2. Убийство Кирова: основные версии

2. Убийство Кирова: основные версии

К любым неожиданностям, но не такому, которое произошло 1 декабря 1934 г. В 16 часов 30 минут в Ленинграде, в коридоре Смольного выстрелом из револьвера был убит член Политбюро и секретарь ЦК ВКП(б), член Президиума ЦИК СССР, секретарь Ленинградского обкома партии Сергей Миронович Киров. Убийство совершил задержанный на месте преступления Л.В. Николаев. Этот акт стал не просто убийством одного из виднейших представителей советского режима, но и коренным поворотным рубежом в развитии страны. В один день все общество было, фигурально выражаясь, вздыблено и открылась качественно новая полоса в жизни Советского Союза и всех его народов. Последствия этого события явились настолько глубокими, масштабными и далеко идущими, что и сейчас, 70 с лишним лет после свершившегося, остаются в поле внимания российской общественности. Убийство Кирова и все обстоятельства, связанные с этим поистине трагическим событием, поставили бесчисленное множество вопросов, породили целый поток литературы, включая специальные исследования как у нас в стране, так и за рубежом. Один из ведущих западных специалистов по советской истории Р. Конквест на исходе 80-х годов минувшего столетия, когда в Советском Союзе полным ходом шла не только перестройка, но и происходила настоящая революция в исторической науке, опубликовал книгу под интригующим названием «Сталин и убийство Кирова». Я еще коснусь выводов, сделанных этим автором по поводу самого предмета исследования, но здесь хочу солидаризироваться с такой его оценкой: «это — одно из наиболее удивительных и наиболее значительных событий столетия»[778].

Действительно, в нашей истории прошлого века убийство Кирова относится к числу тех событий, которые принято именовать историческими по своей значимости, а точнее — по последствиям, которые сопряжены с ним. России было не привыкать к политическим убийствам — начиная с убийства Александра II и кончая длинным рядом убийств деятелей более низкого ранга. Но в данном случае речь идет не просто об убийстве видного, хотя и не ключевого деятеля советского режима, а о первом акте трагедии, всколыхнувшей в буквальном смысле всю страну и послужившей прологом полосы репрессий и террора. Эту новую страницу советской истории закономерно связывают с именем Сталина. Отсюда и проистекает тот громадный интерес к вопросам о том, причастен ли был сам вождь к убийству в Смольном, был ли он лично заинтересован в устранении Кирова как якобы своего потенциального соперника на вершине пирамиды партийной власти, и, наконец, какую роль сыграло убийство Кирова в развертывании сталинских репрессий.

С самого начала следует четко очертить задачи, которые поставлены в данном разделе. Во-первых, я не намерен и не имею просто возможности подробно рассказать об обстоятельствах, в том числе загадочных и не проясненных по настоящий день, непосредственно связанных с убийством Кирова. Хотя кое-какие важные моменты осветить необходимо, ибо без этого картина останется не только неполной, но и весьма схематичной. Во-вторых, главное внимание будет уделено прояснению вопроса о том, причастен ли был Сталин к совершенному злодейству и какова была его роль в расследовании самого убийства. И в-третьих, какие практические выводы сделал вождь из всего происшедшего и каковы были последствия его действий для партии и страны в целом. Иными словами, проблема — Сталин и Киров — здесь рассматривается прежде всего под углом зрения того, каковы место и значимость данного исторического события в политической биографии вождя. А в более широком аспекте — какую роль сыграло убийство Кирова в сталинский период правления. Ведь в истории не так уж часто случается, что трагическая смерть одного человека в силу каких-то, чуть не мистических причин, оборачивается трагедией для сотен тысяч людей. Но все это к мистике не имело и не имеет ровным счетом никакого отношения. Здесь правили бал факторы совсем иного рода.

Убийство Кирова, в особенности вопрос о мнимой причастности Сталина к нему, требуют серьезного исследовательского подхода, а не вынесения окончательных и безоговорочных заключений, базирующихся главным образом на конъюнктурных соображениях. В данном случае совершенно права автор наиболее серьезной и обстоятельной (до сего времени) книги о Кирове А. Кирилина. Она пишет: «… в таком сложном деле, как убийство Кирова, не надо нагнетать страсти. Сегодня многие фактически действуют так И на основе частушек, якобы народных, типа «Огурчики, помидорчики, Сталин Кирова убил в коридорчике» — выносят свой вердикт. Полагаю, что если историки будущего станут оценивать развитие нашей страны на рубеже 80 — 90-х годов по тем частушкам, которые бытуют среди народа, то это вряд ли явится отражением реалий»[779].

С сожалением можно констатировать, что подобная ситуация характерна и для наших дней. Особенно этим отличаются современные российские электронные средства массовой информации, целеустремленно и назойливо забивающие мозги зрителям многочисленными псевдоисторическими передачами, в которых тенденциозность соперничает разве что с некомпетентностью авторов таких передач. Но в мою задачу не входит вести полемику с ними, хотя и воздержаться от этого замечания было трудно. Но это, так, к слову.

Перейдем к существу проблемы.

Сталину сообщили об убийстве Кирова буквально через несколько минут после того, как это свершилось. Вот свидетельство В. Молотова. На вопрос, как вы узнали о смерти Кирова — он ответил:

«Я был в кабинете Сталина, когда позвонил Медведь, начальник Ленинградского ОГПУ, и сказал, что сегодня в Смольном убит товарищ Сергей. Сталин сказал в трубку: «Шляпы!»»[780].

Как явствует из журнала записей посетителей Сталина, в Кремле 1 декабря 1934 г. в 15.05 в его кабинете началось заседание. Кроме Сталина, присутствовали: В.М. Молотов, Л.М. Каганович, К.Е. Ворошилов, А.А. Жданов. После звонка из Смольного с сообщением о покушении на Кирова на Политбюро по указанию Сталина был вызван нарком внутренних дел Ягода, а также группа ответственных сотрудников этого наркомата. Обсуждалась возникшая ситуация и намечались меры, которые необходимо было предпринять в самом срочном порядке. Прежде всего вопрос о выезде в Ленинград группы руководителей партии во главе со Сталиным, а также вопросы, связанные с организацией похорон Кирова.

Сталин решил лично принять участие в выяснении обстоятельств всего происшедшего. Вместе с ним утром 2 декабря в Ленинград прибыли К.Е. Ворошилов, В.М. Молотов, А.А. Жданов, Г.Г. Ягода. Их сопровождала группа работников ЦК ВКП(б) и НКВД. Среди них: Н.И. Ежов, А.В. Косарев (Генеральный секретарь ЦК ВЛКСМ), Н.С. Хрущев, К.В. Паукер (по некоторым данным, одно время бывший начальником личной охраны вождя, а в то время — начальник оперативного отдела НКВД), А.Я. Вышинский и другие. На вокзале их встречало ленинградское руководство, а также начальник Ленинградского управления НКВД Ф.Д. Медведь. По рассказам очевидцев (их достоверность не поддается проверке), в ответ на протянутую Медведем руку Сталин ответил ему пощечиной. С вокзала Сталин, Молотов, Жданов и Ворошилов направились в больницу, где находилось тело Кирова, затем посетили его вдову и наконец прибыли в Смольный.

А. Кирилина, со ссылкой на очевидцев, приводит весьма интересную деталь о прибытии Сталина в Смольный: «Это было в главном коридоре. Вижу идет группа лиц. Смотрю, в середине — Сталин. Впереди Сталина шел Генрих Ягода с поднятым в руке наганом и командовал: «Всем лицом к стенке! Руки по швам!»[781]. Сталину доставили для личного допроса Николаева. Обстоятельства этого допроса, конечно, не нашли отражения в документальных источниках. Существуют лишь различные версии, достоверность которых так же трудно подтвердить, как и опровергнуть. По некоторым версиям, озвученным в период перестройки, Николаев был в полубессознательном состоянии, когда его ввели в комнату, где находился Сталин и сопровождавшие его лица. Он якобы даже сначала не узнал Сталина и постоянно повторял «Что я наделал, что я наделал!»[782]. По версии Н. Хрущева, на вопрос Сталина, почему он убил Кирова, якобы Николаев на коленях уверял, что сделал это от имени партии и по ее поручению[783]. Существуют и другие версии этого допроса, но все они, как мне представляется, не могут быть признаны в качестве надежных документальных фактов, а тем более серьезных аргументов. Как говорится, все они исходят из вторых, а то и третьих уст.

Архитектор перестройки академик А. Яковлев, возглавлявший во время и после перестройки комиссию по реабилитации, в своей статье «О декабрьской трагедии 1934 года», в которой он комментирует заключение комиссии относительно убийства Кирова, писал: «Сталин, естественно, всегда стремился скрыть свою роль в руководстве машиной террора. Он много раз выступал как поборник справедливости, хотел показать, что не имеет ничего общего с арестами и расправами, которые творились в стране. Ему это часто удавалось. Тем более важно проследить тот первый акт трагедии, в котором он выступает непосредственным участником, непосредственным организатором расправы над большой группой ни в чем не повинных людей. Можно ли отбросить в сторону непосредственную роль в организации работы следствия, вмешательство, давление, стремление навязать свою точку зрения? Чем она была продиктована, к каким последствиям вела?

Взяв на себя руководство расследованием, Сталин тем самым взял и ответственность за его полноту и качество, за подмену тут конституционных органов — и объективно получил все возможности завести его на ложный путь, если к тому были основания. Но были ли?

По существу вопрос прост и сложен: было ли убийство Кирова организовано по прямому и непосредственному указанию Сталина? Или же оно подготовлено по инициативе сталинского окружения, верно рассчитавшего, что рвение будет оценено? Или же оно — следствие каких-то иных обстоятельств?»[784].

Сама постановка Яковлевым этих вопросов незримо содержит в себе и утвердительные ответы на них, хотя он и подчеркивает многократно свою объективность, заинтересованность в раскрытии истины и, мол, высказывает лишь законные сомнения в обоснованности выводов комиссии. А надо сказать, что после XX съезда партии на протяжении ряда лет работала комиссия по расследованию этого дела. Сменялся состав этой комиссии, изменялись и окончательные выводы. Иными словами, результатам работ комиссии трудно доверять, поскольку они формулировались в зависимости от того, кто находился у власти, т. е. по определению не могли быть объективными и достоверными. Впрочем, надо сказать, и в той обстановке основное заключение, сделанное в результате проверки обстоятельств убийства С.М. Кирова, проведенной Прокуратурой СССР и КГБ СССР, сводился к выводу, что террористический акт был задуман и совершен одним Николаевым.

Как представляется жирную точку в расследовании всего этого дела поставила обстоятельная справка работников прокуратуры СССР и следственного отдела КГБ СССР по поводу записки А.Н. Яковлева «Некоторые соображения по итогам изучения обстоятельств убийства С.М. Кирова» от 14 июня 1990 г. В этой справке со всей скрупулезностью, на основе приведения конкретных документальных архивных данных и иных свидетельств, доказано следующее:

«Всесторонний и глубокий анализ всех документов и материалов дает основание к выводу — террористический акт в отношении С.М. Кирова 1 декабря 1934 года был подготовлен и осуществлен одним Николаевым. Руководствуясь устными указаниями И.В. Сталина о том, что убийство Кирова совершили зиновьевцы, сотрудники органов НКВД искусственно связали Николаева с бывшими участниками зиновьевской оппозиции Котолыновым, Румянцевым, Толмазовым и другими, сфальсифицировали первоначально уголовные дела т. н. «ленинградского» и «московского» центров, «ленинградской контрреволюционной группы Сафарова, Залуцкого и других», а впоследствии — «правотроцкистского блока», «объединенного» и «параллельного» центров и другие. По этим делам необоснованно была репрессирована большая группа ни в чем не повинных советских граждан, многие из которых подвергнуты расстрелу. Большинство из них реабилитированы»[785].

Каковы же были мотивы этого убийства, а, значит, какой характер имело само это убийство? Являлось ли оно актом политического террора, осуществленного в рамках заговора или же было совершено по каким-то другим мотивам? На этот счет также имеются различные версии. Основные из них выглядят следующим образом.

Первая версия утверждает, что Николаев действовал как одиночка, при этом большое значение имели личные мотивы. Органы НКВД и Сталин к убийству не причастны.

Вторая версия строится на том, что убийство совершено Николаевым — членом контрреволюционной организации, в состав которой входили бывшие участники зиновьевской оппозиции.

Третья версия исходит из того, что Николаев был лишь орудием в руках сотрудников НКВД, действовавших по указанию Сталина.

Вторая превратилась в таковую лишь после смерти Сталина. До этого она была не версией, а единственной и вполне доказанной юридически истиной. На ней мы остановимся чуть позже, поскольку это даст возможность раскрыть некоторые стороны политической деятельности Сталина того периода, в том числе и его взаимоотношения с органами государственной безопасности.

На третьей версии мы также остановимся позже, поскольку развенчание этой версии, как мне представляется, позволяет снять со Сталина груз обвинений в преступлении, к которому он никоим образом не был причастен. Как говорится, у него и без того много грехов на душе, чтобы вешать на него еще одно обвинение.

Начнем с первой по счету и, на мой взгляд, первой по достоверности и соответствию историческим фактам и обстоятельствам версии. Именно она является наиболее приемлемой и согласовывается со многими объективными данными и просто здравыми размышлениями. Согласно этой версии, Киров был убит Николаевым из чувства ревности. Сам Киров, как и некоторые советские «вожди» (Калинин, Енукидзе и некоторые другие), слыл в некотором смысле большевистским Дон Жуаном и отличался любвеобилием. Его жена болела и их брак носил по существу формальный характер. Он связался с женой Николаева Мильдой Драуле, что, естественно, породило в ревнивом муже отнюдь не самые добрые чувства в отношении руководителя ленинградских большевиков. Сошлюсь на свидетельство такого компетентного человека, как П. Судоплатов — крупного работника НКВД и одного из главных организаторов будущего убийства Троцкого. Он дослужился до высоких должностей в органах госбезопасности, но после падения всесильного шефа МВД Л. Берия был арестован и осужден как его пособник. Долгое время просидел в заключении, но потом был освобожден и уже в 90-е годы выпустил очень интересную книгу своих воспоминаний. Так что о закулисных сторонах сталинского режима, в особенности о деятельности органов НКВД, был прекрасно осведомлен.

Как об очевидном факте он пишет о том, что убийство Кирова произошло на почве личной мести со стороны Николаева. Предоставим ему слово:

«Киров был убит Николаевым. Жена Николаева, Мильда Драуле, работала официанткой при секретариате Кирова в Смольном. Естественно, охрана пропускала Николаева в Смольный по партбилету. Кстати говоря, по партбилету можно было войти в любую партийную инстанцию, кроме ЦК ВКП(б). В Смольном, как и в других обкомах, не было системы спецпропусков для членов партии, и Николаеву требовалось только предъявить свой партбилет, чтобы попасть туда, куда был запрещен вход посторонним.

От своей жены, которая в 1933–1935 годах работала в НКВД в секретном политическом отделе, занимавшимся вопросами идеологии и культуры (ее группа, в частности, курировала Большой театр и Ленинградский театр оперы и балета, впоследствии театр им. С.М. Кирова), я узнал, что Сергей Миронович очень любил женщин, и у него было много любовниц как в Большом театре, так и в Ленинградском. (После убийства Кирова отдел НКВД подробно выяснял интимные отношения Сергея Мироновича с артистками). Мильда Драуле прислуживала на некоторых кировских вечеринках. Эта молодая привлекательная женщина также была одной из его «подружек». Ее муж Николаев отличался неуживчивым характером, вступал в споры с начальством и в результате был исключен из партии. Через свою жену он обратился к Кирову за помощью, и тот содействовал его восстановлению в партии и устройству на работу в райком. Мильда собиралась подать на развод, и ревнивый супруг убил «соперника»…»[786].

Версию об убийстве на личной почве достаточно убедительно аргументирует А. Кирилина в своей книге о Кирове. Она приводит, в частности, мнение великого русского ученого физиолога академика И.П. Павлова. На очередной беседе со своими учениками и другими научными работниками в Физиологическом институте Академии наук он заявил: «…Газеты раздули убийство Кирова в политическое событие… Вероятно, ревность или личные взаимоотношения вызвали эту смерть»[787].

Далее А. Кирилина цитирует одного из постоянных авторов «Социалистического вестника», сообщавшего из Москвы 9 декабря: «…Но толком никто ничего не знает. Даже видные коммунисты совершенно не осведомлены о том, что произошло собственно в Ленинграде, кто такой Николаев, каковы причины убийства, что означает новый припадок террористического бешенства. Поэтому все кругом полно шепотами и слухами — самыми противоположными и противоречивыми, но одинаково передаваемые, как полученные из самых достоверных источников… Отказываясь в этой громаде слухов разобраться, передам лишь, что удалось услышать самому… ленинградское убийство вовсе не носит политического характера, а произошло на романтической почве: Киров и Николаев не поделили между собой некой особы прекрасного пола»[788].

О том, что слухи о мотивах личной мести, двигавших убийцей Кирова, имели тогда широкое распространение, красноречиво говорят факты исключения из партии тех, кто только осмеливался говорить об этом. Через сеть сексотов (т. е. секретных сотрудников — а попросту осведомителей НКВД) такие разговоры становились известны властям и те принимали соответствующие меры, в частности, исключение из партии. Ведь признать в качестве мотива убийства одного из руководителей партии то, что тот сожительствовал с чужой женой, — было невозможно по понятным причинам. Настолько банально и дискредитирующе все это выглядело.

Имеются некоторые (отнюдь не вполне надежные) сведения, что якобы Сталин по прибытии в Ленинград после допроса Николаева и его жены быстро разобрался в том, что причиной убийства была, говоря современным жаргоном, обыкновенная бытовуха. Однако его такая версия, конечно, не устраивала и о ней все как бы забыли. Примечательно еще одно обстоятельство. В первые дни допросов Николаев отрицал всякую свою связь с какой-либо организацией, замыслившей убийство. Лишь через несколько дней после «ведомственной» обработки он стал давать нужные следователям признания. Вот соответствующие показания Николаева, представленные НКВД Сталину.

«ВОПРОС: Каких политических взглядов придерживались участники группы?

ОТВЕТ: Участники группы стояли на платформе троцкистско-зиновьевского блока. Считали необходимым сменить существующее партийное руководство всеми возможными средствами.

ВОПРОС: Кем было санкционировано убийство тов. Кирова?

ОТВЕТ: Убийство КИРОВА было санкционировано участником группы КОТОЛЫНОВЫМ и ШАЦКИМ от имени всей группы.

ВОПРОС: Какие Вы получили указания от КОТОЛЫНОВА, ШАЦКОГО по вопросу о том, как держать себя во время следствия?

ОТВЕТ: Я должен был изобразить убийство КИРОВА как единоличный акт, чтобы скрыть участие в нем зиновьевской группы.

Записано с моих слов правильно. Протокол мне прочитан. Л. Николаев»[789].

В обоснование достоверности данной версии можно было бы привести немало других свидетельств и соображений. Но в таком случае пришлось бы далеко выйти за рамки рассматриваемой темы.

Заслуживает внимания еще один момент. Речь идет о том, что некоторые историки полагают, что Николаев совершил убийство, питая глубокую ненависть к советским руководителям и желая совершить акт политической мести и таким путем войти в историю. Р. Конквест в своей книге «Большой террор», ссылаясь опять-таки на якобы достоверные фактические материалы, а по существу слухи, пишет: «Он воображал себя мстителем в старом героическом русском духе. Говорят, что когда Сталин сказал Николаеву, что «ведь он теперь — погибший человек», Николаев ответил: «Что ж, теперь многие гибнут. Зато в будущем мое имя будут поминать наряду с именами Желябова и Балмашева!»[790]. Не исключено, что подобный личный мотив также мог служить одной из побудительных причин, заставивших его предпринять свой шаг. Если таковой и имел место, то он ничуть не противоречит версии об убийстве из чувства ревности. Более того, два этих сугубо личных мотива, слившись воедино и превратившись в результате в некую гремучую смесь ревности и ненависти, и стали той силой, которая двигала им, когда он нажимал на спусковой крючок револьвера.

В заключение сошлюсь на то, о чем уже говорилось выше: последняя проверка всех обстоятельств этого дела, проведенная прокуратурой и органами КГБ СССР, также фактически свелась к признанию личных мотивов основной причиной убийства в Смольном. Эта проверка констатировала: «Таким образом, в процессе дополнительного исследования обстоятельств трагического события 1 декабря 1934 года достоверно установлено, что никакого заговора с целью убийства С.М. Кирова не существовало и это преступление было совершено одним Николаевым»[791]. Надо добавить, что в указанной справке подвергнуты тщательному критическому анализу высказывания Н. Хрущева, а также оценки и выводы, содержащиеся в книге Р. Медведева относительно убийства Кирова. В итоге авторы записки приходят к заключению, что воспоминания Н.С. Хрущева, исследования Р.А. Медведева по указанным вопросам носят тенденциозный характер. «Анализ описанных в указанной книге обстоятельств убийства С.М. Кирова свидетельствует о том, что Р.А. Медведев использовал материалы, предоставленные ему О.Г. Шатуновской, принимавшей участие в составе комиссии ЦК КПСС при проверке в I960 — 1961 гг. обстоятельств совершения этого преступления. Сравнение описанных событий с доводами О.Г. Шатуновской, изложенными в итоговом документе указанной комиссии, свидетельствует о тенденциозном подборе материалов, специально собранных для подтверждения версии о причастности к совершению этого преступления работников органов НКВД и лично Сталина»[792].

Но ныне, как и в прошлом, многих, особенно рьяных демократов и хулителей советского периода нашей истории, эта версия не устраивает, поскольку она как бы снимает вину со Сталина и не дает им в руки дополнительные козыри для кампании по очернению социализма и дискредитации Сталина.

Я придерживаюсь версии о личных мотивах убийства Кирова отнюдь не из желания как-то сгладить вину Сталина и представить его в более выгодном свете. Такого стремления у меня нет. Меня интересует не престиж вождя, а интересы истины. В конце концов, если говорить грубо и упрощенно, то возложение на Сталина ответственности за убийство Кирова не меняет ничего по существу. Ведь на чаше весов Фемиды данное деяние, если бы оно являлось результатом действий вождя, не повлияло бы сколько-нибудь существенным образом на общий баланс.

Вторая версия — убийство совершено Леонидом Николаевым — членом контрреволюционной организации, в состав которой входили бывшие участники зиновьевской оппозиции. Эта версия была официальной версией, закрепленной приговором суда и считавшаяся незыблемой на протяжении всех лет сталинской власти. Эта версия была выгодна Сталину во всех отношениях, поскольку она как бы подтверждала его многократные заявления о том, что Зиновьев, Каменев и их сторонники не разоружились и продолжают вести борьбу против генеральной линии партии, прибегая к методам подпольной работы, заговоров и подготовки террористических акций. Причем Сталин объединял в одно целое как троцкистов, так и зиновьевцев, хотя некоторые из последних все еще оставались членами партии.

Официальная версия убийства Кирова членами зиновьевской подпольной организации фактически была выдвинута лично Сталиным. В первых сообщениях об убийстве говорилось, что Киров погиб от руки убийцы, подосланного врагами рабочего класса. Через несколько дней появилось сообщение о причастности к заговору некоего консула иностранной державы (имелась в виду Эстония). Иными словами, сами органы НКВД никак не могли определиться, на кого же возложить главную ответственность за убийство. Имеется немало свидетельств, что ряд руководящих лиц НКВД вообще считали смехотворной, лишенной реальной основы, мысль о том, что убийство осуществлено участниками троцкистской или зиновьевской организации. По словам крупного чина НКВД Реденса, когда наркому внутренних дел Ягоде «говорила центральная агентура совершенно точно и ясно о троцкистах, он говорил, что таких вещей у троцкистов быть не может. Он сказал: «Что вы нам говорите, мы у Троцкого чай пьем»[793].

Здесь уместно упомянуть о том, как Троцкий и его сторонники прореагировали на выстрел в коридоре Смольного. Троцкий незамедлительно откликнулся на происшедшее и высказал свое принципиальное отношение к тому, что случилось. Он писал: «Если марксисты решительно осуждали индивидуальный терроризм, — конечно, по политическим, а не мистическим причинам, — даже тогда, когда выстрелы направлялись против агентов царского правительства и капиталистической эксплуатации, тем более беспощадно осудят и отвергнут они преступный авантюризм покушений, направленных против бюрократических представителей первого в истории рабочего государства. Субъективные мотивы Николаева и его единомышленников для нас при этом безразличны. Лучшими намерениями вымощен ад…

Сталинская бюрократия, — продолжал он, — создала отвратительный культ вождей, наделяя их божественными чертами. Религия «героев» есть также и религия терроризма, хоть и со знаком минус. Николаевы воображают, что стоит, при помощи револьверов, устранить нескольких вождей, и ход истории примет другое направление. Коммунисты-террористы, как идейная формация, представляют собою плоть от плоти и кость от кости сталинской бюрократии»[794].

Нельзя не признать, что в этих рассуждениях есть немало здравых мыслей. Но присутствует и изрядная доля догматизма марксистского толка. Трудно сказать, как повернулся бы ход событий в стране, если бы Сталина удалось устранить посредством террористического акта. Здесь, как говорится, бабушка надвое сказала! Вполне возможен был и совершенно иной ход исторического процесса, нежели тот, каким он оказался в действительности. Однако история — это не сумма альтернатив, из которых можно было выбирать приглянувшуюся тебе. И она, как известно, в отличие от лингвистики, не терпит сослагательного наклонения.

Но возвратимся к основной нити нашего изложения.

Итак, убийство совершено, и перед Сталиным сразу встал вопрос, на кого возложить ответственность за него. Пока органы НКВД терзались сомнениями, кто и почему совершил убийство, вождь предпринял первый, причем самый радикальный шаг. По его указанию было разработано и опубликовано постановление ЦИК СССР от 1 декабря 1934 года «О порядке ведения дел о подготовке или совершении террористических актов».

Положения этого закона были сформулированы буквально в пожарном порядке в течение нескольких часов после поступления сообщения об убийстве Кирова. Законом от 1 декабря 1934 года предписывалось заканчивать следствие по делам о террористических организациях и террористических актах в десятидневный срок; слушать такие дела в суде без участия обвинения и защиты; кассационного обжалования и ходатайств осужденных о помиловании не допускать; приговоры о расстреле приводить в исполнение немедленно после их оглашения в суде. Едва ли есть необходимость как-то комментировать этот поистине драконовский закон, который действовал вплоть до апреля 1956 года[795]. Заметим лишь, что в целом он создавал для органов власти, прежде всего НКВД, фактически неограниченные возможности любое дело повести так, как им заблагорассудится. Нормы этого закона на деле попирали основные права граждан, гарантированные действовавшими уголовным и уголовно-процессуальными кодексами, а пункт о немедленном приведении приговоров о расстреле в исполнение исключал всякую возможность проверки обоснованности обвинения даже в тех случаях, когда подсудимый в судебном заседании отказывался от своих «признаний» и убедительно опровергал предъявленное ему обвинение. Короче говоря, принятием этого закона было создано такое правовое поле для проведения репрессий, которое можно было расширять до любых желаемых пределов. А точнее сказать, правовое поле как таковое превратилось в сплошную фикцию.

Итак для начала активных действий против заговорщиков и террористов были созданы все условия. Теперь очередь стояла за органами НКВД во главе с наркомом Ягодой. А они, как потом выяснилось, всячески тормозили разворот дела в нужном направлении. Вот как описывает ситуацию Н.И. Ежов, по поручению лично Сталина и Политбюро курировавший работу НКВД.

На февральско-мартовском 1937 года пленуме ЦК ВКП(б), на ходе которого я остановлюсь подробнее в дальнейшем, Ежов по этому поводу говорил следующее:

«Можно ли было предупредить убийство т. Кирова, судя по тем материалам и по данным, которые мы имеем? Я утверждаю, что можно было, утверждаю. Вина в этом целиком лежит на нас. Можно ли было после убийства т. Кирова во время следствия вскрыть уже тогда троцкистско-зиновьевский центр? Можно было. Не вскрыли, проморгали. Вина в этом и моя персонально, обошли меня немножечко, обманули меня, опыта у меня не было, нюху у меня не было еще.

Первое — начал т. Сталин, как сейчас помню, вызвал меня и Косарева и говорит: «Ищите убийц среди зиновьевцев» (выделено мной — Н.К.). Я должен сказать, что в это не верили чекисты и на всякий случай страховали себя еще кое-где и по другой линии, по линии иностранной, возможно, там что-нибудь выскочит.

Второе — я не исключаю, что по этой именно линии все материалы, которыми располагал секретно-политический отдел, все агентурные материалы, когда поехали на следствие, надо было забрать, потому что они давали направление, в них много было фактов, благодаря которым вскрыть можно было тогда же и доказать непосредственное участие в убийстве т. Кирова Зиновьева и Каменева. Эти материалы не были взяты, а шли напролом. Неслучайно мне кажется, что первое время довольно туго налаживались наши взаимоотношения с чекистами, взаимоотношения чекистов с нашим контролем. Следствие не очень хотели нам показывать, не хотели показывать, как это делается и вообще. Пришлось вмешаться в это дело т. Сталину. Тов. Сталин позвонил Ягоде и сказал: «Смотрите, морду набьем». Результат какой? Результат — по Кировскому делу мы тогда благодаря ведомственным соображениям, а кое-где и кое у кого благодаря политическим соображениям, например, у Молчанова, (являлся тогда начальником СПО — секретно-политического отдела, важнейшая задача которого состояла в ликвидации троцкистско-зиновьевских группировок, в слежке за ними — Н.К.) были такие настроения, чтобы подальше запрятать агентурные сведения. Ведомственные соображения говорили — впервые в органы ЧК вдруг ЦК назначает — контроль. Люди не могли никак переварить этого. И немалая доля вины за то, что тогда не смогли вскрыть центра, немалая доля вины и за убийство т. Кирова лежит на тех узколобых ведомственных антипартийных работниках, хотя и убежденных чекистах»[796].

В своей речи Ежов счел необходимым еще раз акцентировать внимание на роли вождя в том, что следствие было по его прямому указанию сориентировано на поиски террористов-заговорщиков среди зиновьевцев. Правда, по причине своей малограмотности Ежов выразился весьма двусмысленно — «виновником раскрытия дела был по существу т. Сталин»[797].

Более убедительного доказательства того, что Сталин лично направлял ход следствия по выбранному им пути, найти трудно. Если говорить о целях, преследовавшихся вождем, то они лежат как будто на поверхности, хотя на самом деле не все так примитивно просто. Стратегия Сталина в ходе развертывания этого дела состояла в том, чтобы создать необходимую базу (как в смысле фактуры, так и в политико-психологическом плане) для того, что в надлежащий момент объявить приверженцев Троцкого и Зиновьева не политическими оппонентами, не идейными борцами, а просто бандой убийц и агентов иностранных разведок. Сделать сразу это было невозможно, требовалось время и соответствующая многоплановая подготовительная работа. Именно она и была поручена Ежову, который стал рассматриваться как правая рука Сталина в деле наведения порядка в стране и в органах НКВД. Попутно Сталин создавал почву и для проведения соответствующих перестановок в высших эшелонах самого карательного ведомства. Были, разумеется, и другие цели более узкого, так сказать, прагматического порядка, но я на них останавливаться не буду.

Полным ходом шла подготовка к процессу над Николаевым и его мнимыми сообщниками. Главными из сообщников были Котолынов и Шатский, являвшиеся в действительности бывшими зиновьевцами. Одновременно в Ленинграде, Москве и в других городах начались массовые аресты бывших зиновьевцев и участников некоторых других оппозиционных в прошлом групп. 16 декабря 1934 г. были арестованы и этапированы в Ленинград проживавшие в Москве лидеры оппозиции Г.Е. Зиновьев и Л.Б. Каменев.

Котолынов, Шатский, Румянцев, Левин и другие лица, арестованные в связи с убийством Кирова, действительно одно время проводили активную оппозиционную деятельность. В 1928–1929 годах в связи с подачей заявлений об отходе от оппозиции все упомянутые выше лица, кроме Шатского, были восстановлены в партии. Однако и после разгрома партией зиновьевской оппозиции, изредка встречаясь между собой, высказывались за возвращение Зиновьева и Каменева к партийному руководству, резко критиковали деятельность Сталина и некоторых других руководителей партии. Такое их поведение было известно партийным органам и органам госбезопасности. Однако, якобы по своей политической слепоте или же заведомо покрывая их, соответствующие органы не приняли никаких мер. Более того, есть документальные подтверждения такого факта — Киров лично отклонил предложение начальника Ленинградского управления НКВД подвергнуть репрессиям ряд лиц, которые в дальнейшем проходили по делу так называемого «Ленинградского террористического зиновьевского центра» — такое название получил процесс над Николаевым и его мнимыми соучастниками.

О том, к каким грязным методам прибегали органы НКВД, чтобы притянуть зиновьевцев к убийству Кирова, говорит следующий факт. Одна из сексоток некая М. Волкова написала письмо в ЦК КПСС в 1956 году, где уверяла, что предупреждала НКВД о том, что Кирова собираются убить. О характере и серьезности ее информации можно судить на основе следующего ее заявления:

«После того, как я вышла из Дома предварительного заключения, я пошла на пленум райсовета, ибо я была член Совета. После пленума явилась домой. Дома меня ждал Николаев и мы с ним поехали в Лигово в особняк некоего члена ЦК партии Шадручина (так я его знала). Дорогой в машине меня Николаев спросил: что скажи правду, ты на нас заявляла в ОГПУ, его об этом предупредил Запорожец. Я засмеялась, обозвала его сумасшедшим, но он мне сказал, что если это правда, то первая пуля из его нагана будет моя, я сказала — принимаю. Наш разговор на этом закончился. Когда мы приехали в Лигово, то там было несколько человек из Москвы, которых мне Николаев назвал по фамилии: Зиновьев, Каменев, Евдокимов. Там выгружена была подводная лодка с ящиками (груз был доставлен из Германии), ящики прятали в подвал под особняком. — в комнате под ковром был люк и туда все опускали. Я оттуда, т. е. из одного ящика, взяла один предмет как вещественное доказательство, привезла своему начальнику Соколову (это оказалась граната)»[798].

Донесения этой шизофренички, естественно, вызвали недоверие в силу своей очевидной вздорности. Но в тот период, когда расследовались обстоятельства убийства, их также приходилось рассматривать. У некоторых сотрудников НКВД, не утративших элементарное чувство здравого смысла, подобного рода доносы не могли не вызвать отторжения. Впоследствии этот донос фигурировал в качестве одного из свидетельств потери бдительности со стороны сотрудников Ленинградского управления НКВД. Вообще нужно сказать, что ситуация с руководством этого управления выглядит весьма запутанной и странной. За несколько месяцев до зловещего дня Ягода обратился лично к Сталину с предложением заменить начальника Ленинградского управления НКВД Медведя, кстати сказать, личного друга Кирова. Как писал Ягода, «фактическое положение, обнаруженное в результате проверки и в Новосибирске, и в Ленинграде, убедило меня в том, что ни Алексеев (начальник Западно-Сибирского управления НКВД), ни Медведь абсолютно не способны руководить нашей работой в новых условиях и обеспечить тот резкий поворот в методах работы по управлению государственной безопасностью, который сейчас необходим.

…Считаю необходимым Алексеева и Медведя снять с занимаемых ими должностей.

Одновременно полагал бы целесообразным назначить вместо Медведя в Ленинград Заковского из Белоруссии, несомненно сильного и способного оперативного работника, который сумеет поставить работу в Ленинграде на надлежащую высоту…

Медведя же полагал бы отозвать в Москву и использовать его в центральном аппарате Наркомвнудела, где посмотреть на работе, годен ли он еще для работы в НКВД или уже совсем выработался.

Если Вы найдете мои предложения правильными, я их поставлю на разрешение.

Очень прошу сообщить Ваше мнение»[799].

Какова же была реакция Сталина на это предложение? Он, конечно, знал об отношениях между Кировым и Медведем, но тем не менее поддержал предложение Ягоды. Об этом говорил на пленуме ЦК в 1937 году Ежов. «Т. Сталин согласился снять его с работы, но Киров сказал: «Ну его к черту, там плохие взаимоотношения, давайте подождем». А если бы сказали С.М. Кирову: «Смотрите, какая у вас там яма», — он не стал бы защищать его»[800].

Как ни интерпретировать этот эпизод, очевидно одно — Киров явно не хотел расставаться со своим другом с перспективой замены его человеком мало ему знакомым. Более того, он нашел в себе мужество оспорить мнение Сталина, и последний вынужден был уступить. Но это — всего лишь небольшой штрих к картине развертывавшихся за кулисами событий.

Следствие продвигалось довольно быстрыми темпами, хотя явно не укладывалось в нормы закона от 1 декабря 1934 г. Через три недели после убийства Сталин принял Ягоду и Агранова, председателя Военной коллегии Верховного суда СССР Ульриха, прокурора СССР Акулова и его заместителя Вышинского. Одновременно Ягода и Агранов представили Сталину проект сообщения в печати о результатах следствия и передаче дела в Прокуратуру СССР для составления обвинительного заключения и направления в суд.

Сталин дважды правил текст проекта сообщения в печати. Он собственноручно вписал туда Румянцева и Николаева, хотя никто из арестованных членом «центра» Николаева не называл и сам он таких показаний не давал. Далее Сталин возложил на «центр» главную роль в организации террористического акта, написав в сообщении, что «убийство тов. Кирова было совершено Николаевым по поручению террористического подпольного «Ленинградского центра». Из 23 арестованных, перечисленных в проекте, Сталин отобрал для судебного процесса 14 человек Сталин вычеркнул из представленного ему проекта сообщения в печати фамилии Зиновьева, Каменева, Евдокимова, Бакаева и других, которые позднее были осуждены по делу «Московского центра»[801].

Сам суд носил закрытый характер. Во время судебного процесса около Николаева постоянно находились сотрудники НКВД, имевшие отношение к следствию, которые поддерживали у него надежду, что ему будет сохранена жизнь и определена мягкая мера наказания. Когда же огласили приговор о расстреле, то Николаев, по сообщению ряда очевидцев, воскликнул, что его жестоко обманули, ругал следователя Дмитриева и ударился головой о барьер. В судебном заседании предъявленные подсудимым обвинения, за исключением обвинения Николаева в убийстве Кирова, объективного подтверждения не нашли, а ряд обвиняемых (прежде всего Котолынов, которого изображали в качестве главаря группы заговорщиков), категорически отрицали свою причастность к убийству. Тем не менее Военная коллегия Верховного суда 29 декабря 1934 года приговорила всех подсудимых к расстрелу.

Так завершился первый акт трагедии. Вернее сказать, ее пролог, поскольку главной целью для Сталина были фигуры более высокого пошиба. 23 декабря 1934 г. в печати было опубликовано сообщение о передаче дела по обвинению Зиновьева, Каменева и других на рассмотрение Особого совещания при НКВД СССР ввиду «отсутствия достаточных данных для предания их суду». От арестованных (а их обвиняли в создании «Московского центра», аналогичного «Ленинградскому центру») добивались признания политической и моральной ответственности за совершенное Николаевым преступление. Некоторые из обвиняемых поддались на угрозы или посулы и признали существование «Московского центра» и факт его связей с «Ленинградским центром». В конце концов такое признание было получено и от Зиновьева и Каменева. 16 января 1935 г. в Ленинграде Военной коллегией Верховного суда СССР по делу «Московского центра» были осуждены к лишению свободы на сроки от пяти до десяти лет — Зиновьев, Каменев, Евдокимов и Бакаев[802].

Это уже выглядело как подготовительная стадия нового более масштабного процесса, ибо Сталин никогда не спешил опережать события. Он ждал, чтобы плод окончательно созрел и тогда он сам упадет тебе в руки. Необходимо было время для поэтапного развития зловещего процесса широкомасштабных репрессий. Здесь нельзя было допускать поспешности, чтобы не случилось какой-либо оплошности, противоречий в показаниях обвиняемых, в изложении ими фактов и событий, перечислений лиц и дат и т. д. и т. п. Словом, это был чрезвычайно трудоемкий и деликатный труд, требующий, к тому же, высокой квалификации. Но дамоклов меч уже был занесен и висел над теми, кто еще несколько лет назад считали Сталина своим младшим партнером и порой в разговорах между собой третировали и высмеивали его. Но их время прошло. Наступал его час — час мщения.

Одним из средств подготовки партии и широких слоев населения к неотвратимо приближавшимся новым волнам репрессивного вала явилось закрытое письмо ЦК ВКП(б) от января 1935 года. Подготовленное по указанию Сталина и лично им отредактированное, оно должно было объяснить причины произошедшего, назвать истинных виновников, а главное — политически и морально подготовить страну к акциям еще более широкого плана. Это было важное звено в идеологическом оправдании и обосновании сталинской политики в тот период[803]. В письме подчеркивалось, что идейным и политическим руководителем «Ленинградского центра» был «Московский центр» зиновьевцев, который не знал, по-видимому, о подготовлявшемся убийстве т. Кирова, но наверное знал о террористических настроениях «Ленинградского центра» и разжигал эти настроения. Отличаясь друг от друга настолько же, насколько могут отличаться вдохновители злодеяния от исполнителей злодеяния, оба эти «центра» составляли одно целое, ибо их объединяла одна общая истрепанная, разбитая жизнью троцкистско-зиновьевская платформа и одна общая беспринципная чисто карьеристская цель — дорваться до руководящего положения в партии и правительстве и получить во что бы то ни стало высокие посты[804]. Здесь интересно то, что пока Зиновьеву и Каменеву не ставилось в вину участие в убийстве Кирова — они, мол, не знали о подготавливавшемся убийстве, но были осведомлены о террористических настроениях. Последнее можно истолковать как намек на то, что прямое обвинение в их адрес вскоре последует.

Сравнительно мягким выглядели упреки в адрес органов внутренних дел. В частности, отмечалось, что недостаточная бдительность Ленинградской организации, особенно же невнимательное отношение и прямая халатность к элементарным требованиям охраны со стороны органов Наркомвнудела в Ленинграде, получивших с разных сторон за месяц до убийства тов. Кирова сообщения о готовящемся покушении на тов. Кирова и не принявших никаких серьезных мер охраны, — затруднили партии и правительству возможность предупредить злодейское убийство. Подобная либеральность оценки, видимо, и предопределила мягкость приговора по делу руководителей ленинградского НКВД во главе с Медведем — они получили довольно скромные сроки заключения, впрочем, в разгар репрессий в дальнейшем, они ответили, как говорят, на полную катушку.