине варварских проявлениях самой страшной растущей опасности универсального тоталитаризма — глобализации, — нивелирующей культурное наследие всего человечества, ставящей под угрозу уничтожения величайшие национальные ценности и особенности многих народов мира? Весь мир причесать одной гребенкой — что это, как не одно из очевидных проявлений пресловутого тоталитаризма? Пока это лишь начало. Перспективные последствия будут еще более зловещими.

И почему у них не хватает смелости и решимости «осудить» якобы тоталитарный коммунистический режим, господствующий в Китае? Ведь по всем параметрам, которые возводятся ими в ранг очевидной истины, режим в КНР также следует квалифицировать в качестве тоталитарного, а потому и подвергнуть его политическому и правовому остракизму? Но нет, видимо, кишка тонка! Да и силенок у поборников борьбы с «коммунистическим тоталитаризмом» хватает лишь на то, чтобы пробалтывать на своих многочасовых заседаниях деньги, которые на их содержание и бесконечные и бесплодные командировки тратятся за счет избирателей. Зловещий оскал вселенского тоталитаризма — глобализации — несомненно, заставляет каждого, кто озабочен будущим человечества в наш суровый век, всегда помнить о тех поистине невиданных и непредсказуемых опасностях, которые таятся в самом процессе глобализации, а главное — в его негативных последствиях для человеческого сообщества.

Но в предмет моего рассмотрения входит не освещение понятия тоталитаризма вообще, а то, как оно преломляется в приложении к системе власти, господствовавшей при Сталине. В первую голову речь идет о попытках поставить в один ряд сталинский режим и фашизм как разновидности чуть ли не одного и того же явления. Попытки провести не просто аналогию, а чуть ли не поставить знак равенства между фашизмом и сталинским режимом, предпринимались давно. Любопытен один примечательный факт: не кто иной, как Троцкий, одним из первых, если не первым, определил советский режим, установившийся при Сталине, как режим тоталитарный по своему характеру[16]. Эту троцкистскую «утку» сразу же дружно подхватила буржуазная пропаганда еще в середине 30-х годов. В дальнейшем эта идея тщательно развивалась и наполнялась все более емким содержанием, что, по замыслам ее авторов, должно было придать ей больше убедительности. При этом различные выразители таких концепций поступали по-разному в зависимости от своего интеллектуального уровня, широты исторического кругозора и степени своей научной объективности. Некоторые из них, такие, например, как упоминавшийся выше Р. Арон, строили систему своих доказательств, применяя довольно сложный метод сопоставления черт сходства и различия по определенным параметрам. Но в конечном счете цель была одна — подвести некую научно-теоретическую базу под концепцию если не идентичности, то безусловного сходства этих диаметрально противоположных по своей природе и своему социально-политическому и мировоззренческому характеру явлений.

Я не стану здесь в деталях разбирать аргументацию, поскольку это далеко выходит за рамки предмета моего рассмотрения. Подчеркну лишь самое, на мой взгляд, важное в такой постановке вопроса: речь идет не столько о каких-то теоретических построениях и нюансах в интерпретации самого понятия тоталитаризм, а о том, чтобы связать в единое целое оба этих принципиально различных, классово и духовно диаметрально противоположных и, по существу, несовместимых исторических явлений. Искусственно, на основе сходства каких-то чисто формальных моментов (без учета их реального содержания), апологеты таких взглядов выстраивают цепочку практических выводов, в корне противоречащих реальным фактам истории.

Современная российская либерально-демократическая политическая мысль, не отличающаяся ни глубиной, ни оригинальностью, ни широтой подходов, и, собственно, взросшая на объедках со стола западной политологии (причем не только в плане заимствования базисных идей, но и всей терминологии) «углубила» западные концепции тоталитаризма тезисом об органическом слиянии фашизма и коммунизма в единое целое. Ведь совсем не случайно именно на базе достаточно смутного, обтекаемого и могущего быть истолкованным в любую сторону понятия — тоталитаризм — в широкий общественный обиход было вброшено такое понятие, как красно-коричневые. Каждый мало-мальски мыслящий человек не может не воспринимать подобную терминологию иначе, как кощунственную, доведенную до абсурда и оскорбительную для миллионов людей, особенно тех, кто боролся против фашизма. И суть такой терминологии, ее политическая подоплека настолько очевидны в своей обнаженной беззастенчивости и бредовости, что, право, нет ни необходимости, ни желания ее опровергать. Есть вещи настолько самоочевидные, что писать о них как-то даже неловко. Но распространители подобных бредней все равно талдычат свое, полагая, очевидно, что от частого повторения их бред в сознании людей каким-либо образом трансформируется и станет неким противоядием против идей социализма. Они не только издеваются над здравым смыслом, но и попирают элементарные факты истории.

Фашизм, как известно, потерпел историческое крушение прежде всего и главным образом благодаря тому, что последовательным и непримиримым его противником был социализм, пусть и в сталинской ипостаси. Какие-то временные дипломатические соглашения между СССР и гитлеровской Германией никогда не снимали и не могли снять вопроса о смертельной враждебности и непримиримости режимов в этих странах, их идеологии и вообще всего комплекса их действительно коренных, фундаментальных целей и имманентных свойств. Любыми псевдонаучными рассуждениями или натянутыми аналогиями нельзя опровергнуть данный основополагающий факт. К тому же, не следует забывать о том, что советский сталинский режим, борясь против фашизма, спасал и так называемые западные демократии. Как говорится, только Бог знает, имели бы нынешние проповедники теории «родства» между фашизмом и советским режимом (из числа как зарубежных, так и доморощенных поборников этой бесстыжей идеологической стряпни) возможность рассуждать на эту тему, если бы Советский Союз под руководством Сталина не нанес смертельный удар немецкому фашизму. Скорее всего, такой возможности не было бы, поскольку сами они, по всей вероятности, стали бы жертвами гитлеровской расовой политики уничтожения.

Но все это приложимо лишь к людям, обладающим если не способностью мыслить и рассуждать логически, то хотя бы остатками совести. Но того и другого они лишены, и здесь уж ничего не поделаешь.

В принципиальном плане ничего не меняется от того, если мы понятие тоталитаризм (в применении к сталинскому режиму) снабдим каким-либо звучным эпитетом. Так, видный советский (а ныне российский историк) А.Н. Сахаров в эпоху летальных конвульсивных издыханий пресловутой перестройки «обогатил» концепцию тоталитаризма новым существенным дополнением — теорией (если вообще это слово применимо к данному случаю) революционного тоталитаризма. Он в статье, посвященной истолкованию данной теории в приложении к сталинизму, писал:

«…На мой взгляд, нужно связывать систему, которая начала складываться с первых дней революции, но особенно ярко проявила себя именно с середины 20-х годов, не с понятием «административно-командная», а с другим: настоящим революционным тоталитаризмом, диктатурой революционного волеизъявления народа.

Это была не абстрактная диктатура пролетариата, а абсолютно реальная система, базировавшаяся на ненависти маленького, униженного, полуграмотного человека к своему врагу. Она опиралась на ненависть человека из низов, отведавшего уже нектар власти, величия силы. Это была тоталитарная система, зиждущаяся на культе силы, на культе нелегитимной власти, которую осуществляли не только Сталин, Каганович или кто-либо другой, но и в некоторой степени каждый простой человек на своем конкретном месте. Это был культ победившего маленького, но претенциозного «я»[17]

Далее, развивая свою мысль, А. Сахаров в полном соответствии с тогдашней линией на всемерное уничижение Сталина, воздает «должное» и лично вождю:

«Вместе с тем мы, конечно, не можем абстрагироваться и от того, что Сталин лично внес в этот естественный революционный тоталитаризм злую волю, мрачные интриги, жестокость, выходившую за «нормальные» рамки самой радикальной революции. Он оказался наиболее последовательным, неукротимым, наиболее изощренным из революционных лидеров, ловко использовал ситуацию, настроения народных и партийных масс в борьбе за личную власть. Он был далек от ленинского диалектического понимания развития событий. Да оно ему и не было нужно в его апелляции к заблуждавшимся массам. В борьбе со своими противниками за личную власть он руководствовался разработанными прежде системами и структурами ее захвата и удержания и дополнил новыми простейшими методами. В результате революционный тоталитаризм, так или иначе свойственный каждой большой революции, перерос в личную диктатуру»[18].

Надеюсь, читатель простит меня за столь обильное цитирование. Однако без этого никак не обойтись, поскольку я путем сопоставления различных позиций и взглядов пытаюсь более или менее объективно рассмотреть поставленную проблему. Ведь в конечном счете она затрагивает не только оценку личности Сталина, но и оценку, по существу, всей советской эпохи.

Здесь напрашивается еще одно принципиального плана замечание. Советская официальная историография после известного доклада Н. Хрущева о культе личности Сталина на XX съезде КПСС в качестве важнейшего направления идеологической пропаганды выдвинула и всеми способами защищала тезис о том, что Сталин (и, соответственно, сталинизм) являются антиподами Ленина и ленинизма, что сталинизм есть полное извращение и фундаментальный отход от ленинского учения и вообще от марксизма. Такая постановка вопроса — и это становится в наше время все более очевидным — в своей сущности не отвечает истине, является ее извращением в угоду политической конъюнктуре. Об идейном родстве, если не общности сталинизма и ленинизма, речь уже шла выше. Здесь мне хотелось бы оттенить одно: сталинизм явился логическим развитием большевизма, теоретические и идейно-организационные основы которого были заложены именно Лениным. Нет смысла чураться этого и стыдливо отрицать связь между ленинизмом и сталинизмом, попирая тем самым факты и извращая подлинную историческую картину.

Сталин унаследовал коренные черты большевизма и развил его применительно к новым реалиям эпохи. Более того, он вписал его в единое русло процесса развития России. В свете этого весьма справедливой и верной представляется мысль русского мыслителя Н.А. Бердяева, высланного из страны в 1922 году из-за враждебного отношения к новой власти. В одной из своих работ он писал: «Большевизм гораздо более традиционен, чем это принято думать, он согласен со своеобразием русского исторического процесса. Произошла русификация и ориентализация марксизма»[19]. И далее, развивая свою мысль и отдавая должное значению советского этапа в российской истории, он констатировал в качестве неоспоримого факта: «Народная толща, поднятая революцией, сначала сбрасывает с себя все оковы и приход к господству народных масс грозит хаотическим распадом. Народные массы были дисциплинированы и организованы в стихии русской революции через коммунистическую идею, через коммунистическую символику. В этом бесспорная заслуга коммунизма перед русским государством. России грозила полная анархия, анархический распад, он был остановлен коммунистической диктатурой, которая нашла лозунги, которым народ согласился подчиниться»[20].

При жизни Сталина о нем слагали хвалебные гимны и песни многие поэты, что само по себе неудивительно — это была не только эпоха, где главным персонажем, главным героем был вождь. Это была и эпоха необузданного славословия в его адрес, причем удивителен не сам по себе данный факт, а то что вполне искренне со словами благодарности и признательности к нему обращались и такие, казалось бы, неподкупные люди, как, например, Анна Ахматова. Возникает вопрос: что могло подвигнуть ее на такие не просто проникновенные, но даже в чем-то отдающие мистицизмом строки:

Пусть миру этот день запомнится навеки,

Пусть будет вечности завещан этот час.

Легенда говорит о мудром человеке,

Что каждого из нас

От страшной смерти спас.

Ликует вся страна в лучах зари янтарной,

И радости чистейшей нет преград, —

И древний Самарканд,

И Мурманск заполярный,

И дважды,

Сталиным спасенный Ленинград.[21]

Либеральные демократы, когда пишут об Ахматовой, конечно, не вспоминают эти строки — иначе пришлось бы давать какое-то внятное объяснение их появления. Не забудем, что предметом ее восторженной признательности был человек, с согласия которого на поэтессу в дальнейшем будет обрушен целый ниагарский водопад обвинений, граничивших с испепеляющим огнем. Я не допускаю даже тени мысли, что Ахматовой, написавшей эти строки, руководило чувство холуйского подхалимажа. Она была выше этого и, думаю, имманентно не способна была на такое. Значит, все же в основе лежали иные мотивы, скорее всего — вполне искренние и внутренние, а не навязанные свыше.

Сам Сталин на протяжении своей жизни многократно высказывался неодобрительно по поводу бесконечных восхвалений в свой адрес. Приведу одно из них, относящееся к 1930 году: «Вы говорите о Вашей «преданности» мне. Может быть, это случайно сорвавшаяся фраза. Может быть… Но если это не случайная фраза, я бы советовал Вам отбросить прочь «принцип» преданности лицам. Это не по-большевистски. Имейте преданность рабочему классу, его партии, его государству. Это нужно и хорошо. Но не смешивайте её с преданностью лицам, с этой пустой и ненужной интеллигентской побрякушкой»[22]. Аналогичных высказываний можно привести изрядное количество. Сталин, например, сравнивая себя с Лениным, говорил: «Кто у нас был? Ну, я вел в ЦК организационную работу. Ну что я был в сравнении с Ильичем? Замухрышка»[23].

Однако, смотря правде в глаза, надо все-таки признать, что это было выражение скорее показной, демонстративной скромности, которая маскировала отнюдь не скромные претензии вождя. Сталин прекрасно знал себе цену не только среди своих противников и своих соратников, но и хорошо сознавал свою историческую роль.

Завершая главу, хочу сделать несколько необходимых пояснений, объясняющих архитектонику тома и его хронологические границы.

Первоначально мой план написания политической биографии Сталина исходил из того, что в двух объемистых томах мне удастся в главном и основном рассмотреть все важнейшие вехи его политического пути. Однако работа над вторым томом опрокинула мои первоначальные расчеты: то ли объем материала оказался слишком большим, то ли я не совладал с его рациональной организацией. Фактически не я управлял ходом излагаемых событий, а они как бы сами влекли меня по своей стезе и с каждой новой написанной главой, я чувствовал, что уложиться в первоначальные рамки мне не удастся.

В таком случае пришлось бы обходить важные события и эпизоды или касаться их весьма поверхностно. Таким образом, работа над вторым томом радикально раздвинула первоначальные рамки всей задуманной мной одиссеи. Передо мной четко обозначилась дилемма: или в схематичном виде осветить многие важные периоды политической биографии Сталина, уместив все в одном втором томе. Или же не втискивать в прокрустово ложе важные этапы политической деятельности Сталина, поскольку в итоге получилась бы не полная картина, а лишь ее главные контуры. Я предпочел избрать второй путь.

Общепринятым, обретшим фактически права гражданства, является разделение политической биографии Сталина на два главных исторических рубежа — со времени рождения до начала Великой Отечественной войны, а затем со времени войны до смерти в 1953 году. В такой хронологической разбивке есть своя логика. Однако она имеет и свои естественные минусы, поскольку, сохраняя общую временную преемственность, несколько нарушает внутреннюю связь времен. Период кануна второй мировой войны, с начала 1939 года, служит органической и нерасторжимой частью развития событий последующих двух лет, вплоть до начала Великой Отечественной войны. События этих двух лет как бы завязаны в один нерасторжимый и нераздельный узел, и с учетом внутренней взаимосвязи их целесообразно и правомерно рассматривать в единстве. В силу этой причины я счел мотивированным по многим причинам закончить второй том событиями начала 1939 года, поскольку после этого начался принципиально новый качественный этап как в жизни Советского Союза, так и в политической биографии самого Сталина. И таким образом, кажущаяся внешняя хронологическая алогичность обретает свое естественное обоснование и объяснение.

Следует сделать еще несколько замечаний о самой архитектуре построения работы. Как заметит читатель, вопросы, связанные с культурой и литературой, искусством вообще, отношением Сталина к религии и другие такого же порядка проблемы, остались вне поля внимания в данном томе. Дело в том, что я не хотел дробить их чисто хронологическими рамками и таким образом давать читателю несколько клочковатое, лишенное внутренней логики и направленности, изложение и эволюцию взглядов Сталина по данным вопросам. Мне представлялось более целесообразным посвятить этим проблемам специальные разделы, чтобы более или менее систематически и последовательно, с учетом сталинской эволюции и исторической обстановки, рассмотреть комплекс этих проблем отдельно. Возможно, это и вносит некоторый диссонанс в хронологию изложения, но зато позволяет более полно, а главное — в динамике, в процессе развития — рассмотреть эти проблемы.

И, наконец, считаю своим долгом дать общее обоснование того, почему в качестве своеобразного исторического рубежа я избрал период с 1924 года по 1939 год, Определение тех или иных хронологических рамок исследования — хотя и вещь в чем-то, может быть, и условная — тем не менее диктуется самой логикой развития исторических событий. В приложении к политической биографии Сталина она имеет свои достаточно убедительные обоснования и причины. Первый период — примерно с 1924 года до 1930 года — отмечен ожесточенной борьбой Сталина со своими политическими противниками. Это был период политического возвышения Генерального секретаря и превращения его в единоличного лидера партии и государства. Отвлекаясь от многих моментов, связанных с развитием внутрипартийной борьбы, можно с полным на то основанием утверждать, что борьбу Сталина за власть, конечно, нельзя отрывать от его личных честолюбивых устремлений. Это — одна сторона вопроса. Другая — гораздо более важная — заключается в том, что эту борьбу было бы в корне неверно сводить исключительно к соперничеству личностей, к борьбе своеобразных советских диадохов — наследников Российской империи. Советские диадохи столкнулись прежде всего и главным образом на поприще выбора стратегического курса дальнейшего развития страны. Это, конечно, была борьба за власть, но в еще большей мере за то, в какую сторону направить действие этой власти, куда вести столь громадный государственный корабль, каким являлась Советская Россия.

В сущности речь шла о диаметрально противоположных путях будущего развития страны. Один путь предлагал Троцкий и его сторонники — это был курс на развитие мировой революции и использование всего потенциала страны как своего рода горючего материала для раздувания пожара мировой революции. Второй путь предлагали Бухарин и его сторонники, который в своих общих чертах сводился к постепенному врастанию элементов капитализма в социализм и на базе своеобразного симбиоза обоих этих укладов создание чего-то среднего между социализмом и либеральным капитализмом. Я, конечно, несколько упрощаю картину, но общие ее черты передаю в целом верно.

Совершенно иной стратегический курс предлагал Сталин. Суть его сводилась к осуществлению максимальными темпами индустриализации страны и всеобщей коллективизации сельского хозяйства. При этом важнейшим элементом было осуществление технической реконструкции и проведение культурной революции. Вопрос о темпах приобретал приоритетное значение. Сталин исходил из того, что рано или поздно вооруженное столкновение между социалистическим Советским Союзом и капиталистическим западом станет фактом реальности. А потому нужно было в самые короткие сроки создать основы мобилизационной экономики, которая позволяла бы стране выстоять в неизбежной войне.

Наконец, следующей фундаментальной частью сталинской политической стратегии явилась линия на проведение массовых репрессий, цель которых состояла в том, чтобы уничтожить всех своих политических противников, как реальных, так и потенциальных. Иными словами, создать в стране и в партии обстановку, при которой была бы исключена даже малейшая оппозиция проведению сталинского политического курса.

Мне представляется важным четко и однозначно определить свою позицию по отношению к сталинским репрессиям. Сам их факт серьезными исследователями не подвергается сомнениям, хотя в последние годы некоторые авторы, часто движимые чувством негодования в связи с многочисленными историческими фальсификациями относительно Сталина, впадают в обратную крайность — они или же вообще отрицают факт таких репрессий, либо находят вполне убедительные, на их взгляд, объяснения исторической обусловленности, а то и законности таковых. Я исхожу из того, что здесь не должно быть ни умолчаний, ни иных форм фальсификаций. При этом чрезвычайно важно подчеркнуть, что не все репрессированные были безвинными жертвами. Среди них имелось немало ярых и непримиримых врагов нового строя и против них репрессии не кажутся необоснованными. Не учитывать данного факта — значит в извращенном свете представлять исторические особенности развития той эпохи.

Прежде всего мне представляется важным то, какое значение репрессиям придавал сам Сталина, какое место они занимали в системе его политической философии. На этот счет имеется весьма любопытное свидетельство, исходящее из уст самого вождя. Выступая в узком кругу своих соратников в 1937 году он заявил буквально следующее: «Русские цари сделали много плохого. Они грабили и порабощали народ. Они вели войны и захватывали территории в интересах помещиков. Но они сделали одно хорошее дело — сколотили огромное государство — до Камчатки. Мы получили в наследство это государство. И впервые мы, большевики, сплотили и укрепили это государство, как единое неделимое государство, не в интересах помещиков и капиталистов, а в пользу трудящихся, всех народов, составляющих это государство. Мы объединили государство таким образом, что каждая часть, которая была бы оторвана от общего социалистического государства, не только нанесла бы ущерб последнему, но и не могла бы существовать самостоятельно и неизбежно попала бы в чужую кабалу. Поэтому каждый, кто пытается разрушить это единство социалистического государства, кто стремится к отделению от него отдельной части и национальности, он враг, заклятый враг государства, народов СССР. И мы будем уничтожать каждого такого врага, был бы он старым большевиком, мы будем уничтожать весь его род, его семью, Каждого, кто своими действиями и мыслями, (да, и мыслями), покушается на единство социалистического государства, беспощадно будем уничтожать. За уничтожение всех врагов до конца, их самих, их рода!»[24].

Если вдуматься в слова Сталина, то в них в концентрированном виде выражена готовность идти на самые крайние меры для сохранения тех завоеваний, которые органически связывались с его именем. Здесь для него не было никаких табу, никаких пределов, перед которыми он мог бы остановиться.

Вместе с тем, имеются прямые свидетельства того, что сам вождь хорошо понимал, что жертвами репрессий стали многие невинные люди. Я в качестве доказательства сошлюсь на следующее свидетельство сына А.А. Жданова, взятое из книги его мемуаров. «Анализируя итоги прошедшей войны, в узком кругу членов Политбюро Сталин неожиданно сказал: «Война показала, что в стране не было столько внутренних врагов, как нам докладывали и как мы считали. Многие пострадали напрасно. Народ должен был бы нас за это прогнать. Коленом под зад. Надо покаяться».

Наступившую тишину нарушил мой отец:

— Мы, вопреки уставу, давно не собирали съезда партии. Надо это сделать и обсудить проблемы нашего развития, нашей истории.

Отца поддержал Н.А. Вознесенский. Остальные промолчали, Сталин махнул рукой:

— Партия… Что партия… Она превратилась в хор псаломщиков, отряд аллилуйщиков… Необходим предварительный глубокий анализ.

Судьбы партии беспокоили Сталина»[25].

По-видимому, идея покаяния была навеяна Сталину отнюдь не его религиозным образованием, хотя, возможно, и данное обстоятельство играло какую-то роль. Можно полагать, что внутреннее сознание серьезности допущенных ошибок и заблуждений, жертвами которых стали невинные люди, давило на него, о чем он, по свойственной ему привычке, предпочитал не говорить. Но скорее всего, как я домысливаю, ему на ум приходили слова Пушкина:

«И не уйдешь ты от суда мирского,

Как не уйдешь от божьего суда»[26].

Разумеется, в таких сложных вопросах всякого рода домысливание и прочие авторские новации едва ли уместны. Да и само покаяние, как его, видимо, представлял себе вождь, носило отнюдь не религиозный характер, а должно было выразиться в ортодоксальной большевистской форме критики и самокритики. Но в конце концов важно здесь выделить одну мысль — Сталин чувствовал не только свою личную вину, но и вину партии перед народом за репрессии. Сквозило в его словах и нескрываемое недовольство тем, что партия утрачивала свою революционную сущность и шаг за шагом превращалась в хор аллилуйщиков. В конечном итоге внутреннее перерождение партии, и прежде всего ее руководящих звеньев, и явились одной из главных причин распада великой державы. Поскольку именно партия служила своеобразным обручем, обеспечивавшим единство страны.

В данном контексте нельзя воспользоваться фигурой умолчания и обойти один важный вопрос. Многие биографы Сталина особо выделяют его качества государственника, строителя и созидателя великого государства, его державные, даже великодержавные устремления. В своей основе такая трактовка соответствует истине. Однако она нуждается в дополнении. Да, Сталин был великим государственником и прилагал все силы для строительства великой мировой державы. Однако было бы упрощением и искажением исторической картины игнорировать или недооценивать то, что эту великую державу он видел прежде всего как государство социалистическое, как государство, где власть принадлежит народу, а не группе избранных, где не какие-то избранные элиты, а массы населения являются единственными носителями и выразителями верховной власти. В этом выражалось сочетание его качеств государственника-патриота и созидателя нового общественного строя.

Суммируя, хочу отметить следующее. Выше были перечислены главные события, составившие основное содержание рассматриваемой эпохи. Каждая из перечисленных задач потребовала колоссальных усилий для их практического осуществления. Я не считал возможным комкать изложение событий, поэтому важнейшим аспектам рассматриваемых процессов было уделено пристальное внимание. Порой, может быть, даже слишком большое. Учитывая особое значение, придаваемое в литературе о Сталине проблеме массовых репрессий и чисток, принимая во внимание, что именно этот аспект его деятельности служит главной мишенью нападок на него, я счел необходимым достаточно детально осветить и эти аспекты проблемы. Кому-то может показаться, что здесь я сгустил краски. Возможно, это и так. Однако мне представлялось принципиально важным не оставлять эту проблематику в стороне и не давать озлобленным критикам эпохи социализма лишних аргументов в том, что, мол, исследователи патриотического направления избегают всерьез говорить о сталинских репрессиях. Лучше об этом говорить самим, чем давать дополнительный повод для несправедливых упреков.

Когда я приближался к завершению второго тома, то на память мне пришло мудрое высказывание великого французского ученого и философа Б. Паскаля: «Только кончая задуманное сочинение, мы уясняем себе, с чего нам следовало его начать»[27]. Сейчас многое из написанного мною я изложил бы несколько иначе. Однако сделанного уже не переделаешь. Поэтому я отдаю на суд читателя работу в том ее виде, в каком она получилась. Хорошо вижу ее недостатки и явные погрешности, в особенности, смысловые повторения. Не в оправдание, а в объяснение скажу, что сама многоплановость тем и сюжетов, органическая взаимосвязь событий и фактов невольно заставляли снова и снова возвращаться к затронутой проблеме, чтобы осветить ее под несколько иным углом зрения. Кроме того, объективная связь времен порой невольно приводит к нарушению рамок хронологии не для того, чтобы разорвать эту связь времен, а для того, чтобы ее лучше отразить. Этим, в частности, объясняется то, что порой мне приходиться ссылаться на период Великой Отечественной войны, поскольку без этого порой трудно понять и объяснить предшествовавшие события и процессы.