а. Верования литовцев

а. Верования литовцев

Народы восточной части Центральной Европы принимали христианство по мере создания их государств или вскоре после возникновения государственности. В Литве между двумя крестителями (Миндовгом и Ягайло) сменилось четыре поколения. Сложились редкостные возможности для племенного языческого верования – далее развиваться в условиях организованного общества. Если в латышской мифологии господствовало женское начало, то самые могущественные божества литовского культа относились к мужскому роду. Правда, это применимо и к прусской мифологии, но последняя многое позаимствовала у близкого моря и соседних народов, чего не скажешь о литовцах в догосударственную эпоху. Влияние идеологии пруссов следует отметить, об этом с очевидностью свидетельствует амфиктиония (межплеменное святилище) в Ромуве (Надрува). В конце XIII в. она, кстати, переместилась в Литву.

Мужское начало возобладало в верованиях общества, руководимого воинами, а позднее князьями, но оно не уничтожило женских божеств, лишь отодвинуло их на второе место. В первые века новой эры культ матери всех богов (с характерной атрибутикой «кабаньих» амулетов) сохранился в фетишизации плодородия земли и питаемых ею жизненных сил, в бытовых изображениях свиньи и тучи. Где-то в глубине персонифицируемой природы таились Жямина (от «?em?» – земля) и Мядейна (от «medis» – дерево), а человеческую судьбу определяли Аушрине (от «au?ra» – утренняя заря) и Вею Мотина, мать всех ветров («v?jas» – ветер). Однако у Аушрине был брат Аушвейтас, а конкретными защитниками земледельца и хранителями крестьянского добра были Лауксаргис (от «laukas» – поле и «sargas» – сторож) и Жямепатис (от «?em?» – земля и «pats» – сам). Живущий в лесах и на деревьях Пушкайтис (от «pu?is» – сосна) рассыпал повсюду своих посланцев-бесенят. Лайме (счастье) и Гильтине (смерть) сопровождали человека от рождения до могилы, а целомудренная Аустея (от «austi» – ткать) опекала пчел и была благосклонна к достойным людям.

Боги занимались преимущественно своими делами. Их следовало умолять и умасливать, чтобы они, погружаясь в свои /184/ заботы, не обидели человека. Литовские боги еще не обрели антропоморфного облика, однако выявились пределы и объем их могущества. Через них литовец воспринимал вселенную. Его мироощущение четко выделяло землю, лес, воздух, воду (мир воспринимался как земля, плывущая по водам). Характерное для индоевропейцев «утроение» явлений литовцы восприняли и продолжили, не отрываясь от природных стихий, но их гармонично сближая в «сфере деятельности» божеств. Человек общался с богами на небе, на земле и под землей. Литовская мифология довольно оригинально развивала общие индоевропейские мифологические мотивы. Ей знакомы сюжеты о всемирном потопе и племени великанов. Человеческий род происходил от старцев («senukai»), имевших любовную связь с землей. Эру великанов воплощал Пракоримас – великаний бог. Представления о загробной жизни были связаны с реальным существованием. Эпоха военной демократии оставила четкий след в культе героев. Государей в мир иной сопровождал многочисленный инвентарь. Отправление культа предков у простого человека сопровождалось поминальными угощениями.

Возникшие воинское, а затем и дворянское, сословия не могли удовлетвориться таким пантеоном, воплощавшим неясные природные проявления. Потребности общественной элиты привели к воцарению главных богов. Кстати, первоначально это были три сферы божественного промысла. Им соответствовали три главных мужских божества – Пяркунас (Perk?nas), Кальвялис (Kalvelis) и Андевис (Andievis). Кальвялис был связан с огнем, Андевис – с культом ужей и Луной. Особняком стоял культ Пяркунаса, у которого были явные параллели: древнегреческий Зевс, римский Юпитер, а в особенности славянский Перун и скандинавский Тор. Пяркунас правил молниями и преследовал айтварасов (aitvaras) – многообразных представителей нечистой силы с непредсказуемым поведением. Как и другие индоевропейские народы, литовцы приносили человеческие жертвы.

Персонификация природных сил привела к возникновению священных лесов, вод, животных. Образовались места отправления обрядов (alkai) и прослойка служителей культа. Они предсказывали будущее, собирали предназначенные богам дары (до трети военной добычи). Однако эта прослойка не выросла в касту жрецов, не обрела социальной и политической роли, ибо выразителями культа стали князья. Лишь под влиянием христианства кафедральный храм мог быть превращен в языческое святилище. Таких пунктов могло появиться и больше, но суть не менялась: языческое верование не достигло ранга религии, служители культа не стали Церковью, образы божеств и фрагментарные сюжеты их бытова- /185/ ния и отношений с людьми не доросли до уровня мифов, тем более – мифологических циклов.

Практическая сторона мироощущения литовцев проявилась в увязывании хода небесных светил со сменой времен года и в создании земледельческого календаря. Существовал довольно обширный именник звезд и созвездий, литовцы умело ориентировались в небесных позициях. Год был разбит по месяцам на основе календаря, поэтому появился дополнительный «выравнивающий» месяц. Были отмечены равноденствия и солнцестояния, но представление о неделях отсутствовало. Цикл удлинения и сокращения дня тесно увязывался с земледельческим календарем. Год выявился как главная единица измерения времени, но системы летосчисления не было. Прошлое воспринималось статично. Подобный уровень позволял найти общий язык с христианами и воспользоваться христианским календарем для измерения временных отрезков.

Верование литовцев лишь в разрозненных эпизодах усматривало реакцию богов на поведение человека, чаще всего взаимоотношения людей и божеств воспринимались как некая сделка, в которой средством оплаты выступали мольба и жертвоприношение. Достоинство и благородство связывалось с местом посмертного /186/ пребывания лишь у воинов (позднее – дворян): храбрые воители заслуживали почета в среде живых и в королевстве мертвых. Это была половина пути к образцу германской Валгаллы. В целом же достойное поведение нормировала не столько божественная воля, сколько традиции и мнение окружающих: это было делом самих людей, а не божеств. Однако подобных установок хватило для сформирования общественной морали. Политическая концепция Гедимина четко определяла аморальное поведение, выводя его из агрессивности целей и низости действий Тевтонского ордена. Языческая Литва, столкнувшись с колониальной идеологией военных орденов, сумела твердо сказать, что заявленным идеалам воинствующих миссионеров полностью противоречат их земные дела.