Жестокая травля медицинской элиты в стране. О ныне забытом «деле убийц в белых халатах» и росте антисемитизма в Стране Советов

Жестокая травля медицинской элиты в стране. О ныне забытом «деле убийц в белых халатах» и росте антисемитизма в Стране Советов

19 января 1953, в Кремле состоялось расширенное заседание Бюро Президиума ЦК КПСС для того, чтобы обсудить доклад МГБ по «делу врачей» и одобрить сообщение об этом «деле» в прессе. Имелось в виду то сообщение ТАСС, которое было опубликовано 13 января в центральных газетах. Игнатьев на заседании не присутствовал, он все еще был в больнице. От МГБ доклад представляли Гоглидзе и Огольцов. На это совещание, кроме членов Бюро, были приглашены секретари ЦК КПСС, председатель Комитета партийного контроля М. Ф. Шкирятов и Д. Т. Шепилов как редактор «Правды». Сталин на это заседание не пришел, хотя в списке участников он числился первым. Отсутствие Сталина на этом ключевом для «дела» заседании иногда объясняется как особый маневр. Булганин, когда он был уже пенсионером, в беседе с Я. Я. Этингером, сыном покойного профессора Этингера, первой жертвы «дела врачей», объясняя отсутствие Сталина на совещании в Кремле 9 января, утверждал: «…этот хитрый и коварный грузин сознательно так поступил, чтобы не связывать себя на всякий случай каким-то участием в принятом на заседании решении о публикации сообщения ТАСС»[181]. По свидетельству Булганина, большую активность на совещании проявил Каганович. Такой же версии объяснения придерживается и Г. В. Костырченко: «Зная византийскую натуру диктатора, можно предположить, что он намеренно уклонился от участия в этом заседании, имея в виду не только создать себе на всякий случай “алиби” и тем самым снять с себя ответственность за инспирирование “дела врачей” но и иметь возможность при необходимости переложить эту ответственность па участников заседания»[182]. Но Костырченко также предполагает, что отсутствие Сталина на совещании могло быть связано с проблемами его здоровья. Сталин просто не мог в это время, тем более без своей обычной трубки, принимать участие в каких-либо длительных заседаниях. Он большую часть времени проводил на даче. «В январе — феврале 1953 г., — как обнаружил Костырченко, — в отличие от ранее существовавшего порядка, все важнейшие документы, в том числе запросы из МГБ о санкциях на аресты наиболее значимых лиц, направлялись не Сталину, а в основном Маленкову, который тогда полностью сосредоточил в своих руках управление текущими делами в партии и государстве»[183]. 13 января в центральных газетах под рубрикой «Хроника» появилось следующее сообщение ТАСС:

«Некоторое время тому назад органами Государственной безопасности была раскрыта террористическая группа врачей, ставивших своей целью, путем вредительского лечения, сократить жизнь активным деятелям Советского Союза.

В числе участников этой террористической группы оказались: профессор Вовси М. С., врач-терапевт; профессор Виноградов В. Н., врач-терапевт; профессор Коган М. Б., врач-терапевт; профессор Коган Б. Б., врач-терапевт; профессор Егоров П. И., врач-терапевт; профессор Фельдман А. И., врач-отоларинголог; профессор Этингер Я. Г, врач-терапевт; профессор Гринштейн А. М., врач-невропатолог; Майоров Г. И., врач-терапевт.

Документальными данными, исследованиями, заключениями медицинских экспертов и признаниями арестованных установлено, что преступники, являясь скрытыми врагами народа, осуществляли вредительское лечение больных и подрывали их здоровье.

Следствием установлено, что участники террористической группы, используя свое положение врачей и злоупотребляя доверием больных, преднамеренно злодейски подрывали здоровье последних, умышленно игнорировали данные объективного исследования больных, ставили им неправильные диагнозы, не соответствовавшие действительному характеру их заболеваний, а затем неправильным лечением губили их.

Преступники признались, что они, воспользовавшись болезнью товарища А. А. Жданова, неправильно диагностировали его заболевание, скрыв имеющийся у него инфаркт миокарда, назначили противопоказанный этому тяжелому заболеванию режим и тем самым умертвили товарища А. А. Жданова. Следствием установлено, что преступники также сократили жизнь товарища А. С. Щербакова, неправильно применяли при его лечении сильнодействующие лекарственные средства, установили пагубный для него режим и довели его таким путем до смерти.

Врачи-преступники старались в первую очередь подорвать здоровье советских руководящих военных кадров, вывести их из строя и ослабить оборону страны. Они старались вывести из строя маршала Василевского А. М., маршала Говорова Л. А., маршала Конева И. О., генерала армии Штеменко С. М., адмирала Левченко Г. И. и других, однако арест расстроил их злодейские планы, и преступникам не удалось добиться своей цели.

Установлено, что все эти врачи-убийцы, ставшие извергами человеческого рода, растоптавшие священное знамя науки и осквернившие честь деятелей науки, — состояли в наемных агентах у иностранной разведки.

Большинство участников террористической группы (Вовси М. С., Коган Б. Б., Фельдман А. И., Гринштейн А. М., Этингер Я. Г. и другие) были связаны с международной еврейской буржуазно-националистической организацией “Джойнт”, созданной американской разведкой якобы для оказания материальной помощи евреям в других странах. На самом же деле эта организация проводит под руководством американской разведки широкую шпионскую и иную подрывную деятельность в ряде стран, в том числе и Советском Союзе. Арестованный Вовси заявил следствию, что он получил директиву “об истреблении руководящих кадров СССР” из США от организации “Джойнт” через врача в Москве Шимелиовича и известного еврейского буржуазного националиста Михоэлса.

Другие участники террористической группы (Виноградов В. Н., Коган М. Б., Егоров П. И.) оказались давнишними агентами английской разведки.

Следствие будет закончено в ближайшее время».

В январе и в феврале 1953 г. ни МГБ, ни Маленков и Берия, осуществлявшие в этот период контроль за всеми текущими делами, не были заинтересованы в прекращении или хотя бы в замораживании «дела врачей», так как оно было начато в июле 1951 г. именно по инициативе той комиссии ЦК ВКП(б), в которую входили Маленков и Берия. Игнатьев и Гоглидзе сменили Абакумова в руководстве МГБ именно для разворачивания «дела врачей» и завершения «дела БАК», зашедшего в тупик. Провал «дела врачей», вполне возможный при передаче его в суд плохо подготовленным и неотрепетированным, грозил им всем катастрофой. Но в то же время Берия и Гоглидзе, а вместе с ними, очевидно, и Маленков очень торопились. Им нужно было завершить «дело врачей» приговорами раньше, чем будут вынесены приговоры по обширному «делу о мингрельской националистической группе» в Грузии. В Тбилиси следствием по этому делу руководил первый секретарь ЦК КП(б) Грузии А. И. Мгеладзе. Как сообщил Берия уже в своей записке в Президиум ЦК КПСС от 8 апреля 1953 г., «…И. В. Сталин систематически звонил в Тбилиси — непосредственно в МГБ Грузинской ССР Рухадзс и ЦК КП(б) Грузии т. Мгеладзе и требовал отчета о ходе следствия, активизации следственных мероприятий и представлении протоколов допросов ему и т. Игнатьеву»[184].

Ключевой фигурой среди арестованных в Грузии партийных работников являлся П. А. Шария, близкий друг Берии, Его иногда называли «душеприказчиком Берии».

В период, когда Берия возглавлял ЦК КП(б) Грузии, Шария был заведующим отделом агитации и пропаганды ЦК Грузии. При переезде в Москву Берия взял Шарию с собой и назначил его начальником секретариата Главного управления государственной безопасности НКВД. С 1943 по 1948 г. Шария занимал пост секретаря ЦК КП(б) Грузии. После смерти Сталина Шария был немедленно освобожден, еще до пересмотра всего «мингрельского дела». Но в июне 1953 г. его снова арестовали, уже как члена «банды Берии», и в 1954 г. приговорили к десяти годам заключения. Вторым близким другом Берии, оказавшимся в тюрьме в Грузии по этому же делу, был А. Н. Рапава, занимавший в 1943–1948 гг. пост министра государственной безопасности Грузии, а с 1949 по 1951 г. — министра юстиции Грузинской ССР. Рапава также был немедленно освобожден после смерти Сталина и назначен министром государственного контроля Грузии. После падения Берии Рапава был арестован вторично и в 1955 г. расстрелян по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР. Здесь нет необходимости разбирать, насколько виновны или невиновны были эти друзья Берии. В данном случае важно показать, что завершение «мингрельского дела» в Грузии действительно серьезно угрожало положению самого Берии в Москве. «Оргвыводы» были бы неизбежны. Это был вопрос жизни или смерти не только для многих людей в Грузии, но и в Москве.

Сталин имел очень большой опыт по организации разных судебных процессов, закрытых, открытых и открыто-показательных, на которые приглашались иностранные корреспонденты и иностранные дипломаты. На этих судах тридцатых годов обвинялись очень крупные партийные и государственные работники. Наиболее хорошо изучены суды 1937–1938 гг., на которых Сталин выполнял функцию тайного режиссера, а Андрей Вышинский, главный прокурор, был постановщиком всего «шоу». Рассекреченные архивные материалы дают достаточно хорошее представление о том, сколько времени необходимо для подготовки такого рода показательных судов[185]. Кооперация с судом достигалась не только применением физических методов следствия, но и шантажом по поводу судьбы родственников. Николай Бухарин был вынужден лжесвидетельствовать после «обработки» и потому, что только в этом случае ему обещали сохранить жизнь молодой жены и малолетнего сына[186]. «Делом врачей» Сталин напрямую в январе — феврале 1953 г. не занимался. Но он, безусловно, понимал, что для открытого судебного процесса оно не подготовлено. В архивных материалах этого «дела», которые изучал Г. В. Костырченко, также нет никаких указаний на подготовку открытого процесса, так как прокуратура и в феврале 1953 г. не была подключена к следствию. «Если бы Сталин вскоре не умер, — считает Костырченко, — то скорее всего имело бы место действо, аналогичное тайной расправе над руководством Еврейского антифашистского комитета»[187]. Это предположение нельзя признать достаточно реалистичным. «Тайная расправа» в случае ЕАК оказалась возможной, так как само «дело ЕАК» было тайной с самого начала, и арестованные по этому делу были неизвестны за пределами московских еврейских кругов. «Дело врачей» после публикации сообщения ТАСС стало всемирно известным, и перед судом должны были предстать знаменитые врачи, авторы учебников, заведующие кафедрами, академики медицины, основатели научных школ. В «деле ЕАК» был только один обвиняемый этого калибра, профессор Лина Семеновна Штерн. Именно поэтому ее выделили в отдельное «дело» и приговорили к ссылке, а не к смертной казни, как других. «Дело ЕАК» не могло быть образцом, так как оно, по существу, было провалом. Сам суд, хотя и закрытый, шел слишком долго, больше двух месяцев. Обвиняемые в большинстве случаев отказывались от своих показаний, данных на следствии, объясняя причину лжесвидетельств незаконными методами следствия. Отказ от показаний, данных на предварительном следствии, был неизбежен и для «дела врачей», если бы оно поступило на рассмотрение закрытого суда. Суд, даже если он закрытый, должен все же вести допросы обвиняемых, подтверждая данные следствия, и воссоздавать общую картину преступления. Нельзя исключить того, что Сталин, понимая все эти проблемы, мог уже склоняться к возможности закрытого суда по какой-либо упрощенной схеме. Но главные организаторы процесса в МГБ, прежде всего Гоглидзе, который в январе 1953 г., во время болезни Игнатьева, исполнял обязанности министра государственной безопасности, понимали, что проведенная ими работа по созданию «дела врачей» не подготовила его даже и для закрытого суда. В таких случаях следственный аппарат просит от прокуратуры или от директивных органов разрешения на продление срока следствия. Это нормальная практика, и в СССР продлять сроки следствия было достаточно легко. Совершенно неожиданно и МГБ, и Бюро Президиума ЦК КПСС на совещании 9 января 1953 г. приняли решение не о продлении, а о сокращении сроков следствия и публично объявили о том, что «следствие будет закончено в ближайшее время». В СССР в 1953 г. существовал лишь один способ выполнения этого обещания — передача дела на рассмотрение не суда, а Особого совещания при МГБ, то есть внесудебного органа, имеющего полномочия для вынесения быстрых приговоров заочно, по документам вины, представляемым только следствием. Именно Особое совещание при МГБ, сокращенно просто ОСО, выносило приговоры Каплеру, Морозу-Морозову, сестрам Аллилуевым и другим родственникам Сталина, а также Полине Жемчужиной, так как в этих случаях после ареста не проводилось и полноценного следствия. В СССР в 1953 г. существовали два Особых совещания — при МГБ и при МВД. Некоторое представление можно сделать пока лишь о работе Особого совещания при МВД, так как рапорты МВД Сталину были рассекречены и общий каталог всех рапортов за 1944–1953 гг. опубликован в 1994 г.[188]

В 1951–1952 гг. поток рапортов от МВД Сталину был, как я уже отмечал, резко сокращен. Большая часть этих рапортов шла теперь только Маленкову, Берии, Булганину и другим лидерам. Последний рапорт о деятельности Особого совещания МВД Сталин получил в июле 1950 г. В это время через Особое совещание при МВД СССР проходило около 15 тысяч дел ежегодно, и в этот поток попадали в основном националисты и «социально враждебные элементы» из западных областей Украины и из Прибалтики. Таким образом шло пополнение ГУЛАГа, находившегося в системе МВД. Особое совещание при МГБ, деятельность которого не рассекречена в такой же степени (возможно, из-за ликвидации многих документов), специализировалось на делах более закрытого типа.

Само существование особых совещаний для внесудебных расправ было, по существу, государственной тайной, хотя этот карательный институт возник еще в старой России после убийства царя Александра II в 1881 г.

Сталин не участвовал 9 января в обсуждении этого сообщения ТАСС и принизанного к нему текста передовой статьи «Правды». Но опубликовать подобные материалы в советской прессе без личного разрешения Сталина было, конечно, невозможно.

Профессора М. Б. Коган и Я. Г. Этингер оказались в списке «террористической группы» посмертно. Сообщение ТАСС, как я мог наблюдать это и лично, произвело очень тяжелое и тревожное впечатление на московскую интеллигенцию и породило множество слухов. Особого удивления не было, особенно среди биологов, разные репрессивные кампании не были забыты. Гонения на генетиков и цитологов, а в физиологии на эндокринологов-«антипавловцев» все еще продолжались. В «деле врачей», в той форме, как оно отражалось в прессе, был слишком очевидный антисемитский уклон. Именно это распространяло его далеко за пределы медицины и науки вообще.

Публичное сообщение такого рода могло означать только одно — готовился открытый показательный суд. Последняя фраза сообщения о том, что «следствие будет закончено в ближайшее время», означала, что суд будет очень скоро. Но, как показывают документы, ставшие известными лишь в последнее десятилетие, до суда было еще очень далеко. В начале января 1953 г. следствие по «делу врачей», по существу, только начиналось. Наибольшее число арестов приходилось на январь и февраль.

Закончить следствие «в ближайшее время» и подготовить это сложное дело для открытого суда было практически невозможно. Показательные суды, по примеру 30-х гг. основанные на лжесвидетельствах и самооговорах, требовали очень длительной подготовки, репетиций совместно с прокуратурой и защитой и полного психического подавления обвиняемых. По «делу ЕАК», завершившемуся в 1952 г., МГБ после трех лет следствия не могло обеспечить открытость суда и участие прокурора и защиты. Но если открытый «показательный» суд был нереален, какую цель могло преследовать сообщение ТАСС? Зачем объявлять о скором окончании следствия, которое в действительности только началось?

Заключительная фраза сообщения ТАСС о том, что «следствие будет закончено в ближайшее время», означала начало пропагандистской кампании и призыв к общественности и всему советскому народу поддержать намеченные карательные меры. Пропагандистские кампании такого типа организовывались и в прошлом для разных процессов, но всегда после окончания следствия и при наличии так называемого обвинительного заключения. Пропагандистский шум в таких случаях, как и в спорте, целесообразен только на финише. Долго он просто не может продолжаться. Всего лишь за месяц до этого, в начале декабря 1952 г., в специальном решении «О положении в МГБ и вредительстве в лечебном деле» ЦК КПСС обязало МГБ «до конца вскрыть террористическую деятельность группы врачей, орудовавшей в Лечсанупре, и ее связь с американо-английской разведкой»[189]. Эта директива не предполагала того, что финиш уже близко. В январе 1953 г. началась новая волна арестов, которая не остановилась и в феврале. Были арестованы профессора В. Ф. Зеленин, Э. М. Гольштейн, Н. А. Шерсшевский, Л. Л. Рапопорт, С. Е. Незлин и др. Среди них был второй личный врач Сталина Б. С. Преображенский, который обычно вызывался к Сталину на дачу при горловых заболеваниях. По данным Г. В. Костырченко, основанным на архивах, в «деле врачей» только по «кремлевской медицине» оказалось 37 арестованных[190]. В это же время шли аресты некоторых врачей, не имевших отношения к Лечсанупру Кремля.

Пропагандистская кампания, наиболее интенсивно проводившаяся в «Правде» и захватившая все другие центральные газеты, по своему характеру создавала впечатление о том, что суд над «убийцами в белых халатах» уже готовится. До недавнего времени в биографиях Сталина и в работах по проблемам антисемитизма в СССР можно было встретить заявления о том, что судебный процесс над врачами был назначен «на середину марта»[191]. В одной из самых недавних биографий Сталина, написанной Романом Бракманом и опубликованной в 2001 г. в Англии, утверждается, что Сталин назначил суд над кремлевскими врачами на конец февраля. «В этот год Пурим начинался на закате солнца в субботу, 28 февраля. По еврейскому лунному календарю это был 14-й день месяца Адар, 5713 года»[192]. Пурим — это старинный еврейский праздник по случаю спасения еврейского народа от уничтожения в Персидской империи задолго до нашей эры. Бракман хотел показать, что 1 марта 1953 г. повторилась история, подобная рассказанной в Книге Есфирь в Библии[193].

Пропагандистские кампании такого рода в СССР никогда не формируются стихийно. Возникает какой-то штаб крупных идеологических чиновников, которые заказывают разным «надежным» авторам статьи и очерки. В такой штаб неизбежно должны были войти редакторы «Правды» и «Известий», глава Агитпропа, редактор журнала «Коммунист» и несколько идеологических работников из академической среды. Главой Агитпропа был в это время секретарь ЦК КПСС Николай Михайлов. Главный редактор журнала «Коммунист» Дмитрий Чесноков входил в состав Президиума ЦК КПСС. Шепилов, главный редактор «Правды», возглавлял образованную в 1952 г. особую идеологическую комиссию. Можно встретить заявления о том, что Чесноков срочно по поручению Сталина написал книгу, оправдывающую все действия по наказанию и депортации евреев. Эта книга якобы была быстро отпечатана тиражом в миллион экземпляров и лежала на секретном складе МГБ и должна была распространяться «в день X» — то ли перед судом, то ли перед казнью[194]. Ни одного экземпляра этой книги пока не было найдено.

По воспоминаниям сына Берии, Серго, его отец отлично понимал намерение Сталина и неоднократно предупреждал жену и сына о том, что Сталин может его сместить и что они должны быть готовы ко всему[195]. В его семье «грузинское дело» воспринималось именно таким образом. Завершение этого «дела», по свидетельству Серго Берии, ожидалось в марте 1953 г.

Если тщательно обдумать возникшую ситуацию в Москве в феврале 1953 г., то становится очевидным, что предотвратить неизбежные «оргвыводы» после намечаемых в ближайшие недели расстрелов в Грузии можно было лишь одним путем — расстрелами в Москве. Для этого следовало форсированно провести отобранную для возможного суда группу врачей через Особое совещание при МГБ. Тридцать семь человек для Особого совещания — это не проблема, это была задача на два-три часа. Председателем Особого совещания мог быть Гоглидзе, как первый заместитель министра. Генеральный прокурор Григорий Сафонов, как ставленник Маленкова и Берии, всегда послушно санкционировал все внесудебные действия властей и был часто членом ОСО при МГБ. Именно он одобрил приговоры по «ленинградскому делу» и выдавал санкции прокуратуры на аресты врачей. Он также мог и войти в ОСО для быстрого окончания этого «дела». От ЦК КПСС наилучшей кандидатурой для ОСО был, конечно, Маленков. Но он, возможно, мог делегировать эту миссию кому-либо из своих коллег. Удержать решение ОСО по «делу врачей» в секрете оказалось бы, конечно, невозможно. Неизбежно возник бы шквал международных протестов. Но он ударял главным образом по Сталину. При любом завершении этого «дела» основная ответственность все равно лежала только на нем. За любые действия Берии, Маленкова, Игнатьева и всех других отвечал перед судом истории только Сталин. Это было справедливо. Именно он создал этот режим со всеми его карательными институтами.

Вскоре после публикации в газетах сообщения ТАСС, в период очень интенсивной пропагандистской кампании, связанной с «делом врачей», где-то между 20 и 23 января, многих достаточно знаменитых людей, но обязательно еврейского происхождения стали приглашать в редакцию «Правды» с тем, чтобы подписать заявление о проблемах евреев в СССР в форме коллективного письма в редакцию «Правды». Среди приглашаемых в «Правду» были известные писатели, поэты, композиторы, артисты, ученые, конструкторы, генералы, директора заводов, инженеры и простые рабочие и колхозники, т. е. представители всех слоев советского общества. Организацию сбора подписей возглавляли академики Исаак Израилевич Минц, Марк Борисович Митин и Я. С. Хавинсон-Маринин, главный редактор журнала «Мировая экономика и международные отношения». С этим письмом ознакомились более пятидесяти человек, и, наверное, около сорока из них это письмо подписали. Естественно, что содержание письма в пересказах стало известно в «элитных» кругах Москвы почти сразу. Лично я узнал об этом письме, наверное, через год от писателя Вениамина Каверина, который был в списке на подпись, но, ознакомившись с проектом, отказался его подписывать.

Бывший председатель Совета Министров СССР Н. А. Булганин в беседах летом 1970 г. с доктором исторических наук профессором Яковом Этингером подтвердил, что судебный процесс над врачами должен был завершиться смертными приговорами. При этом, по словам Булганина, обычная газетная информация о «приведении приговора в исполнение» Сталина не устраивала: его целям могла соответствовать только публичная казнь. Булганину было известно, что составлена «разнарядка» в каком городе кто из профессоров должен быть повешен. Другие источники указывают на иные варианты — казнь всех профессоров на Лобном месте в Москве; нападение толпы на осужденных у здания суда.

По замыслу Сталина, с целью оправдания намечавшейся акции предполагалось обнародовать письмо виднейших евреев с осуждением врачей-убийц и с просьбой к властям депортировать евреев в Сибирь и на Дальний Восток для спасения их от всенародного гнева. Такое письмо было подготовлено заранее обозревателем «Правды» Я. С. Хавинсоном (печатался под псевдонимом М. Маринин) при участии академиков М. Б. Митина и И. И. Минца. Эти трое позже собирали подписи под письмом. Планировалось получить подписи 59 видных ученых, литераторов, артистов, конструкторов, врачей и военных. Однако вынудить дать согласие поставить свои подписи под таким документом удалось далеко не всех. Под письмом отказались, в частности, поставить подписи генерал Яков Крейзер, профессор Аркадий Ерусалимский, писатель Вениамин Каверин. Сбой произошел и с Ильей Эренбургом.

«Они приехали ко мне домой, — вспоминал Эренбург, — академик Минц, бывший генеральный директор ТАСС Хавинсон и еще один человек. Вопрос о выселении евреев из Москвы и других городов уже был решен Сталиным. Вот тогда Минц и Хавинсон и обратились ко мне. Не знаю, была ли это их инициатива или им посоветовали “наверху” так поступить. Они приехали с проектом письма на имя “великого и мудрого вождя товарища Сталина”. В письме содержалась нижайшая просьба. Врачи-убийцы, эти изверги рода человеческого, разоблачены. Справедлив гнев русского народа. Может быть, товарищ Сталин сочтет возможным проявить милость и охранит евреев от справедливого гнева русского народа. То есть под охраной выселит их на окраины государства. Авторы письма униженно соглашались с депортацией целого народа, очевидно, в надежде, что сами они не подвергнутся выселению. Я был не первый, к кому они обратились с просьбой подписать это письмо на имя Сталина. Обращались они и к историку А. С. Ерусалимскому».

Аркадий Самсонович Ерусалимский, историк, профессор Московского университета, вспоминал: «С просьбой подписать письмо на имя Сталина ко мне явился академик Минц, бывший генеральный директор ТАСС Хавинсон и еще двое таких же перепуганных людей. Я их выгнал».

Одновременно на Оренбурга оказывался нажим и на более высоком уровне.

Оренбург рассказывал, как в феврале 1953 г. Маленков пригласил его в ЦК и дал прочитать письмо, под которым уже стояло несколько подписей: «Мы, евреи — деятели культуры, воспитывали своих детей в антипатриотическом духе, мы и наши дети виноваты перед всеми народами Советского Союза, так как противопоставили себя им. Мы становимся на колени перед народами нашей страны и просим наказать и простить нас…»

Эренбург отдал письмо:

— Я этого подписать не могу.

— Советую не отказываться. Иначе не могу поручиться за вашу судьбу, которая мне небезразлична. Ваш отказ там, — Маленков при этом показал на люстру, — не поймут и не примут.

Эренбург понимал, что простое опровержение документа, санкционированного Сталиным, невозможно, и прибег к лукавым аргументам.

— Партия и лично товарищ Сталин поручили мне руководить движением за мир. У меня есть официальное заявление Жолио-Кюри и других западных представителей, что они выйдут из движения за мир, если не получат неопровержимых данных о том, что дело врачей не инсценировано. Все это не позволяет мне подписать письмо, так как я отвечаю перед партией и товарищем Сталиным за движение за мир.

— Тогда письменно изложите ваши аргументы товарищу Сталину, хотя уверен, это не повлияет на его решение — документ будет опубликован на следующей неделе.

Всю ночь Эренбург писал письмо, высказав в нем сомнения в целесообразности обращения в редакцию «Правды», которое ему предлагали подписать. Вот это письмо Эренбурга (заметим, что в нем не упоминается о встрече с Маленковым):

«Дорогой Иосиф Виссарионович, я решаюсь Вас побеспокоить только потому, что вопрос, который я не могу сам решить, представляется мне чрезвычайно важным.

Тов. Минц и тов. Маринин сегодня ознакомили меня с текстом письма в редакцию “Правды” и предложили мне его подписать. Я считаю своим долгом поделиться с Вами моими сомнениями и попросить Вашего совета. Мне кажется, что единственным радикальным решением еврейского вопроса в нашем социалистическом государстве является полная ассимиляция, слияние людей еврейского происхождения с народами, среди которых они живут. Я боюсь, что выступление коллективное ряда деятелей советской культуры, объединенных только происхождением, может укрепить националистические тенденции. В тексте письма имеется определение “еврейский народ”, которое может ободрить националистов и людей, еще не понявших, что еврейской нации нет.

Особенно я озабочен влиянием такого “Письма в редакцию” на укрепление международного движения за мир. Когда на различных комиссиях, конференциях, в прессе ставился вопрос, почему в Советском Союзе больше нет школ на еврейском языке или газет, я неизменно отвечал, что после войны не осталось больше очагов бывшей “черты оседлости” и что новое поколение советских граждан еврейского происхождения не желает обособляться от народов, среди которых они живут. Опубликование письма, подписанного учеными, писателями, композиторами, которые говорят о некоторой общности советских евреев, может раздуть отвратительную антисоветскую пропаганду, которую ведут теперь сионисты, бундовцы и другие враги нашей Родины.

С точки зрения прогрессивных французов, итальянцев, англичан и т. д., нет понятия “еврей” как представитель национальности, там “еврей” — понятие религиозной принадлежности, и клеветники могут использовать “Письмо в редакцию” для своих низких целей.

Я убежден, что необходимо энергично бороться против всяких попыток возрождения еврейского национализма, который неизбежно приводит к измене. Мне казалось, что для этого необходимы, с одной стороны, разъяснительные статьи (в том числе и людей еврейского происхождения), с другой — разъяснение, исходящее от самой “Правды” и столь хорошо сформулированное уже в тексте письма: о том, что огромное большинство трудящихся еврейского происхождения глубоко преданы Советской Родине и русской культуре. Мне кажется, что такие статьи сильно помешали бы зарубежным клеветникам и дали бы хорошие доводы нашим друзьям, борющимся за мир.

Вы понимаете, дорогой Иосиф Виссарионович, что я сам не могу решить эти вопросы, и поэтому я осмелился написать Вам. Речь идет о важном политическом шаге, и я решаюсь Вас просить поручить кому-либо сообщить мне Ваше мнение о желательности моей подписи под таким документом. Если руководящие товарищи передадут мне, что опубликование документа и моя подпись могут быть полезными для защиты Родины и для движения за мир, я тотчас подпишу “Письмо в редакцию”.

С глубоким уважением Илья Эренбург»[196].

Письмо Эренбурга было обнаружено после смерти Сталина на «ближней даче» среди других бумаг, из чего можно заключить, что оно дошло до адресата.

Г. В. Костырченко, ссылаясь на архивные документы, утверждает, что Сталин все же не позволил Эренбургу «уклониться от исполнения номенклатурного долга», и его подпись, наряду с прочими (С. Я. Маршак, В. С. Гроссман, М. И. Ромм, Л. Д. Ландау, И. О. Дунаевский и др.), появилась под обращением[197].

«Как известно, — констатирует Г. В. Костырченко, — обращение еврейской общественности так и не появилось в печати.

Думается, сам Сталин успел незадолго до приступа смертельной болезни отвергнуть эту идею, исходя из того соображения, что публикация любой, даже выдержанной в самом оптимистическом тоне коллективной петиции евреев будет свидетельствовать о том, что в стране продолжает существовать пресловутый “еврейский вопрос”. Возможно, что до диктатора в конце концов дошел смысл предостережения, прозвучавшего в письме Эренбурга: “Опубликование "Письма", подписанного учеными, писателями, композиторами и т. д. еврейского происхождения, может раздуть отвратительную антисоветскую пропаганду”»[198].

Оценивая позицию И. Эренбурга в те трудные для советского еврейства времена конца 40-х — начала 50-х гг. прошлого века, надо признать, что его положение было непростым. На него оказывалось давление, его периодически переставали печатать, но его все же не смыла смертоносная волна юдофобства, поднявшаяся в связи с репрессиями против ЕАК, борьбой с «космополитизмом», а позднее с «делом врачей». Он остался на плаву благодаря не столько своей выдержке, но, пожалуй, прежде всего благосклонности Сталина, который полагал нужным использовать писателя с его авторитетом и талантом публициста в политических целях, для сохранения международной респектабельности советского режима. Эренбург позволял это, хотя его покорность не была безоговорочной. Такая позиция воспринималась националистическими еврейскими кругами как коллаборационистская.

Эренбург видел решение еврейского вопроса не в эмиграции в Израиль, а, как сам признавался, на путях ассимиляции с народами, среди которых жили евреи. Хотя создается впечатление, что он сам испытывал какие-то сомнения в таком выборе и терзался этими сомнениями, терял веру в способность советского строя решить столь сложную национальную проблему.

По слухам, в Москве публикация письма в «Правду» была намечена на 2 февраля 1953 г. Эту же дату приводит Эдвард Радзинский в своей книге «Сталин»:

«2 февраля в редакционных кабинетах “Правды” царила полная растерянность: тщательно подготовленное письмо было запрещено печатать»[199]. Текст письма был уже набран в макет газеты, и директива об отмене этой инициативы поступила в редакцию накануне, очевидно, 1 февраля. Все копии верстки и корректуры были изъяты из редакции, и в последующие годы этот вариант письма знаменитых евреев в «Правду» не воспроизводился в работах по истории.

Публиковались лишь версии, иногда явно фальшивые. Содержание письма, как о нем говорили Каверин и Эренбург, состояло в попытке обосновать различие между небольшой группой евреев-врачей, которые оказались завербованными иностранной разведкой, и всем еврейским народом СССР, который считает Советский Союз своей родиной и верен интересам социализма. Г. В. Костырченко, знакомившийся с текстом этого письма в архивах, сообщает, что проект письма был подготовлен секретарем ЦК КПСС и руководителем Агитпропа Николаем Михайловым «по поручению Сталина»[200].

Костырченко считает, что инструкция Сталина Агитпропу о подготовке письма знаменитых евреев в «Правду» означала то, что он «решился на отступной маневр» — шаг, аналогичный его статье в марте 1930 г. «Головокружение от успехов». Проект письма, судя по архивным отметкам, был направлен 29 января Маленкову и от него поступил Сталину. «Поскольку 2 февраля на сопроводительной записке к письму появилась отметка об отправке его в архив, то, — пишет Костырченко, — напрашивается вывод, что текст Сталину не понравился. Можно предположить, что тон письма — чрезмерно резкий, если не сказать кондовый — его не устроил, ибо не способствовал достижению искомой цели: затушить скандальную ажитацию вокруг “дела врачей” в стране и в мире. Обоснованность такой догадки представляется вполне очевидной, так как составление следующего варианта письма было поручено Шепилову, слывшему среди интеллигенции либералом»[201].

С этим предположением Костырченко можно согласиться, но с некоторыми оговорками. Тон первого проекта письма в «Правду», требовавшего, кроме всего прочего, «самого беспощадного наказания преступников», то есть их казни, определялся сообщением ТАСС, которое тогда воспринималось как одобренное Сталиным или даже написанное им самим. Ажиотаж вокруг еврейской проблемы Сталин в то время мог прекратить другим, более простым путем. Для этого было достаточно телефонного звонка Сталина в Агитпроп или редактору «Правды», этой газеты газет, на которую равнялись другие. Сталин в данном случае хотел остановить антисемитскую кампанию в прессе, но сделать это не лично, а через какую-то другую достаточно авторитетную статью в «Правде». Это было бы повторением того приема, который был использован Сталиным для остановки антинемецкой пропаганды незадолго до окончания войны. В то время — это люди моего поколения помнят достаточно хорошо — главным антинемецким пропагандистом был Илья Эренбург, которому принадлежал лозунг «Убей немца!». Эренбург в период войны опубликовал в «Правде», «Красной звезде» и в других газетах больше тысячи ярких статей и очерков, которые всегда читались без равнодушия. Но он постепенно переходил от антифашистской к антинемецкой пропаганде. После вступления Красной армии на территорию Германии это направление пропаганды одобряло насилие над гражданским населением. Именно в это время в «Правде» появилась большая статья тогдашнего начальника Агитпропа Георгия Александрова «Товарищ Эренбург упрощает»[202], которая быстро остановила грубую антинемецкую пропаганду. Статья Александрова была заказана и одобрена Сталиным. Этот прием Сталин, очевидно, хотел повторить, показав, что он сам стоит в стороне от антисемитской кампании и «дела врачей».

Новый проект письма в «Правду» был готов и передан в Агитпроп Михайлову 20 февраля. Через Маленкова или иным путем он поступил на дачу Сталина в Кунцево 21 или 22 февраля в форме машинописного текста и готовой типографской верстки. В 90-е гг. этот текст был найдем в архивах и полностью опубликован в журнале «Вестник Архива Президента Российской Федерации»[203]. Вместе с ним было найдено в архивах и письмо Эренбурга Сталину, датированное 3 февраля 1953 г. На этих архивных материалах стояла отметка «Поступило 10.Х.53 г. с дачи И. В. Сталина», то есть после его смерти. Под новым проектом письма стояли те же самые подписи, хотя сбора подписей в этом случае уже не проводилось. Считалось, очевидно, что те знаменитые евреи, которые поставили свои автографы под первым резким письмом, будут только рады тому, что опубликован более мягкий и примирительный вариант. Вениамина Каверина среди авторов письма уже не было, но Эренбург остался, очевидно, потому, что он в личном письме Сталину от 3 февраля выразил готовность подписать коллективное письмо в том случае, «…если это может быть полезным для защиты нашей родины и для движения за мир»[204].

Письмо Эренбурга было прочитано Сталиным. Судя по его тексту, оно было написано и отправлено Сталину не 3 февраля, а в конце января, и при публикации дата поставлена ошибочно по каким-то отметкам. Эренбург начинает свое письмо сообщением, что «тов. Минц и Маринин ознакомили меня сегодня с проектом “Письма в редакцию газеты "Правда"” и предложили мне его подписать». Это могло происходить в двадцатых числах января, так как подпись Эренбурга стояла одной из первых. Редакция журнала «Вестник АП РФ», которая опубликовала в 1997 г. тексты письма Эренбурга Сталину и письма знаменитых евреев в «Правду», не имела представления о том, что в этом случае публикуется второй вариант письма в «Правду», а не тот, о котором сообщал Эренбург. То, что в действительности существовал не один, а два проекта — январский и февральский, не было известно до публикации книги Г. В. Костырченко в 2001 г. Только он по архивным материалам разобрался в этой проблеме и сравнил между собой тексты этих писем. Костырченко отметил достаточно заметную разницу «шепиловского» варианта от «михайловского»: «Это была уже не прежняя, вульгарная агитка, а вежливое приглашение “вместе… поразмыслить над некоторыми вопросами, затрагивающими жизненные интересы евреев” …преобразился и язык послания: исчезли “выродки”, “отщепенцы”, “шпионские банды”, испарились куда-то “еврейские буржуазные националисты”, не использовался даже такой ходовой пропагандистский штамп, как “англо-американские империалисты”… Поскольку из послания был изъят призыв “самого беспощадного наказания преступников”, можно заключить, что Сталин отказался от намерения провести публичный процесс по “делу врачей” (тем самым автоматически опровергается миф об открытом антисемитском судилище как сигнале к началу еврейской депортации)»[205].

Однако и этот новый вариант письма в «Правду» так и не появился в печати до смерти Сталина. Костырченко считает, что Сталин все же не решился его публиковать.

Однако отказ от публикации не означал того, что Сталин намеревался возвратиться на старые позиции. «…Ибо как тогда объяснить, что накануне того, как его разбил паралич, с полос центральных газет исчезла воинственная риторика, неизменно присутствовавшая на них начиная с 13 января 1953 г.»[206].

Костырченко вполне прав в том, что текст письма в «Правду» стал в варианте Шепилова настолько умеренным, что его публикация означала бы полное прекращение антисемитской кампании в прессе. Сам Шепилов, который, безусловно, знал все детали этих событий и которому Сталин должен был дать совет о том, какой проект письма нужно составить, ничего не пишет в своих «Воспоминаниях» об этом важнейшем событии в своей деятельности. Шепилов вообще практически не обсуждает проблему «дела врачей» и его пропагандистского обеспечения в «Правде», хотя, как главный редактор этой газеты, он не мог быть в стороне от политических событий января — февраля 1953 года. Письмо в «Правду» заканчивалось призывом к «сплочению всех прогрессивных сил еврейского народа», а также к созданию в СССР «…газеты, предназначенной для широких слоев еврейского населения в СССР и за рубежом».

В случае публикации этого письма со всеми авторами, в число которых входили Л. М. Каганович, И. Г. Эренбург, академики Л. Д. Ландау, С. И. Вольфкосич, начальник атомного ведомства Б. Л. Ванников и министр тяжелой индустрии Д. Я. Райзер, конструктор самолетов С. А. Лавочкин, режиссер М. И. Ромм, музыканты Д. Ф. Ойстрах и Э. Г. Гилельс и многие другие всем известные имена, антисемитская кампания в прессе, привязанная к «делу врачей», была бы немедленно прекращена. Нельзя быть уверенным в том, что Сталин «передумал публиковать письмо». В тексте письма, найденного в архиве, были пометки, работа над ним еще продолжалась. То, что из газет исчезла вскоре «воинственная риторика», могло свидетельствовать о скором повороте, связанном с публикацией письма в «Правду». Следует, однако, подчеркнуть, что воинственная риторика исчезла из центральных газет не «накануне» паралича Сталина, а в понедельник, 2 марта, именно в тот день, когда на дачу к уже парализованному вождю прибыла группа врачей, причем только русских. В этот день о болезни Сталина знали пока лишь его самые ближайшие соратники.

Изменение политического курса в СССР в «еврейском вопросе», ставшее очевидным с утра 2 марта 1953 г., т. е. на следующий день после инсульта у Сталина, произошедшего в первой половине дня 1 марта, стало главным аргументом политического заговора и убийства Сталина. В литературе о Сталине существует около десяти разных версий возможного его убийства, и половина из них рассматривает смену тона прессы в воскресенье, 2 марта, как аргумент в пользу наличия заговора. Наиболее подробно эту теорию изложил Абдурахман Авторханов в книге «Загадка смерти Сталина» еще в 1976 г.:

«Статьи и корреспонденции “Правды” 8, 9, 11, 12, 16, 18, 19, 20, 22, 23, 26, 27 февраля посвящены “убийцам” “шпионам” “вредителям”, “врагам народа” и “буржуазным националистам”. Ни одна политическая передовая “Правды” не выходит без ссылки на “бдительность” и “врагов народа”».

Поздно вечером 28 февраля выходит «Правда» на 1 марта, в которой напечатано постановление ЦК о женском празднике — дне 8 Марта, — но и там тоже меньше всего говорится о празднике, а больше всего о «шпионах», «убийцах», скрытых «врагах народа», «буржуазных националистах».

А со следующего дня происходит нечто странное и необъяснимое: «Правда» вдруг прекращает печатать всякие материалы о «врагах народа». Более того — «враги народа» совершенно не упоминаются даже в политических статьях и комментариях. В важных передовых статьях «Правды» от 2 марта («Расцвет социалистических наций») и от 3 марта («Важнейшие условия подъема пропаганды») нет ни слова о «буржуазных националистах», «врагах народа», «шпионах» и «убийцах»!

Кампания против «врагов народа» была отменена. Отменена, конечно, не в редакции «Правды», а там, наверху. Кто же ее отменил? Сталин? Нет, конечно, не Сталин. Ее отменили те, кто начиная с 1 марта 1953 г. караулил смерть Сталина, Эти «караульщики» в лице «четверки» — Берия, Маленков, Хрущев и Булганин — совершили в ночь с 28 февраля на 1 марта 1953 г. переворот, завуалированный ссылкой на болезнь Сталина, «временно» отошедшего от власти[207].

По мнению Авторханова, загадка смерти Сталина состоит «не в том, был ли он умерщвлен, а в том, как это произошло». Наиболее вероятной автор считает гипотезу о том, что Сталин был отравлен медленнодействующим ядом во время ужина на даче вместе с «четверкой» соратников в ночь на 1 марта 1953 г. Версию отравления диктатора выдвигает и Радзинский, однако, по его гипотезе, организовал отравление один лишь Берия через своего сообщника в личной охране Сталина Ивана Хрусталева[208]. Хрусталев служил в охране Сталина много лет и был одним из наиболее преданных вождю людей. Эти гипотезы, как и несколько других сходных с ними, не подкрепляются никакими фактами. На даче Сталина был большой обслуживающий персонал — охрана, дежурные, прикрепленные, подавальщицы, повара, библиотекари, садовники, которые ежедневно контактировали со Сталиным. Все они работали здесь много лет и пользовались доверием. Сталин не был склонен к частым изменениям своего чисто бытового окружения. Версия убийства основывается лишь на том, что Сталин умер вовремя, всего за два-три дня или за неделю до каких-то ожидавшихся перемен в руководстве и решений по «делу врачей». Именно эта своевременность смерти Сталина кажется многим столь невероятной, чтобы быть естественной. Предположение об убийстве можно найти, наверное, в половине биографий Сталина, изданных на Западе, оно вошло даже в краткую биографию Сталина в Британской энциклопедии.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.